Словесность

[ Оглавление ]








КНИГИ В ИНТЕРНЕТЕ


   
П
О
И
С
К

Словесность




ДЕРЖАВНЫЙ  ЗВЕРИНЕЦ


Воскресное утро началось с непонятной суматохи, которая загодя отравила весь день. Я еще спал, когда мама присела рядом на край софы и стала трясти меня за плечо - настойчиво, как делала это в будни, беспокоясь, не проспать бы мне гимназию. Но про воскресенье я помнил даже во сне и ощутил странность. По выходным я обычно спал, сколько влезет, а проснувшись, еще не меньше получаса валялся и смотрел - или визор, или в окно. Я недовольно заскулил и перевернулся на правый бок, но мама сдернула одеяло. Это было чем-то небывалым; я, конечно, подтянул к подбородку колени, однако пробудился сразу, полностью, и лихорадочно гадал, что же произошло. Ясно, что ничего хорошего, но плохого - насколько?

Оказалось, что дело действительно скверно. Пришло сообщение, что заболел дядя Виталик. Тут же последовал вызов в клинику: вызывали меня и папу, потому что дядя Виталик - папин двоюродный брат. Маму не пригласили, потому что она не состояла с дядей в родстве и, следовательно, не могла заразиться. Но она, разумеется, сильно волновалась и собиралась ехать с нами.

Я очень любил дядю Виталика. Известие о его болезни нанесло мне двойной удар: во-первых, придется проходить внеплановое обследование, а во-вторых, именно сегодня дядя Виталик подумывал нас навестить, потом забрать меня и повести куда-нибудь развлечься. Он был старше папы, родился еще при старом президенте и постоянно веселил меня разными штуками. Только он мог ни с того, ни с сего склониться к моему уху и, стреляя по сторонам озорными глазками, нашептать неприличный стишок. За такой стишок, расскажи я его в гимназии, меня бы мигом отправили на медкомиссию.

Вообще, дядя Виталик был горазд на всякие выдумки и выходки, граничившие с Нарушением Баланса, а порою и впрямь, как я подозревал, его нарушавшие, но ему каким-то непостижимым образом всегда удавалось ускользнуть из-под мендель-контроля. Однажды, между прочим, он здорово меня напугал: выпил меда больше, чем следовало, и принялся поносить на чем свет стоит великого Менделя и сожалеть о дураке Лысенко. Дядя держал меня за руку. Он почувствовал, как та вспотела, умолк и приложил к своим полным губам палец. Мог бы и не прикладывать, я не дебил. И не придумаешь, кому такое повторить. С папой они постоянно спорили и ругались; я видел, что папа весьма неохотно отпускает меня на прогулки с дядей. Тогда, после дядиной пьяной реплики, я начал догадываться, почему.

Папа был уже полностью одет и выглядел мрачнее тучи. У него даже почернело лицо. Мама потащила меня к столу, но папа - тоже редкое дело - оглушительно гаркнул на нее:

- Обойдется без завтрака! Не умрет! Нашла, с кем волынить!

А мама лишь ответила ему:

- Не кричи.

И все, больше ничего не сказала, послушно повела меня в прихожую, распахнула шкаф, достала уличную одежду. Из гостиной выскочил и залился восторженным лаем Клон-4. Дядя Виталик рассказывал, что когда умер Клон-3, вся семья была уверена, что линия прервется. Клоны очень дорогие, а денег в то время оказалось в обрез. Однако наскребли, назанимали - Клон давным-давно сделался полноправным членом семьи. Я только четвертого и знал, третьего не стало за два года до моего рождения. А Прототип и Клон-1 назывались, как я узнал, иначе, у них было настоящее имя "Трезор" - простое и очень распространенное. Клон-2 уже именовался Клоном: так почему-то показалось забавнее. В то время - не знаю, почему - многих забавляло клонирование как таковое. Даже дразнились, как вспоминал тот же дядя Виталик: "Эй, Клон, чеши сюда". Сейчас выглядит странно и непристойно. А с некоторых пор папины дела пошли в гору, и можно уже не сомневаться насчет Клона-5, когда не станет четвертого. Я молчал и никому не признавался, что никакого пятого не хотел, мне хватало четвертого - пусть он живет всегда.

Папа, нервничая, цыкнул на Клона и тот удивленно отскочил от меня. Да, папа вел себя дико, и я испугался: вдруг я и впрямь заразился от дяди? Да так, что сделался опасным даже для Клона? И подумал, до чего же мама у нас храбрая, ничего не боится и, как ни в чем не бывало, одевается и едет с нами. Выйдя на лестницу, я спросил, не забыли ли они выключить приборы. Это стало ритуалом: всякий раз, выходя с родителями, я серьезно напоминал о приборах, а родители, притворно виноватые, мчались обратно и проверяли. А потом восхищались, какой я большой и предусмотрительный, настоящий хозяин.

- Все я выключил, - бросил папа на бегу, слетая по ступенькам.

Он выскочил на улицу и замахал руками, ловя такси. Он был согласен на любой автомобиль. Я кутался в шарф, сентябрь стоял холодный. Папиному зову внял "Царевич Алексей", шестая модель - маленький мобиль, в котором мы едва уместились. Папа процедил адрес, и водитель резко взял с места. Перед этим он выключил музыку, и стало очень тихо. Мы с мамой сидели на заднем сидении; мама поправила мне берет и шепнула, что после тестирования мы обязательно куда-нибудь сходим. Например, на планетарную выставку или в парк с аттракционами. Я отважился на вопрос и задал его тихо, чтобы не сердить папу. Я спросил:

- Что, у дяди Виталика мутация?

- Наверно, да, - таким же шепотом ответила мне мама.

- И у меня может быть мутация?

- Она у всех может быть. Ты же не боишься, правда? Главное - вовремя ее заметить и вылечить испорченный ген. Это не больно. Ты уже забыл, как тебе маленькому делали правку? Тебе и двух лет не было, а совсем не плакал. Потому что правку нельзя почувствовать, вот ты ничего и не заметил.

- А если бы правки не было?

- Боже упаси, - мама сдвинула брови. - Ты рос бы неправильно, часто болел и мог бы даже нарочно нарушить Баланс! Представляешь, что за это бывает?

- А что бывает?

- За это... - мама умолкла.

А папа, не без труда развернувшись, велел прекратить болтовню. Неожиданно я понял, что он страшно, безумно боялся не только тестирования, но всего вокруг: машины, водителя, мамы, Клона, меня.

Я, конечно, больше ни о чем не спрашивал. Я и без них знал, что за Нарушение Баланса полагалось что-то ужасное. В гимназии со мной учился мальчик, который однажды взял и плюнул из трубочки в соседку по парте. Иглой. Он начитался Конан Дойля и вообразил себя кровожадным карликом-дикарем. Девочку звали Верой, игла впилась ей в шею, потекла кровь. За это стрелявшего направили на срочное тестирование, а когда увидели результаты, сделали правку. И он вернулся: все в нем было, как обычно, но только с ним больше никто не разговаривал, потому что говоришь-говоришь, а он где-то витает. В общие игры его не приглашали, и он с тех пор либо сидел сиднем, либо слонялся без дела по коридору.

Папа с силой врезал себе кулаком по растопыренной ладони. Я понимал, что он отчаянно сердился на дядю Виталика. Припомнил обрывки их споров, перепалок. Дядя Виталик, с неизменной банкой меда в руке, орал на папу - приглушенно, и выходило нечто вроде змеиного свиста: "Тебя ж не чинили, скотина!.. Или все-таки залезли? Задели какой-нибудь локус? Как ты можешь это терпеть?" Папа шипел в ответ, чтобы дядя заткнулся, если не хочет... дальше я не мог разобрать. А тот, выходя из себя, возражал, что скоро, дескать, "не останется никого". Я не знаю, кого и что он имел в виду. Кстати сказать, дядя терпеть не мог Клона. Ни первого, ни следующих. Он помнил Трезора и утверждал, что Трезор был Трезор, а прочих он знать не желает и видеть не хочет. А однажды даже наподдал Клону так, что тот полетел через комнату, и я ему этого никогда не забуду и не прощу.

"Царевич Алексей" замедлил ход и остановился возле клиники - прямо напротив обязательного памятника Медведю. Папа вогнал магнитку в прорезь на приборной панели и предложил водителю снять со счета столько, сколько ему было нужно. Шофер застенчиво улыбнулся, дважды тюкнул по зеленой клавише. Папа выдернул карту, вывалился из машины и сразу направился ко входу. Он даже не подал маме руки, чего с ним никогда не случалось. И мама ничего на это не сказала.

Мы тоже вышли и поспешили следом. Папа уже скрылся внутри; когда мы его нагнали, лицо у него было мокрое. Он стоял возле будки охранника, а тот настраивал комп. Найдя там нас, он тоже потребовал у папы какую-то магнитку, уже другую, и папа вывалил из бумажника целую кучу карточек, не соображая, какая из них нужная. Охранник помог ему, выдернул сам, какую хотел, вложил в щель и снова уставился на экран. Удовлетворившись, он кивнул и выдал два пропуска: маму не пустили, ей велели ждать внизу.

Папа взял меня за руку. Его ладонь подрагивала. Мы вошли в лифт, который доставил нас на четырнадцатый этаж. Лифт был сверхскоростной, поездка заняла секунду, и у меня что-то скакнуло из горла в низ живота и обратно. Двери, звякнув, разошлись, и мы ступили на белоснежный пластиковый пол. Вокруг не было ни души, где-то в отдалении негромко гудело невидимое устройство. Папа быстро пошел по коридору, я отставал, и он тянул меня, хотя обычно подстраивался под мою поступь и шел не спеша, рассказывая разные истории и сказки, которые выдумывал на ходу. Я представил, что он скажет, попроси я у него сказку сейчас. Мы дошли до двери с табличкой, на которой значился номер и был нарисован красный круг с притупленной стрелой у верхнего полюса. Папа позвонил, нам отворила женщина в зеленом халате. Она проверила пропуск и сказала, что нам следует подойти к седьмому столу. В большом помещении, похожем на гимназическую аудиторию для лекций, стояли столы, их было много, порядка тридцати. За седьмым щелкал клавиатурой лысоватый доктор в очках. Приблизившись к столу, папа поздоровался и назвал сперва себя, а после - меня.

- Ах, вот вы кто будете, - доктор внимательно рассмотрел нас по очереди. - Мальчик пусть посидит вон там, - он указал в дальний угол, где виднелась голая жесткая кушетка. - А вы присаживайтесь, мне нужно кое о чем с вами потолковать.

Я отправился, куда мне было сказано; сел, свесив ноги, на кушетку и стал наблюдать, как доктор беседует с папой кое о чем. Мне, конечно, не были слышны их слова. Большей частью говорил доктор; папа в основном либо усердно кивал, либо еще энергичнее крутил головой. Они провели за разговором минут десять, после чего доктор позвал зеленую женщину. Папа ослабил узел галстука и по его движениям я понял, что он просил разрешения снять пиджак, потому что доктор пожал плечами, развел руками - мол, ради Бога - и папа стал снимать пиджак. Он повесил его на спинку стула, но неудачно, пиджак упал, и папе пришлось перевешивать. Женщина ждала, чуть притоптывая ногой, обутой в гладкую больничную туфельку без каблука. Она увела папу за дверь, в другую комнату, а доктор повернулся ко мне и поманил пальцем. Я сполз с кушетки, подошел, уселся на стул, хребтом ощущая присутствие частички папы: его пиджак. Доктор - он сидел в вертящемся кресле - откинулся и заинтересованно поднял брови.

- Как твои дела? - осведомился он дружелюбно.

- Ничего, - ответил я и опустил глаза.

- Нет, дружок, ты давай уж смотри на меня, - приказал доктор. - Расскажи, как ты себя чувствуешь.

- Хорошо, - во рту у меня стало сухо. - Только есть хочу. Я не завтракал.

- Ну, невелика беда, - доктор подался вперед, сложил кисти в замок. - Здесь тебя долго не продержат, успеешь покушать. Он помолчал.- Учишься хорошо? - спросил он, изучая живой замок.

Мне показалось, что он спросил просто так и мои отметки его не волновали.

- Да больше на четверки, - сказал я немного виновато.

- А меньше? - доктор расплылся в улыбке. - Ладно, не буду тебя терзать. Лучше скажи мне вот что: твой дядя Виталик... что ты видел у него в лаборатории?

- В лаборатории? - искренне удивился я. - Разве у него есть лаборатория?

- Есть. Ты хочешь сказать, что ни разу в ней не был?

- Нет, дядя мне не показывал.

- Ну, хорошо. А чем он вообще занимается, твой дядя?

- Не знаю. По-моему, химией.

- Химией?

- Да, мне так кажется. Он про работу не рассказывает, мне еще непонятно. - Вдруг я осмелел и спросил:- Скажите, он заболел мутацией?

Доктор криво усмехнулся.

- Да, к сожалению. А тебе известно, какие бывают мутации?

Я рассказал ему про мальчика, который плюнул из трубки иглой.

- Верно, это мутация, - согласился доктор. - Небольшая. С твоим дядей все обстоит серьезнее.

Я чуть не спросил у него, не нарушил ли дядя Баланс, но в это время из-за двери вышел папа. По лицу его струился пот, но выглядел он увереннее. Судя по всему, с ним все оказалось в порядке, однако оставался я, и он это помнил. Доктор принял из его рук распечатку, просмотрел и одобрительно молвил:

- Вам сопутствует удача, беда вас не коснулась. Нестабильный семейный ген - вот он, глядите, - он ткнул пальцем в какую-то строчку, - остался нетронутым. Теперь мы его зафиксировали, и отклонение, поразившее вашего брата, вам не грозит.

Женщина взяла меня за плечо, и я вздрогнул.

- Давайте скоренько, - доктор мотнул головой в сторону комнаты, где побывал папа. - Акцент на той же зоне. В случае нестабильности - синтез второго порядка, он еще мал.

Папа слегка подшлепнул меня, давая понять, что все обойдется. Я вошел в комнату, где стоял аппарат, который я видел не раз, только этот был больше и, наверно, мощнее. Женщина велела мне лечь на кушетку с белой простыней и вложить правую руку в кодоприемник. Я покорно сунул кисть в овальное отверстие: там находился считыватель штрих-кода, который наносится во младенчестве.

- Лежи спокойно, - сказала женщина.

Аппарат загудел; почти сразу из него поползла лента с цифрами и непонятными буквами. Я лежал и думал о дяде Виталике. О лаборатории я и вправду не знал ничего, но дело, думаю, было не в ней одной. Если я его защищаю, то мутация, свалившая дядю, погубит и меня, и в этом случае...

- Можешь встать, - женщина оторвала бумажную ленту.

- А у меня есть мутация? - спросил я дрожащим голосом.

- Нету, нету, - грубовато успокоила меня женщина. - И уж теперь не будет никогда.

Мы вернулись к седьмому столу, доктор просмотрел результаты и сделал пальцами нолик-окей. Качнув им в знак победы совершенства, он торжественно объявил:

- Поздравляю вас и всю вашу семью, кроме... - тут он скорбно вздохнул. - Вы родились под счастливой звездой, молодой человек. Еще немного, и было бы поздно. Но теперь и ваш участок нестабильности приведен в соответствие с нормативными показателями.

Доктор подписал пропуск сначала папе, потом мне, пожал нам руки. Папа был снова в пиджаке, галстук аккуратно завязан.

- Мы можем идти? - спросил он голосом, в котором звучали благодарность и облегчение.

- Безусловно. Но задержитесь на минутку, - доктор полез в ящик стола. - Куда, если не секрет, вы собираетесь отправиться? Молодому человеку необходим отдых. Он перенервничал и должен развлечься.

- Обязательно! - папа вскинул руки. - Куда мы отправимся? Да куда он пожелает. Планетарная выставка, мороженое, цирк...

Доктор просиял.

- Отлично! В таком случае ставлю вас в известность, что клиника делает вам подарок. Мы вручаем вам два билета в Державный Зверинец. Это дорогое удовольствие, но мальчик его заслужил.

Мне почудилось, что папа сейчас согнется в поклоне. Доктор выдал ему две именные пластиковые карточки.

- А маме? - не выдержал я.

Ужаснувшись, папа дернул меня за рукав. Но доктор не рассердился.

- Сегодня - день чудес и волшебства! - Он дал нам третью карточку. - Клиника понимает, что без мамы никак невозможно.

Папа толкнул меня ногой. "Спасибо", - прошипел он укоризненно.

- Спасибо, - повторил я машинально. Я никогда не был в Державном Зверинце, это был поистине королевский подарок.

- На здоровье, - отозвался доктор. - Желаю приятного выходного. Ступайте, мальчику еще нужно перекусить.

Он помахал нам на прощание, и мы поспешили к выходу. Не помню, как мы шли обратно, в памяти сохранились только мамины глаза, когда она встретила нас в вестибюле. Папа заверил ее, что все обошлось наилучшим образом, но она долго не могла успокоиться и всю дорогу заглядывала в наши лица.

Мы завернули в закусочную, купили бургеры и колу для меня, и дорогущий мед для папы с мамой. Мама все смотрела. Судя по всему, она не видела ничего нового, ничего такого, чего не было с утра, до клиники, и мало-помалу приходила в себя, делалась прежней мамой. Наевшись, мы стали решать, как побыстрее добраться до Зверинца. Я настаивал на воздушном путепроводе, мама предпочитала подземку. Но папа ласково улыбнулся и широким жестом вынул из бумажника магнитку, давая нам понять, что нынче позволено все, и мы опять поедем на машине, и не на первой попавшейся, а в скоростном такси. Мама всплеснула руками, но папа радостно осклабился и заказал себе и ей еще один мед.

Таксист почтительно распахнул перед нами дверцы, мы расселись по-царски. Включился визор, вздохнул кондиционер. Нам предложили напитки, но все были сыты, и машина мягко тронулась. Я даже пожалел, что такси было скоростным, мы очень быстро очутились у ворот Державного Зверинца. Людей было очень много, повсюду гримасничали размалеванные, поддутые воздухом клоуны, вращались карусели, гремела музыка. Воздушные шары причудливой формы то и дело отрывались от шестов и уплывали в небо, к разноцветным дирижаблям и стратостатам. Мне купили мороженое с орехами. Билетерша изучила наши карточки и разрешила миновать турникет.

Мы двинулись по дорожке, усыпанной мельчайшим гравием. Я вовсю глазел по сторонам, ища настоящих слонов и жирафов. Они были тут как тут - размахивали хоботами, тянули шеи к пальмовым листьям, благосклонно взирали на зрителей, оставаясь равнодушными к надоевшим подачкам в виде леденцов, шоколадных конфет, чипсов и попкорна.

- Что там слоны! - усмехнулся папа. - Мы непременно сходим в павильон генетических диковин.

- Довольно на сегодня генетики, - поморщилась мама. - Какой интерес на уродов глядеть?

- Много ты понимаешь, - не сдавался папа. - Ты попробуй, изготовь хотя бы одного! Пойдешь? - обратился он ко мне, делая страшное лицо.

Бессмысленный вопрос. Конечно, пойду! Те немногие в гимназии, кому посчастливилось там побывать, рассказывали про генетический павильон небылицы. Например, про дрессированное существо-желудок. Или про танцующие руки-ноги. Или про человекообразного краба, который предсказывает судьбу. Мне сразу расхотелось созерцать заурядных обезьян и бегемотов, мне позарез понадобилось немедленно пойти именно туда, в цветастый шатер, похожий на шапито, чья крыша виднелась за далекими липами. Я начал канючить, тянуть родителей за руки. Мама снисходительно улыбнулась, пожала плечами и сдалась. Мы направились к шатру, и папа вышагивал впереди, разгоряченный медом. Впрочем, у мамы еще оставались сомнения. Она прибавила ходу и дотронулась до папиного плеча.

- Послушай, - сказала она неуверенно. - Помнишь тот разговор?.. Что там...

Мама беспомощно замолчала.

- Глупости, - беспечно отозвался папа. - Болезненный бред!

И продолжил идти. Мы шли мимо попугаев ара, сонных верблюдов, укрытых попонами осликов, ледовых дворцов для белых медведей и моржей, мимо серпентария, мимо обезьянника, мимо безмозглых носорогов и племенных скакунов.

Возле генетического павильона нас встретил экскурсовод.

- Добрый день, - привычно начал он. - Добро пожаловать! Вы получите истинное удовольствие. Как вам известно, экспонаты постоянно обновляются. Многие из них живут недолго...

Папа остановил его жестом.

- Спасибо, но нам не нужен сопровождающий, - заявил он смущенно. - Мы сами.

Я понял, что папа сильно потратился и у него не было желания оплачивать экскурсию. Гид покорно отошел. Мы переступили порог, и я все беспокоился: если экспонаты обновлялись, то я рисковал не увидеть ни желудка, ни краба. Досадно! Я очень на них рассчитывал. Ну, ничего, утешал я себя заранее, зато мне повезет увидеть такое, чего в гимназии не видел и не увидит никто, кроме меня.

В павильоне царил полумрак, но клетки, защищенные непробиваемым оргстеклом, были с подсветкой. Создавалось впечатление, что ты угодил не то в аквариум, не то на другую планету. Я переходил от монстра к монстру, разинув рот. В одной из клеток помещалась женщина-змея - самая настоящая: женская голова, длинное мокрое жало, зачаточные руки и грудь, трехметровый ствол полосатого туловища, гремучий хвост. В другой я видел странное существо, похожее сразу и на поросенка, и на морского конька, которое показывало акробатические этюды. В третьей на трехколесном велосипеде разъезжал двуглавый монстр, покрытый чешуйчатым панцирем и одетый, словно маленький мальчик - матроска, короткие штаны, розовые гольфы, дырчатые сандалии.

- Какая мерзость, - поежилась мама.

Папа хохотнул. И подтолкнул меня к следующей клетке, где лежал в опилках длинный пласт голого, с лиловым отливом мяса.

Возле пятой клетки я замер. В ней сидел сероватый, складчатый бурдюк, уронивший руки-плети и оттопыривший слюнявую нижнюю губу. Короткие мясистые ножки были раскинуты в стороны, на пустые от беспросветной тупости глаза падала седая челка. Рядом стоял тазик со свеклой и капустой. Левое, ко мне обращенное, плечо украшала татуировка: восходящее солнце, ниже - надпись: "север", еще ниже - дата: число, месяц, год рождения. Клетка была окольцована стальным поручнем.

- Дядя Виталик! - завизжал я, вцепившись в поручень. - Дядя Виталик, что с тобой?

Бурдюк сидел неподвижно. На меня он никак не отреагировал. Потом он медленно поднял татуированную руку, потянулся за свеклой, и тут же стал скудной красноватой струйкой мочиться в опилки.

В меня вцепились сзади, стараясь отодрать, но хватка у меня была мертвой.

- Дядя Виталик! - орал я на весь павильон. - Это я! Посмотри, это я!

Меня снова дернули - отчаянно, резко, не жалеючи.

Бурдюк с трудом повернул ко мне лицо, посмотрел без выражения. Потом рука с поднесенной ко рту свеклой замерла. Уголки толстых губ едва заметно шевельнулись, правая рука пришла в движение. Меня уже почти оторвали, я держался из последних сил, на концевых фалангах. Бурдюк поднимал руку, и я успел увидеть, как пальцы ее - плохо гнувшиеся, заскорузлые - сложились в победный нолик.

Я был под мышкой у папы, он передвигался очень быстро, бегом. Мой визг сделался нечленораздельным, теперь я просто выл и колотил ногами по воздуху.

- Мальчик перегрелся! - бросил папа смотрителю, подоспевшему на помощь.

Рядом, тяжело дыша, бежала мама.

- Значит, правда значит, правда, - бормотала она, как заведенная.

Папа, не снижая скорости, начал говорить - и даже не говорить, а лопотать:

- Правда, не правда, а чего ты хотела, как с ними иначе; он завел мастерскую, меня заманивал, я послал его к чертям; он сам нарвался, сам, он восстанавливал отвергнутое, он поносил Баланс; не думай, может быть, его не наказали, так стало от лечения, не все же лечится, дефект убрали, он изменился, штука расплывчатая, законодательно прописанная слабо, молчи, прошу тебя об одном, ты ничего не видела...

Но мама хрипела:

- Значит, правда; значит, правда.

Ближе к выходу она стала говорить другое:

- Не только он, мне давно говорили, я слышала, так вот куда их всех...

- Заткнись, идиотка, пацан слушает! - в отчаянии крикнул папа.

А я и вправду слушал, слушал - но не понимал, потом стал понимать. Пока же я лишь впитывал их слова, как бездумное запоминающее устройство, и уже не выл, но всхрюкивал так, будто еще икал вдобавок, и думал о дяде Виталике, и еще о поросенке-акробате, на которого я, хрюкающий, наверняка все больше и больше делался похожим.


июнь 2000




© Алексей Смирнов, 2000-2024.
© Сетевая Словесность, публикация, 2015-2024.
Орфография и пунктуация авторские.




Словесность