А по синему снегу - ещё (...) километров пути,
И фонари то вспыхивают, то гаснут на (...) дней.
Мне сегодня хочется (...) Я иду в тир -
Пострелять в (...), а потом поставить винтовку в снег.
А у тира очередь. Обсуждают (...), только окурки - шлёп...
Пахнет (...), и спускается тропка к реке.
Можно ходить по воде, ведь вода всё равно - лёд.
Даже если будет (...), если будет стрелять в виске.
А я думал - справлюсь, думал - убью (...), свернусь калачом,
Обрасту щетиной, как всесильный дядя Иисус.
Буду пить (...) и есть суррогатный харчо,
Спать с (...) или с (...), слушать липовых веток хруст.
В пятитысячный раз пересматривать (...) или ждать верб
(...) лет, на заснеженном пике вечнобелой зимы...
Что, приснишься сегодня?.. Скоро отключат свет,
И луна над рекой осветит нетоптаный мыс.
Иногда срывается кран и искрит проводка...
Наступит весна, ты вытащишь сковородку,
Достанешь из шкафчика банку с блинной мукой.
Вспыхнет озябшее солнце, высветит пыльный альков.
Как же всё было раньше, в самом начале века?
Грязный подъезд кошачий, липкие комья снега,
Худенький мальчик в зелёном пуховике...
А где-то за лесом, на свёрнутой в трубочку карте,
Девочка в кофточке с папой играет в нарды.
Волосы в хвостик, родинка на руке.
И будто перевели часы:
Светлеющий вечер, жаркая кухня тесная,
Твои ладони в муке, бледно-жёлтое тесто.
"Первый - комом", - ты говоришь,
Половник сжав в кулаке.
Мне сегодня приснилось: крутят кино
В каком-то бетонном ДК,
В каком-нибудь зале актовом.
И будто бы я на экране,
А в пыльных рядах не осталось свободных мест.
Зима. Я спускаюсь в город, еду в снежное Автово,
Нахожу ту самую сталинку, тот самый подъезд.
Плёнка шуршит. Я звоню в обитую войлоком дверь -
И в другую, и в третью...
"Такого адреса нет", "Здесь давно поменяли замки".
В мимолётном кадре, в предыдущем тысячелетье
Я вижу ладонь морщинистой -
Кажется, бабушкиной руки.
Выбегаю обратно, в привычную клейкую сырость,
В ослепляющий свет, на хрустящий продавленный наст.
И теперь все знают, что я безвозвратно вырос,
Все видят лучи морщинок
Вокруг моих зажмуренных глаз.
Детских ботинок следы. Звуки ветра
Предвещают наступление атмосферного фронта.
Город распахивает свои пустынные закрома.
Только трубы, портовые краны на горизонте.
Соль разъедает подошвы. Конечные титры. Зима.
Было примерно так: ленивое солнце пробивает дыру
В облаках. Я держу непослушную ручку в руке.
Кареглазая девочка с хвостиками рисует круг
Белым крошащимся мелом на чёрной доске.
А на ветреном перекрёстке трамваи берут разгон:
Пахнет пресной осенью, а вскоре - солоноватой весной.
Растекается день, стареет дребезжащий вагон.
Прохожие в капюшо... круги на лу... мокрые но...
А когда закончилось детство, было светло, как днём.
Вот эти кадры: чья-то кривая улыбка, потёртый вельвет...
Под скамейкой грустит стаканчик с недопитым вином,
Идут буксиры с высокими рубками по Неве.
Вроде мне подсказывают: "Беги, не прося ничего взамен",
Но я больше не слышу слов. Над ухом трещит салют,
И кареглазая девочка, которую я люблю,
Разбивает пустую бутылку о Всадника постамент.
Нет, не нужно прокуренных кухонь, оборванных струн,
Отцветающих клёнов и в лужах расплывшихся лун,
Ветра ночного за пазухой, пустых берегов,
Семенящих по тротуару знакомых шагов.
И не нужно заглядывать в окна, под парапет,
Прижимаясь холодной щекой к водосточной трубе.
В облупившихся коридорах поскрипывают полы,
Кораблю в тарелке до берега не доплыть.
Только цапает объектив захламлённый балкон,
В стиле сепия улицу и облетающий клён.
И подстреленным голубем, оборванной тетивой
Падает скомканный снимок, катится по мостовой.
Нет, никто не убит, и никто не забыт наперёд,
Лишь над ветреным городом разворачивается самолёт,
И остывшие шпили выныривают из-под крыла,
И вода в затонах блестящая, как смола.
Разгоняясь на взлёт и готовясь держать удар,
Накрывает волна невидимый ординар.
Самолёт летит в Ямусукро, поезд идёт в Тюмень,
А ты остаёшься здесь, курить у подъезда под козырьком.
Вспоминаешь девушку с шарфом, ветреный снежный день,
Себя посреди тротуара, в промокших кроссовках и с рюкзаком.
Потом вспоминаешь вышку, опустевший аэропорт,
Дядю пилота, который колол усами, подбрасывал на руках,
Нарастающий рокот турбин, взмывающий в небо борт,
Себя за штурвалом в искрящихся звёздами снах.
Улицы разлетаются вширь, набирая огней и ручейной воды,
И на четыре стороны воздух, на четыре стороны - ночь.
Ты жмуришься на свет от фар, затягиваешься и выпускаешь дым.
Кричит, боясь темноты, твоя ещё нерождённая дочь.
И - да - однажды проснуться, надеть жилетку, сесть за штурвал -
Поймать звезду за подол, за шкирку, выловить на блесну...
Замёрзший палец поднимешь, думая, что в крутящийся глобус попал,
А попадёшь в холодное небо, прячущее то ли осень, то ли весну.
Да мало ли белых пятен на карте - крохотных и больших -
Неверных индексов, забывчивых адресатов, сменившихся адресов...
Над пыльным солнечным Ямусукро голубь почтовый кружит
И, высоту теряя, падает на песок.
Окурок падает в грязь. То ли оторопь, то ли озноб...
Дрогнув плечами, ты запрятываешь ветер в жилет,
И, поднимая голову, смотришь в чьё-то незашторенное окно,
Бросающее на мокрый асфальт немигающий свет.
Айдар Сахибзадинов. Жена[Мы прожили вместе 26 лет при разнице в возрасте 23 года. Было тяжело отвыкать. Я был убит горем. Ничего подобного не ожидал. Я верил ей, она была всегда...]Владимир Алейников. Пуговица[Воспоминания о Михаиле Шемякине. / ... тогда, много лет назад, в коммунальной шемякинской комнате, я смотрел на Мишу внимательно – и понимал...]Татьяна Горохова. "Один язык останется со мною..."["Я – человек, зачарованный языком" – так однажды сказал о себе поэт, прозаик и переводчик, ученый-лингвист, доктор философии, преподаватель, человек пишущий...]Андрей Высокосов. Любимая женщина механика Гаврилы Принципа[я был когда-то пионер-герой / но умер в прошлой жизни навсегда / портрет мой кое-где у нас порой / ещё висит я там как фарада...]Елена Севрюгина. На совсем другой стороне реки[где-то там на совсем другой стороне реки / в глубине холодной чужой планеты / ходят всеми забытые лодки и моряки / управляют ветрами бросают на...]Джон Бердетт. Поехавший на Восток.[Теперь даже мои враги говорят, что я более таец, чем сами тайцы, и, если в среднем возрасте я страдаю от отвращения к себе... – что ж, у меня все еще...]Вячеслав Харченко. Ни о чём и обо всём[В детстве папа наказывал, ставя в угол. Угол был страшный, угол был в кладовке, там не было окна, но был диван. В углу можно было поспать на диване, поэтому...]Владимир Спектор. Четыре рецензии[О пьесе Леонида Подольского "Четырехугольник" и книгах стихотворений Валентина Нервина, Светланы Паниной и Елены Чёрной.]Анастасия Фомичёва. Будем знакомы![Вечер, организованный арт-проектом "Бегемот Внутри" и посвященный творчеству поэта Ильи Бокштейна (1937-1999), прошел в Культурном центре академика Д...]Светлана Максимова. Между дыханьем ребёнка и Бога...[Не отзывайся... Смейся... Безответствуй... / Мне всё равно, как это отзовётся... / Ведь я люблю таким глубинным детством, / Какими были на Руси...]Анна Аликевич. Тайный сад[Порой я думаю ты где все так же как всегда / Здесь время медленно идет цветенье холода / То время кислого вина то горечи хлебов / И Ариадна и луна...]
