Обида из глубины
поднимается как цунами,
сметает всё на пути
и вновь отступает в сон.
Выжившим в этой тьме,
смыкающейся над головами,
опыт света конца
заранее приобретён.
Малыш, проходя с мамой: "А там есть мороженое?"
Старуха, за руку со слабоумным: "...того же мнения"
Июньская роща, растрепанная, перехоженная...
"Плохая собачка, нет у собачки терпенья,
Не позволяют собачке прыгать, лизать в лицо..."
Шорох вдали какого-то механизма,
Клёкот вверху небесного организма,
Аллеи, коляски, скошенное сенцо...
Человек напротив, глядящий в сторону, – что он бормочет?
Иисусову ли творит молитву?
Стих ли рождает, толкая язык и нёбо
выпирающей наружу душою?
Взгляд его трезв, – о нет, он не безумен!
Безумный говорит громко, уст не смиряет...
А может, он роль твердит,
к Рождественскому, как и я, направляясь вертепу?
...Я вышла на остановке, он поехал дальше.
Запахло снегом –
"Щелкунчиком", серебром, бубенцами,
надеждой детства –
безусловным обетованным счастьем,
как Новый год наступивший,
с разворачиванием подарков...
Сквозь голые ветки дорога ощущается ближе,
не глушат ее ни шелест листьев, ни детский гвалт.
Из птичьего – резкие вскрики на старо-вороньем, и даже
какое-то "ни черта!" слышится в их сообщеньях.
А может, это и в самом деле были старухи.
Они миновали меня торопливым шагом,
ворча друг другу на заветные темы довольно громко
и энергично взмахивая руками...
Палые листья заиндевели, не успев промокнуть,
и пёстро-белая кромка теряется за поворотом.
1
Сквозь голые ветки
дорога ощущается ближе,
а душа – способной
взлететь, как отпущенный воздушный шарик.
Зачем удерживаешь?
просто разожми руку.
Туда, в молчаливую серость,
охватившую всё прежде голубое пространство,
она отправится, унося с собою,
как ветер, запахи минувшей жизни.
Молчание – может быть свойственно лишь
имеющим свойство речи.
Когда-нибудь заговорит всё это –
небо, охваченное облаками, и стволы, и ветки,
и камни, конечно, – о да!
про них это точно известно.
2
Когда возглаголют сосны,
когда возопиют камни,
и наш оставленный дом
прокашляется всеми брёвнами,
чтобы снова с яблонями в обнимку...
Их звали – кого-то чинно:
Антоновка, Ранет, Штрефель,
Грушовка, – а кого попроще:
Та-угловая, или:
У-дедушки-перед-окнами...
Их всех закатали в асфальт,
едва мы повернулись спиною:
дом, штрефель, ранет – и деда
схоронили в том же апреле.
Дом, кстати, был примечателен –
его в девятьсот десятом
фабрикант, построив больницу,
поставил для главврача; с тех пор
врачи там и жили. В доме
время от времени появлялся
какой-то неупокоенный дух –
мирный, внимательный
и равнодушный, пожалуй.
Где он теперь ютится?
так и сидит на асфальте,
не понимает, не понимает...
По влажному асфальту
мимо облаков пара
из решеток канализации
из выхлопной трубы автобуса
готовящегося к отъезду –
туда где дорога едва слышна
и снег уже выпал
и время от времени дети с родителями
колдуют над кормушками для голубей
и малыш не устоявший на пригорке
с укором на меня поглядит лёжа на пузе –
туда в ясное солнце
глубоко проникающее
сквозь голость зимнего леса
пойдем по дорожке спеша
чтоб не замёрзнуть
В котел моей жизни
юность выжала всю себя без остатка,
и вот, сухие лепестки разлетелись,
как со страницы, выпавшей из гербария.
Хорош ли получился напиток?
не знаю... кажется, что не очень.
Запахло пылью, наскоро прибитой дождем к асфальту, –
темные шляпки-шлепки то там, то сям на неровной просоленной глади.
Голубь возлег в новой траве у обочины, нос погрузив в перья,
над ним недавние саженцы, три в ряду, мелко шелестят листвою.
Прогуляемся, сколько возможно, пока еще ноги держат,
увлекаясь общим стремлением жизни – каждый год начинать снова,
желтый нос поднимая от одуванчиков и обращая к солнцу,
поворачиваясь за ним всем телом, всеми ветками, всей листвою.
Слова выползают из-под камней, как крабы,
щурясь по-крабьи на яркое солнце,
поворачивая головы вслед за тенью –
всем телом, поэтому получается, что боком,
но это головы. Слова выползают,
Бог знает, зачем это им надо,
прислушиваясь, поворачивают к морю.
Мы Его хоронили, как может такое быть?
я сама помогала тело Его снимать,
ощущала пальцами кровь запыленных ран,
в гробницу, спасибо Аримафею, внесли, спеленав.
И вдруг спозаранок стучат мне в окна – "скорей, скорей!
Его Петр с Иоанном, и подруги твои... а гробница пуста, пуста!"
Они, наверное, от горя посходили с ума, не хочу идти.
Или смотритель куда перенес, мало ли правил у них.
...Но какая надежда внезапная! теперь покою не быть.
Покрывало накинуть, и с ними – бегом, бегом.
Айдар Сахибзадинов. Жена[Мы прожили вместе 26 лет при разнице в возрасте 23 года. Было тяжело отвыкать. Я был убит горем. Ничего подобного не ожидал. Я верил ей, она была всегда...]Владимир Алейников. Пуговица[Воспоминания о Михаиле Шемякине. / ... тогда, много лет назад, в коммунальной шемякинской комнате, я смотрел на Мишу внимательно – и понимал...]Татьяна Горохова. "Один язык останется со мною..."["Я – человек, зачарованный языком" – так однажды сказал о себе поэт, прозаик и переводчик, ученый-лингвист, доктор философии, преподаватель, человек пишущий...]Андрей Высокосов. Любимая женщина механика Гаврилы Принципа[я был когда-то пионер-герой / но умер в прошлой жизни навсегда / портрет мой кое-где у нас порой / ещё висит я там как фарада...]Елена Севрюгина. На совсем другой стороне реки[где-то там на совсем другой стороне реки / в глубине холодной чужой планеты / ходят всеми забытые лодки и моряки / управляют ветрами бросают на...]Джон Бердетт. Поехавший на Восток.[Теперь даже мои враги говорят, что я более таец, чем сами тайцы, и, если в среднем возрасте я страдаю от отвращения к себе... – что ж, у меня все еще...]Вячеслав Харченко. Ни о чём и обо всём[В детстве папа наказывал, ставя в угол. Угол был страшный, угол был в кладовке, там не было окна, но был диван. В углу можно было поспать на диване, поэтому...]Владимир Спектор. Четыре рецензии[О пьесе Леонида Подольского "Четырехугольник" и книгах стихотворений Валентина Нервина, Светланы Паниной и Елены Чёрной.]Анастасия Фомичёва. Будем знакомы![Вечер, организованный арт-проектом "Бегемот Внутри" и посвященный творчеству поэта Ильи Бокштейна (1937-1999), прошел в Культурном центре академика Д...]Светлана Максимова. Между дыханьем ребёнка и Бога...[Не отзывайся... Смейся... Безответствуй... / Мне всё равно, как это отзовётся... / Ведь я люблю таким глубинным детством, / Какими были на Руси...]Анна Аликевич. Тайный сад[Порой я думаю ты где все так же как всегда / Здесь время медленно идет цветенье холода / То время кислого вина то горечи хлебов / И Ариадна и луна...]
