Словесность

[ Оглавление ]








КНИГИ В ИНТЕРНЕТЕ


     
П
О
И
С
К

Словесность





МОСКВА,  "ДРУЖБА  НАРОДОВ"


"О господи, води меня в кино,/ корми меня малиновым вареньем!/ Все наши мысли только повторенье,/ того, что было сказано давно!" - Это не из журнала "Дружба народов", это - из прочитанного когда-то стихотворения Александра Еременко. А "Дружба народов", поменяв главного редактора и преодолев финансовый кризис, выходит регулярно и претендует на свое, особое место среди прочих "толстых". Вот что пишет руководитель журнала Александр Эбаноидзе в № 1 за этот год: "Одна из главных задач, стоящих перед нашим журналом, - способствовать сохранению культурно-информационного пространства, исторически сложившегося вокруг России". Оставив за рамками данной заметки вопрос о природе и характере "исторически сложившегося вокруг России", попробуем рассмотреть, как оно отразилось на страницах "Дружбы народов" - на примере пяти журнальных книжек, вышедших с января по июнь.

Нетрудно убедиться, что авторы из так называемых "стран ближнего зарубежья" сегодня ощущают себя мореплавателями, потерпевшими кораблекрушение и очнувшимися на неизвестном берегу, под таинственными звездами, среди диковинных растений и экзотических птиц. Возможно, впечатление однобоко, искажено, как в кривом зеркале, но таковы тексты в журнале. Герой кафкианского рассказа азербайджанца Анара "Красный лимузин" (№ 1) неожиданно обнаруживает, что город, когда-то родной, для него опустел, стал незнакомым и чужим, населенным незнакомыми и чужими людьми. Регина из рассказа Гоар Маркосян-Каспер "Невидимая сторона луны" (№1) после смерти мужа полностью теряет интерес к жизни и, в конце концов, переселяется в мир сновидений. Лирико-публицистическая фантазия белоруса Виктора Козько "Прохожий" (№ 4) окрашена в апокалипсические тона, пронизана чернобыльским излучением и полна печали и сарказма - автор не обольщается наступившими временами "демократии и независимости". ("Я и сам сегодня не знаю, что со мной сейчас проделывают. Не знаю, кто я. Хотя и документ имею. Паспорт державы, которой уже нет, испарилась. Язык чужой, туфли заморские, пиджак серо-буро-малиновый <...> Будто что-то и со мной проделали. Поменяли голову, похоже, на нечто иное. <...> Великие шутники, вчерашние самые-самые строители нового мира. Несчастная моя голова".)

С этими текстами принципиально рифмуется и "Хазарский ветер" Афанасия Мамедова (№5), рассказ, в котором изображена специфическая жизнь города Баку. Но при этом Мамедов, пишущий по-русски и живущий, надо полагать, в Москве, смотрит на происходящее уже извне, уже со стороны.

Но каков бы ни был взгляд художника, какие бы произведения ни печатались в журнале, наибольшее внимание - что естественно - уделяют в "ДН" проблемам межнациональных и межгосударственных отношений. Само это громоздкое бюрократическое выражение, не поддающееся замене, раздражающее, как заноза, настраивает на особый, очень серьезный лад. И здесь наиболее интересна полемика вокруг статьи украинского критика Ивана Дзюбы "Нам только сакля очи колет..." (№ 1), написанной в связи со 150-летием поэмы Тараса Шевченко "Кавказ". Статья Дзюбы сурова, пристрастна и напоминает приговор суда, где в качестве подсудимых выступают русское государство и русская литература. Москва, утверждает Дзюба, на протяжении столетий порабощала и уничтожала народы, а русская литература фактически поддерживала своим авторитетом подобную политику. Русским писателям противопоставлен Тарас Шевченко, выступивший в защиту горцев Кавказа. Отечественные литераторы на Дзюбу обиделись и более или менее дружно доказали несправедливость украинских инвектив - да, порабощали, да, уничтожали, но словесность русская велика и непогрешима. При этом был продемонстрирован весь диапазон мнений: от прекраснодушного мазохизма Владимира Леоновича, охотно подтвердившего, что не было в Великороссии "гения, столь счастливо воплотившего народный дух", как Шевченко - до стеснительно-великодержавных сентенций Я.Гордина. Но о литературе ли была статья Дзюбы? И, по большому счету, что нам Шевченко, кто нам Шевченко? Не в нем дело. Дело в чеченской войне. И в том, как быть, когда оказывается, что абсолютное морализаторство сводится к решению сомнительной задачи, чьи преступления отвратительнее, а любая попытка объективного подхода - аморальна, ибо каждый раз снимает конкретный вопрос: кто виноват. Самый "простой" выход из сложившейся ситуации нашел врач-психолог Леонид Китаев-Смык, поехавший в Чечню и описавший увиденное в статье "Болезнь войны" (№ 2). Свидетельство очевидца перевешивает рассуждения аналитиков. И всё же невозможно не отметить серьезную и глубокую статью социолога Льва Гудкова "Год чеченской войны" (№ 2). Собственно говоря, отметить следует одно бесспорное утверждение Гудкова: "Снятие табу на применение силы в политических и гражданских конфликтах после октября 1993 года оживило давний и мощный пласт политического цинизма в российском общественном сознании". Сказанное давно очевидно, но, как правило, никем и никогда не произносится вслух.

Большинство других статей, связанных с угрюмым имперским наследием, сводится к перечню взаимных болей, бед и обид. Агрессивные претензии бывших "колоний" сталкиваются с раздраженным недовольством бывшей метрополии. Одни талдычат о русификации и экспансии, другие - о русской культуре и исторических обстоятельствах. Конца края не видно. И не увидим, до тех пор, пока СНГ мы будем расшифровывать как Способ Насолить Горбачеву, а распад Союза рассматривать как результат преступного заговора. (И в этом же ряду опереточные интеграции и единения со странными - а иногда и страшными - президентами и народными вождями, и совсем не опереточные войны.)

Но вернемся к собственно предмету нашего разговора - журналу "Дружба народов". Всё-таки мы имеем дело с изданием литературным, и литература в первую очередь нас и интересует. В "ДН" очень неплохой, ровный поэтический раздел, охватывающий почти весь спектр современного стихотворчества. Выделяются три публикации: "Поэзия-как-Молчание" Геннадия Айги (№ 3), "Двадцать сонетов с Васильевского острова" Эллы Крыловой (№ 4) и "Время без стремени..." Александра Белякова (№ 5).

Айги - гость в журналах редкий; "Поэзия-как-Молчание" - перепечатка изданной тиражом 150 экземпляров книги. Это - моностихи и автокомментарии. Это - путь от слова к паузе, от многоговорения к тишине. Томов премногих тяжелее оказывается - - -. "Паузы - места преклонения: перед - Песней".

Элла Крылова отважилась на прямой диалог с Бродским. Написанные еще до смерти адресата, а опубликованные - после, стихи выглядят иногда запредельно. Возможно, в таком виде их не стоило печатать - именно сейчас. Тем не менее, интересна и неожиданная актуализация сонета, и стремление Крыловой к сочетанию разговорных интонаций и афористической сжатости, а несколько строчек искупают многое: "Что сплетня? - прозы сводная сестра"; и еще лучше: "Так рай и ад / в конце времен слились в одну массовку - / в интернациональную тусовку".

Стихи Александра Белякова - трагичны. Его мир искажен, деформирован, напряженно изогнут. Обязательная ирония то и дело уступает место тяжелому и темному ужасу:

    А стены дымятся и в черное небо летят,
    Тебя оставляя четверке ветров на распыл.
    Где стороны света струят электрический яд,
    Где тихие песни почти не слышны из могил.

    А впрочем, всё не так и плохо, когда:

    Нечаянный праздник летит на семи ветрах,
    Усы распустил, беспородным вином пропах,
    Сиятельный ноль, надувной голубой налим...
    Давайте ловить его и любоваться им!

Более уныло обстоит дело с прозой. В номерах журнала с 1 по 4 лишь два текста Алексея Слаповского из цикла "Общедоступный песенник" (№ 3) достойны отдельного упоминания. Чувствуется, что Слаповский от души веселится, манипулируя стилями и жанрами. Рок-баллада "Кумир" - это как бы молодежная исповедальная проза; блатной романс "Крюк" - как бы проза абсурдистская. И это "как бы" - самое важное, самое главное - дистанция между автором и текстом, удаленность автора от текста. (Особенно очаровательно "Сочинение ученика пятого класса Славы Курицына", появившееся в финале рок-баллады неожиданно, выскочившее, как чертик из шкатулки, этакий кивок в сторону.) Остальное - сплошное ничто - вне контекста, вне времени. Конечно, что-то написано лучше, что-то хуже, и есть, например, разница между косноязычием Анатолия Кима и ясной точностью Ларисы Миллер... Но не хочется лишний раз тратить время и силы на бесплодную ругань.

Другое дело майский номер "ДН". Его открывает уже упоминавшийся рассказ Афанасия Мамедова - плотно и умело сделанный, прошитый насквозь единой сюжетной линией, расцвеченный эпизодами и деталями, в очередной раз убедительно демонстрирующий, как мощно подпитывает русскую прозу инонациональный материал. И есть в рассказе одна, почти дословно дважды повторенная, странная, завораживающая фраза: "Кошка лежала на подоконнике, уменьшая мир и обессмысливая его до одной, лежащей на подоконнике кошки". Может быть, рассказ и был написан, что бы попробовать спасти мир от "обессмысливания".

Далее следует хроника Юрия Петкевича "Возвращение на родину". Я не большой поклонник медленной, вязкой сновидческой прозы Петкевича, но нельзя не оценить упорство, с которым он обустраивает некую полуобморочную псевдореальность. Персонажи хроники - уроженцы деревни Гробово по фамилии Гробовы, т.е. натуральные выходцы с того света. Выйдя же из родных мест, они переезжают в город Снов (переименованный в Октябрь), где и живут бестолково, как во сне, а если умирают, то страшно и тяжело. Единственно в чем Гробовы преуспевают, это добывание материальных благ, но не трудом праведным, а воровством, кладоискательством или за счет страховки за умершего в Америке родственника. Фольклорно-мифологические мотивы перемежаются историко-политическими, но преобладает кладбищенская символика. Вот почти точное описание некоторых страниц из "Возвращения на родину": "Картины Загробного мира могут целиком копировать реальный мир <...> где умершие живут, <...> женятся, иногда даже производят потомство <...> Духи не бессмертны, но <...> им отводится обычно более длительный жизненный срок, чем на земле..." (Мифы народов мира, т.1, стр.453). И не то чтобы Петкевич испугался или нас старается напугать - этим потусторонним миром он искренне любуется. Что поделаешь - родина.

В том же номере - два рассказа Марка Гиршина. Рассказы "одесские", отмеченные, что называется, приметами времени (39 - 41 гг.). На общем фоне смотрятся очень и очень неплохо, особенно "Ночной патруль".

В целом журнал производит впечатление благоприятное, несмотря на явные провалы. Во всяком случае, есть сосуд, в котором плещется уксус, но можно налить и вино. Если же оценивать "ДН" исключительно на предмет почитать, то любители кое-что найдут: "Воспоминания кавказского офицера" Федора Торнау (№ 2) - мемуары XIX века; статьи И.Бунина начала 20-х годов (№ 2); мемуар Николая Любимого о Б. Пастернаке (№ 5); эссе Томаса Манна "Фрейд и будущее" с содержательным предисловием Игоря Эбаноидзе (№ 5). Не так уж и мало. Но увы: "Как скучен мир, в котором даже гений/ зависит от числа соударений,/ но это тоже сказано давно" - завершил свое стихотворение Александр Еременко.


"Независимая газета" от 9.08.96 (под названием "Общедоступный ветер").




© Андрей Урицкий, 1996-2024.
© Сетевая Словесность, 2002-2024.





Словесность