ПО ОСЕННИМ КИЕВСКИМ УЛИЦАМ
Конечно, я звонка ждала. Уверенности, что позвонишь, не было, но все равно надеялась. У меня могло бы разорваться сердце от твоего звонка, из-за радости или страха. Ты не звонишь, я перестаю волноваться и полагаю, что мы не встретимся сегодня. Значит, мне не нужно никуда ехать. Да и погода этим мрачным осенним утром, с начинающим идти снежком, без намёка на просвет от затянутого серым свинцом неба, никак не располагала к фотографированию. Я двух зайцев убила бы и при плохой погоде. Один - это общение с тобой, восходящей литературной звездой. А второй - фотографирование, любимое занятие в данный момент жизни. Тебе нужны фотографии Киевских церквей, холмов, домов. Цифровые фотоаппараты в те времена были у немногих, я предложила свои услуги. Прислушалась внимательно к своему внутреннему голосу и почувствовала, что надо посмотреть почту электронную. Ты из тех, кому легче написать, чем позвонить. Дома компьютера не было. На автопилоте доезжаю до ближайшего интернет-клуба, плачу трёшку и через несколько секунд узнаю твой адрес и телефон. Остаётся полчаса до двенадцати, - времени, которое ты сама назначила для встречи. Вполне достаточно, чтобы добраться.
Совершенно спокойно еду к тебе, нахожу дом, подъезд, квартиру на четвёртом этаже... Но на этом моё спокойствие заканчивается. Что ж, я волнуюсь. Нажимаю кнопку звонка и, оглушённая шумом кровепадов в височках, через пару минут понимаю, что звонка не было. Нажимаю ещё раз. Звенит! Уже не в ушах.
Ты хладнокровно открываешь дверь, не улыбаешься, суетишься, одеваясь. Я прохожу в маленькую прихожую, здороваюсь, удивляясь, что в доме есть бабушка и мама. Все три женщины словно недоодетые, недопроснувшиеся. Отмечаю книжные полки, развешанные с замахом на возможность ставить на них какие-нибудь штучки или цветочные горшки. Мы выходим на улицу, волнение отступает. Волна, от которой происходит это чувство есть, но она ниспала, не гребень уже, а разбитая о берег вода.
Eдем. Я достаю автомагнитолу из-под сиденья, - места сокрытия от воров, ставлю её в гнездо, но музыки не получается несмотря на мои попытки накрутить какую-то радиоволну. Ты держишь сигарету незажжённой, незакуренной долго, молча. Маршрут примерно назван. Я, когда веду машину, тоже молчу. Обычно езжу одна, не разговаривать же с самой собой? Пою иногда, в хорошем настроении. Сейчас настроение прекрасное, но не песенное, а тихое покачивание на легком волнении. Молчу и улыбаюсь. Ты тоже молчишь и куришь - сонная, настороженная девочка.
Белая, с зелёными куполами Кирилловская церковь, прикрытая поросшими вокруг неё деревьями, показалась на холме. Въезжаем на территорию психбольницы, останавливаемся почти у самых ворот и ищем наилучшее место, чтобы сделать кадр для иллюстрации к твоей книге. Я фотографирую, отмечая усиливающийся ветер, он срывает с деревьев последние листья, несёт их по тротурару, ты что-то спрашиваешь у прихожан. Оказывается, про то, не знают ли они, где находятся Кирилловские пещеры. Я понятия не имею, что такое эти пещеры, что они вообще существуют, а уж, где находятся, - тем более. Но зато мне известно, как лучше всего это узнать. Церковь, кроме памятника архитектуры, обслуживаемого министерством культуры и его работниками, оказывается действующей. Я прохожу к алтарю, замечаю, что ничего не изменилось со времени моего последнего посещения Кирилловки около десяти лет назад, еще в студенческие годы. У входа в церковь стоит женщина с необыкновенным, обращающим на себя внимание лицом, разговаривает с блаженным. У неё такие огромные, темные и глубокие глаза, почти как у Врубелевской Богоматери, что я даже не сразу замечаю тебя рядом с ними. Женщина эта красива, высокая, в сером платке-капоре, но лицо ее озарено каким-то болезненным светом. Может, это вера в глазах? Может, болезнь? За воротами церкви оглашенно и тревожно кричит сумасшедшая баба, ругается и жутковато хохочет...
Мы заходим внутрь вместе ещё раз, узнать у работников про пещеры. Ты не крестишься, ни входя, ни выходя из церкви. Ведьма? Атеистка? Ситуация, когда в церковь пришли не молиться, а по делу, не располагает? Что можно было, узнали, пора дальше. Сумасшедшая баба по-прежнему орала дурным матом, когда мы вышли на улицу и добрались до машины. На этой территории располагался сначала монастырь, затем больница, в которую так боялся попасть ещё художник Михаил Врубель в прошлом веке, а теперь психиатрическая клиника номер один, называемая в народе Павловкой. На тротуаре стояла группа детей и воспитательницы. Это, наверное, сумасшедшие дети, подумала я вслух. А выглядят обыкновенно. Дети, как дети.
Eдем на Ярославов Вал, мимо твоей альма-матер. Улица в этот воскресный час довольно пустынна, - машин мало, прохожих тоже. Город отдыхает от людей. Проехали мимо Дома Актёра, где мы познакомились десять дней назад. Кольнуло чувство досады. Ах, если бы не мой любовник... Чего он всё-таки хотел? Вот ведь точно, что чужая душа - потёмки. А ты ничего и не знаешь. Рассказать ли тебе? Собственно ничего не было. Кроме бури в моей душе.
Перечитав с интересом твои произведения и всё, что нашла в сети, в твоей интернетовской гостевой Сетевой Словесности я провела немало времени. Забросила работу и отрывалась, тусуясь с интересными мне людьми. Такое общение становилось частью жизни. Информационные потоки ширились и увлекали нас. Мы учились сидеть в своих скучных офисах, или даже не скучных, - в Нью-Йорке, в Москве, в Питере, в Ялте, в Мюнхене, общаться, писать о том, что нас занимало. В Интернете можно было найти интересных собеседников, друзей, любовников, даже мужа или жену. Я писала о себе и заводила беседы с тобой и твоей приятельницей-поэтессой. Мне хотелось с тобой познакомиться. Отправляла письма с разными приглашениями, на которые не было ответов. В конце концов, поэтический вечер, который устраивала твоя приятельница - место вполне благое для знакомства. Я так гордилась нашими беседами, так кайфовала от них, что не удержалась и отправила в последний момент ссылку на наши чаты своему любимому. Он интересовался литературными событиями, знал многих поэтов и писателей. Прочёл информацию о вечере, пришёл, обещая меня с тобой познакомить. Я была уверена, что после всех будоражащих сердце бесед в Интернете, - мы не спали по ночам и тратили кучу времени на тексты про стихи и прозу, про классиков и современников, про любовь и верность, семью и брак, про искусство и политику, - нам пора развиртуализироваться и ты захочешь меня увидеть. И не ошиблась. Ты пришла на тот поэтический вечер, почти к окончанию его.
Пока тебя не было, мы сидели с моим другом рядом, стихи я слушала с трудом, на меня как всегда находил любовный столбняк от его близкого присутствия, - глупела, млела и немела. Но вот появилась ты. Любимый, зная мой интерес, потащил знакомить с тобой. Я была так смущена, что не могла поднять на тебя взгляда. Потом, усадив в мою машину замечательного поэта с дикой и щетинистой фамилией, отправились все вместе в литературное кафе на Подол. За столом мой любовник сидел между нами. В кафе мне не удалось сказать тебе ни слова. Он хотел быть в центре внимания, сыпал остротами. Я беседовала с тем поэтом, которого мы привезли, и парочкой неизвестных мне молодых людей, - юноша читал на том вечере стихи, и девушка его, кажется, тоже была поэтессой. Мне было скучно, я несколько раз порывалась уйти. Любимый меня не отпускал поначалу. А потом вдруг ты и он поднялись вместе. Кажется, после того, как он потребовал поцелуя за проигранный тобою спор про литературу. Ты возмутилась. Не знаю, что там подумали остальные, подшучивая и смеясь, но сцена была мне неприятной. Я не сумела скрыть волнения. Начала суетливо одеваться... Не простилась ни с кем, убежала из кафе и села за руль своего автомобиля. Ты и мой любовник вышли вместе и в растерянности встали у входа. Чувства, которые я испытывала, были горькими и весьма. Я открыла дверь со стороны пассажирского места и сказала с напускной весёлостью:
- Эй! Может, вас подвезти?
Имея в виду обоих.
Несколько секунд сомнений, ты и мой любовник в моей машине, - везём тебя домой. Я спрятала напряжение поглубже и даже пару шуток рассказала из жизни великих - про смешные истории с писателями в автомобиле. Это был первый шанс обменяться с тобой словами и немного успокоиться. Мне не хотелось тебя разочаровывать. Живые встречи бывали нередко скучнее, чем общение в письмах и чатах. Но, к счастью, такой случай оказался не нашим. Подъехали к дому после многочисленных поворотов. Ты вышла и, не закрывая двери, сказала в ответ на предложение моего "Казановы" проводить:
- Не нужно. Пока!
Я была тебе благодарна. Хотя ты и не знала о наших близких отношениях, что мы уже больше года любовники. Что он - моя глубокая, всепоглощающая страсть. Что меня бьет мелкой и крупной дрожью, даже когда он просто звонит, что я схожу от него с ума, что я его обожаю. Ты не знала, что он изменил мою жизнь до основания, что он самый лучший в мире любовник. Что я без трепета не могу смотреть на него. Что наши встречи - это лучшее, что у меня было и есть в жизни. Что меня вообще нет, если я не вижу и не слышу его несколько дней. А ему это всё словно безразлично. Увы и ах. Он не любит меня. Вот и ещё одно подтверждение этому. Почему бы не поволочиться за хорошенькой писательницей, зная, как увлечена ею любовница? Я не позволила себе ни слова недовольства, тем не менее, отвезла его домой. Поцеловались и простились, как всегда. Словно ничего не произошло.
Десять дней спустя мы с тобой вместе едем в машине по нашему родному городу, его улицам в осеннем прикиде. Рядом с Домом Актёра, слева от него - оранжевый домик чудесной, сказочной архитектурной самобытности, с башенкой наверху. Над входом в арку дома номер один на Ярославом Валу два крылатых грифона держат балконный навес. Я делаю несколько снимков снаружи. Оказывается, в своей книге ты поселила в этот дом Киевских ведьм и известных художников - Васнецова и Врубеля. Здорово, что ты всё про это знаешь и так увлекательно пишешь про историю и современность.
Входим в открытый подъезд, медленно поднимаемся по лестнице. Дом жилой, на последнем этаже из-за дверей раздаётся детский плач. Подъездная романтика накатывает на меня, хочется тебя обнять, погладить, поцеловать. Но я лишь решаюсь сказать, что в таком подъезде, отделанном алебастровыми балясинами, хорошо целоваться влюблённым.
- Влюблённым целоваться хорошо и в хрущёвском подъезде, - парируешь ты.
Экскурсия по подъезду вдвоём с тобой, что может быть романтичнее?! Волшебная тихая прогулка по широкой лестнице в старом Киевском доме! Внутри не стали ничего фотографировать, хотя лестница было довольно живописна, уникально отделана, однако кадр был бы неудачным из-за темноты. Экономим батарейки. На двух даже самых лучших батарейках моего компактного Олимпуса-400 удаётся снять не более пятнадцати кадров.
Едем к Андреевскому спуску. Там у нас три объекта - Старокиевская и Лысая гора, и, собственно, церковь. Снимаем сначала Андреевскую. Ты говоришь, хорошо, что видна лестница и радуешься получившемуся кадру с еще не полностью осыпавшими листву ветками, за которыми видна церковь. Обнимаешь меня слегка, направляя вместе с объективом на нужный ракурс. Поднимаемся наверх. С площадки глядим на улицу-спуск, вьющуюся у подножья холма и церкви. Я отмечаю, что никогда не смотрела вниз с этой точки. Люди действительно кажутся маленькими. Вспоминается Голохвастов с его "маленькие, маленькие, как мыши, пардон, - крисы". Я крещусь при входе и выходе из церкви, ты снова - нет.
В том месте, где снимаем Лысую гору, - одну из четырех, которая, как ты говоришь, упоминается в разных книгах о Киеве, мне вдруг вспоминается забытая первая любовь - мальчик Алёша. У него был рассказ, с великим смущением данный мне на прочтение, и естественно, восхитивший меня безмерно. Я была влюблена в Алёшу - высокого юношу с необычным пепельным цветом волос, с длинными ресницами вокруг красивых зелёных глаз, а Алёша влюбился в меня. Первая любовь... Взаимная. Ему было восемнадцать, мне двадцать, мы познакомились на курсах английского. Алёша водил меня по паркам и скверам, церквям и монастырям, по заброшенному кладбищу на этой самой лысой горе, ночью катал на санках в парке, где вечный огонь, на коньках на ледовом стадионе, водил в библиотеки и на лекции по автодидактике. Читал мои стихи, некоторые хвалил, играл на гитаре и пел под Цоя, и даже что-то своё, целовал и волновал по-сумасшедшему. С Алёшей у нас было немало романтичных и прекрасных вечеров, иногда с вином, а когда и с поеданием четвертушки украинского хлеба, купленной в угловом хлебном магазине на Крещатике. Этот роман продолжался немногим меньше года. Но больше меня Алёша любил Канта и Ницше, Кьеркегора и Платона, да еще разговаривать с безногим нищим, который попрошайничал то на Крещатике, то на вокзале, то у Владимирского собора и был необычайной судьбы. А также любил свою маму, готовился реализовать её мечту, - стать великим экономистом-политиком. Алеша поступал в Университет международных отношений и трудился над закладкой будущей карьеры. Мы не стали любовниками, до сих пор не понимаю почему, но расстались, может, как раз поэтому, - без особой боли. У меня появился восхитительный жених, который затмил романтичного юношу. Появился - слабо сказано, - ворвался в мою жизнь, захватил с пылким живым чувством, с цветами и комплиментами, в его глазах отражалась только я, и никакого Кьеркегора.
Я пересказываю тебе Алёшкин рассказ в общих чертах - большая квартира на Андреевском спуске, высокие потолки, камин, плед, мужчина, женщина, разговор. Больше ничего не помню. А ты почему-то говоришь:
- Ну, это обычное.
Потом мы едем пить кофе в новое кафе на Великой Житомирской. Ты заказываешь горячий шоколад, я дурачусь, прошу кофе, а к нему солёных огурцов. Мне действительно хочется огурцов, но горячего кофе немножко больше. Ты неразговорчива, я смущена. Решаюсь изредка смотреть в твои глаза, и отвожу взгляд, а ты умеешь глядеть пристально. Куришь, руки дрожат слегка, голос срывается. Разговариваем про ненавистную тебе школу, твою учёбу в строительном училище, театральном институте, моем институте культуры. Я рассказываю про старого ректора - личность за гранью возможного на такой должности. Вспоминаю его нетрезвые лекции, мои жалкие порывы бороться с потоком несуразицы, льющейся на головы студентов. Говорим и о нынешнем ректоре, - личности неоднозначной, но яркой. Я отзываюсь уважительно о его успехах, ты не возражаешь поначалу, но позже мне приходится соглашаться с тобой, что человек он - тёмный, деспотичный, и персонаж в целом отрицательный. У меня ещё была история, как я на третьем курсе взяла у него интервью, найдя подработку в одном новоиспечённом журнале. Оно так никогда и не было написано и опубликовано. Рассказ скандального ректора, а тогда еще и зав.кафедрой нашей, про его славные достижения и борьбу с ретроградами, вступал в резкое противоречие с историями одногруппницы, которая работала все лето в приемной комиссии, где он тоже председательствовал. Не стала рассказывать из опасения, что могу тебя утомить. Больше хотелось молчать и слушать. Мне казалось, в тебе идёт какая-то внутренняя работа, а всё внешнее отскакивает, как пинг-понговый шарик от ракетки, и не интересно тебе ничего и никто, кроме тебя самой. Беседа, между тем, текла легко. Ещё говорили про родителей, твою маму, которая тоже закончила "кулёк", бабушку, бездомного дядю. Ты рассказываешь про снятую в том же доме квартиру для работы, что ходишь между этажами в ночной рубашке. Забавное, должно быть, зрелище. Я рассказываю тебе про то, как мы отмечали год назад развод с первым мужем. Он устроил скандал в ресторане, выбросив в окно бокал и отказавшись за него платить, и как вызвали охрану, а потом милицию. Ты тоже вспоминаешь ресторанный случай дебоша в крымской гостинице, который учинил парень, которого ты тогда любила. Говорим про телевизоры и их отсутствие в наших домах, про судебные дела журналистов, и судопроизводство, про твой смешной образ с большой задницей в сатирическом романе общего знакомого. Все эти, вроде бы ничего не значащие мелочи, врезаются в мою память глубоко и остро.
Ты очень забавно слизываешь с ложки горячий шоколад, и движения твоего языка выглядят невероятно сексуально. Мне приходится отводить взгляд и рассматривать наши ботинки, - твои чёрные, мои рыжие, ножки столов и стульев, чтобы не оказаться прикованной взглядом к твоему лицу. Тогда ты говоришь, обращая на себя внимание:
- Эй, эй, я здесь!
И улыбаешься. Эта обворожительная улыбка!
Я не знаю, сколько тебе лет, но ты кажешься девочкой-подростком. И рост, и отсутствие косметики, и коса, и берет, одежда, словно из детского мира, детский взгляд, - всё это выглядит весьма трогательно, магнитит. Но ты что-то говоришь о своих бесчисленных грехах, которые надо замаливать. Я тебе не верю, кажется, специально напускаешь на себя грешности, чтобы не выглядеть такой уж невинной в моих глазах. Тебе не семнадцать, но ещё столько, будто хочется казаться взрослее. Мне же удалось создать себе сетевой образ прошедшей огонь, воду и медные трубы тёти. Мужья, дети, любовники, карьеры, путешествия, увлечения. Но рядом с тобой вдруг всё улетучивается, ощущаю себя неуверенной девочкой, юной и невинной.
Мне уже исполнилось тридцать три, и всё чаще приходят мысли о том, что молодость и бравый задор скоро пройдут. Покинут голову сексуальные фантазии и мечты. Будет кризис среднего возраста, когда завянут страсти и умрёт любовь, никто не будет хотеть и раздевать глазами, и делать непристойные предложения, и трахать по пять раз подряд, и звонить по ночам, и носить на руках, и присылать цветы с посыльными. Всё закончится, а когда это есть сейчас главное в жизни, то как же жить, как живут без этих страстей? Но пока живу-плыву по течению, и влюбляюсь отчаянно. И замечаю, что жизнь прекрасна, когда живёшь в любви, - тогда она кажется бесконечной и даже иллюзорно вечной.
Мы допили шоколад и кофе, ты договариваешься с кем-то по мобильнику о встрече, собираемся и уходим. К моей машине подходит парковщик, я шучу, прикидываясь, что не знаю, чего он хочет. Может, познакомиться? Флиртую, даю ему денежку, едем. Ты на какую-то встречу, я - домой. Ждать любимого в гости.
Сумерки спускаются на осенний город, мрачность которого в этот час немного оживляют огни витрин. Говорим по дороге о музыке, про домашних животных, про другую Лысую гору. Я вспоминаю стихотворение о двух ведьмах и кошках. Читаю тебе. Очень редкий случай, когда могу прочесть стихотворение по памяти. Ты улыбаешься, прощаешься, уходишь... Еду домой, наполнена счастьем от встречи с тобой до краёв. Состояние радости, гармонии, красоты. Встреча с чудом. Никаких конкретных вопросов себе, тебе, никаких ответов, это не нужно. Просто - немыслимо хорошо!
Дома ложусь на кровать, думаю... Должен прийти мой любовник. Как я его сейчас смогу принять, если затоплена счастьем только что случившейся прекрасной встречи? Я ведь его люблю. Через год стала понимать, за что люблю. Размышляю об этом только когда его нет рядом. Пусть говорят, что любят ни за что, что неведомы и неисповедимы пути любви. Но я же знаю... Я знаю, что меня сводит с ума его голос. Будто что-то тонкое, но цельное и твёрдое, как раскалённый металл, или нематериальное, однако очень осязаемое, пронизывает меня сверху донизу. От головы, которая слушает его речь в телефонную трубку или рядом, в метре от меня, когда мы встречаемся, до чувственных мест, прокалывая грудь и низ живота, опускаясь к заветному лону, куда он так стремится попасть каждый раз. Я знаю, что меня сводит с ума его тело. Когда мы обнажены, и я прикасаюсь к нему, чувствую, что это - родина, жизнь и мир, который есть у меня сейчас. Пусть это животное чувство, которое происходит от действительно неведомых нам, непознанных флюидов, от запаха кожи, который просачивается через все его мужские лосьоны и парфюмы. Но только с ним я могу чувствовать такое телесное единение, от волнующих стартов до апогеев конца. Я знаю, что меня сводят с ума его рассказы. Потом, когда мы полежим недвижными, когда я начну ползать вокруг его боков, ёрзать по груди, склонять голову к его ногам, рассыпая волосы, и давая себя гладить, прикасаться губами к родинкам и впадинкам, к лобку, увитому черными волосками, к нежной кожице сникшего члена. Иногда я не могу удержаться и ласкаюсь так, что его плоть снова начинает расти, и я вижу это новое желание, которое делает мужчину всесильным и беспомощным одновременно. Иногда я превращаюсь в дремлющую мурлыкающую кошку. А он рассказывает мне, что с ним случилось за неделю или два дня, заразительно смеётся, делая мне, если лежу головой на его животе, почти сотрясение мозга, читает стихи, вспоминает детство, рассказывает про дальние страны, мечтает, грустит и сетует. Я люблю то, что он любит. Не важно, стихи ли это, художники, писатели, поэты, или определенная заправка для салата. Просто всё так совпало. Я улетаю в небо от его рассказов, словно стремившиеся в детских мечтах к материализации облака всё-таки стали пушистыми летающими подушками.
Он сейчас придёт! Я его люблю! Только чувствую, что сегодня - это не восклицательные предложения, а простые повествовательные, с переходом в вопросительные. Что-то случилось. Знак в конце предложения не ясен. Он сейчас придёт. Я его люблю. Неспешно принимаю душ, не так, как всегда - в волнениях и горячечной торопливости. Кривляюсь обнажённой возле зеркала. Хорошо всё-таки быть одной в доме, когда сын в спортивном лагере. Завернувшись в уютный халат, иду на кухню сварить кофе. Дождь все усиливается, барабанит по крыше и подоконнику, в такую погоду всегда, особенно к вечеру, хочется спать. Хороша ли сонная любовница? Затем ли он приходит? Ставлю кассету, которую он подарил. Звучит концовка смешной песни про жучку-сучку:
- Хорошо, когда в квартире нет мужского духа.
Может, и хорошо. Я до сих пор не знаю ответов на простые вопросы. Мне кажется, все знают, только я одна терзаюсь сомнениями. Я не знаю, хорошо ли жить вместе, когда любовь. Я выходила замуж по любви - у нас не вышло. Я не знаю, хорошо ли жениться по расчёту. Не материальному, а рассудочному, когда есть общие интересы, общая среда социальная, общие стремления и в материальном, и в духовном, и в интеллектуальном смысле. Я пробовала и так. У нас не вышло. Я не знаю, есть ли смысл в детях? Они отнимают столько времени, бывают жестокими, и вырастают, порою, черт знает каким бурьяном. Но дети же и доставляют столько радостных и счастливых минут. У меня есть дети в виде сына, поэтому я знаю только эту сторону бытия.
Я не знаю, нужна ли карьера, эта глупая суета со стремлением к движению вверх по социальной лестнице. Ведь это же безразлично в результате, был ли ты начальником ЖЭКа, слесарем, учителем, директором школы или министром образования. Я видела старых людей, которые становились ненужными, после всех этих высоких карьерных, жоподраловских взлётов и перипетий. Работа, карьера ведь отнимают столько сил и времени! Как мы тратим его? Зачем нам, людям, даётся время единственной, неповторимой и довольно короткой жизни? Для семьи? Для детей? Для денег? Ради самореализации, пользы другим, или самого процесса проживания?
Я не знаю, нужны ли деньги. Нужны ли большие? Сколько? По Библии, - будет день, будет пища. Ведь человек в физическом смысле ест, пьёт, спит-живёт под какой-то крышей, справляет нужду и удовлетворяет сексуальное влечение. Велика ли разница, ешь ли ты устриц, или чёрный хлеб, живёшь ли в деревне под соломенной крышей, или в трёхэтажном особняке с саунами, бильярдами и бассейнами?! И в-первом, и во-втором случае, можно быть как счастливым, так и несчастным. А устрицы и чёрный хлеб становятся однородной массой в нужнике, куда неизменно направляются.
Я не знаю, для чего мода, эти фэшн-променады, дорогие наряды, ажиотаж вокруг пустяков. Мы ведь обязательно умираем, и не всё ли равно, в чём ты ходил по земле, - в мешковатых джинсах, или платье от Версаче. Этими скучными и потерянными во мне навсегда мыслями о сущем я, похоже, завожу себя в нелюбовную задумчивость.
И тут звонок в дверь. Это он. Хоть и не открывай, - такая растерянность и душевная смута. Гляжу на себя в зеркало - хороша! Бреду в прихожую.
- Привет, дорогая!
Протискивается в дверь, чмокает в щёку, стягивает куртку. Одежда промолка под дождём.
- Смотри, кого я тебе привёл!
- О Боже!
А там - ты. Я решаю, что поехала крыша и начинается помешательство, венчающее слишком много любви в жизни. Как это возможно?
- Ничего себе! Вот это да!
Говоришь ты. Удивлена не меньше моего - похоже, он и тебя не предупредил.
- Проходите, раздевайтесь... - это я - дрожащим голосом, в немыслимом волнении, смущении, и в то же время - в произрастании радости и восторга.
А он:
- Раздевайтесь, девочки, раздевайтесь, я буду вами любоваться!
Я (все ещё из прихожей):
- Ты сумасшедший!? Да что ты вообще? Ты...
Слов не хватает. Тем более, что он подходит и прикрывает ладонью мои губы, и начинает обнимать так, как будто мы одни. Глазами показывает тебе, нашей гостье, проходить, берёт нас за руки и увлекает в комнату. И всё дальше и дальше уплывают сомнения и терзания, всё быстрее и быстрее нарастает шторм. Он уже шёпотом:
- Я знаю, что вы хотели этого обе.
Это последнее, что он говорит. Далее лишь наши тела... прекрасные, молодые и радостные. И я, словно тону в океане в бурю, одновременно восхищаясь его мощью, догадываюсь, что только в молодости можно выжить в этом океане любви. И обещаю купить себе однажды красивое платье от Версаче.
Киев, 2004 год
Это - художественное произведение. Совпадение ситуаций и персонажей
с реально живущими или жившими людьми случайно.
© Хелена Томассон, 2004-2024.
© Сетевая Словесность, публикация, 2020-2024.
Орфография и пунктуация авторские.
| НОВИНКИ "СЕТЕВОЙ СЛОВЕСНОСТИ" |
|
 |
| Айдар Сахибзадинов. Жена [Мы прожили вместе 26 лет при разнице в возрасте 23 года. Было тяжело отвыкать. Я был убит горем. Ничего подобного не ожидал. Я верил ей, она была всегда...] Владимир Алейников. Пуговица [Воспоминания о Михаиле Шемякине. / ... тогда, много лет назад, в коммунальной шемякинской комнате, я смотрел на Мишу внимательно – и понимал...] Татьяна Горохова. "Один язык останется со мною..." ["Я – человек, зачарованный языком" – так однажды сказал о себе поэт, прозаик и переводчик, ученый-лингвист, доктор философии, преподаватель, человек пишущий...] Андрей Высокосов. Любимая женщина механика Гаврилы Принципа [я был когда-то пионер-герой / но умер в прошлой жизни навсегда / портрет мой кое-где у нас порой / ещё висит я там как фарада...] Елена Севрюгина. На совсем другой стороне реки [где-то там на совсем другой стороне реки / в глубине холодной чужой планеты / ходят всеми забытые лодки и моряки / управляют ветрами бросают на...] Джон Бердетт. Поехавший на Восток. [Теперь даже мои враги говорят, что я более таец, чем сами тайцы, и, если в среднем возрасте я страдаю от отвращения к себе... – что ж, у меня все еще...] Вячеслав Харченко. Ни о чём и обо всём [В детстве папа наказывал, ставя в угол. Угол был страшный, угол был в кладовке, там не было окна, но был диван. В углу можно было поспать на диване, поэтому...] Владимир Спектор. Четыре рецензии [О пьесе Леонида Подольского "Четырехугольник" и книгах стихотворений Валентина Нервина, Светланы Паниной и Елены Чёрной.] Анастасия Фомичёва. Будем знакомы! [Вечер, организованный арт-проектом "Бегемот Внутри" и посвященный творчеству поэта Ильи Бокштейна (1937-1999), прошел в Культурном центре академика Д...] Светлана Максимова. Между дыханьем ребёнка и Бога... [Не отзывайся... Смейся... Безответствуй... / Мне всё равно, как это отзовётся... / Ведь я люблю таким глубинным детством, / Какими были на Руси...] Анна Аликевич. Тайный сад [Порой я думаю ты где все так же как всегда / Здесь время медленно идет цветенье холода / То время кислого вина то горечи хлебов / И Ариадна и луна...] |
| X |
Титульная страница
Публикации: | Специальные проекты:Авторские проекты: |
