Словесность

[ Оглавление ]








КНИГИ В ИНТЕРНЕТЕ


     
П
О
И
С
К

Словесность




ТОТАЛЬНАЯ  КЛОУНАДА,
или  Асисяй  и  другие  "Лицедеи"



Глава 5. "Всяки Бяки"



Впрочем, Лицедеи не только катались по Европе, но и творили новые номера. Невозможно удержаться, чтобы не вспомнить эти образы, атмосферу волшебного бархатного кабинета. При этом я не буду придерживаться хронологии, а пусть как во сне, волны памяти несут куда захотят и сами по себе.



"Из жизни насекомых"

Маленькая черная коробка сцены, вся затянута тончайшей разноцветной паутиной, какая бывает в фантастических фильмах ужасов (отходы с химической фабрики). На низком потолке целые паутинные пласты, с которых до пола свисают липкие пряди. В кромешной тьме озаряется фигура Скарабея, ласково жужжащего над полутораметровым шаром из серебряной фольги: "Мой шаричек, мой шаричек..." (кстати, символично, что это художественный руководитель). Он сладострастно исполняет балет на корявых конечностях вокруг катящегося добра. На закорках у Скарабея сидит Клоп, сосет через соломинку у того кровь из загривка и саркастически поддакивает: "Твой-твой шаричек, твой-твой шаричек..." А сам вроде уже надувается под какой-то низкочастотный гул. Ужас невыносимый.

Выходят двое (Леня Лейкин и Валера Кефт) в обмотках и хитиновых надкрыльях, усики пружинят, лапки цокают. Они играют, кидаясь друг в друга каким-то пакостным клочком не то волос, не то паутины, демонстрируя приступы тошнотворного омерзения. Мимо ковыляет третий (Витя Соловьев), паразит с надувшимся брюхом. Плотоядно хрюкая и рыгая, он не моргнув глазом, хватает с пола этот клок, сует в рот и чавкает, пуская слюни, хрипло постанывая от наслаждения, этак "Ой-ой". Долго смачно жует, глотает, закатив красные глазки и вдруг замерев, задумчиво говорит "Ой".(Слушайте, до чего доходит актерское вживание в роль: человек ведь на самом деле это заглотил!) Приседает, чешет брюшко и с капризной ноткой, все еще тихонько: "Ой..." Тут начинаются судороги, вопли. После вулканической агонии паразит скрючивает лапки и окостеневает. Те двое, застыв на заднем фоне, так и продолжают светить выпученными глазками, даже когда прожектора полностью потухают.

В унылой пустыне стоит корявый Жук (В. Полунин) с плачевной физиономией, громко и надрывно не то причитает, не то поет: "А-а-а-а... О-о-йо-йо..." Тяжкий-претяжкий вздох: "А-я-я-я-а-ай..." Вдруг откуда ни возьмись, светозарное явление Хахай (Леня) с глазами нараспашку. Из улыбающегося до ушей рта выскакивает радостный клич: "А-ха-хай-йя!!" Этаким молодцом, руки в боки, по-петушиному подбирается мелкими шажками к Жуку, а сам от избытка веселья все "А-ха-хай!", да "Аха-хай!" Подошел к Жуку, мол, ну чего ты, чего ты? Ведь А-ха-хайя -же! Тот взглянув на Хахая, приободрился, скрючил лапки в стороны, и подумав, протяжно простенал: "А-а-а... Ха-а... Ха-ай-я-я-я!.." Тут они поглядели друг на друга, приобнялись и пошли дальше вместе. Один с восторженным подпрыгиванием и звонким "Ахахай!!", а другой волоча ноги, широко разевая рот и не утирая влажных глаз: "А-а-а...ха-ха-аа-йя-я-я..."

Слепая жужелица мается от тоски в лунном свете, распластавшись на огромном шаре (Валерик здорово умеет закатывать сведенные к переносице глаза, потрясающий эффект). Музыка не предвещает ничего хорошего, так и гнетет. Из темного угла выползает чудище в сверкающей броне с растрепанными патлами и рожей, как у Вия. Надвигается, с трудом ворочая туловом, выставив вперед жуткие глазные яблоки, размером с теннисные шарики. Подползает к жужелице и пялится на нее в упор. А та, болезная, лапками вокруг шарит, и (ах!) дотронулась до вытаращенных бельм. Насекомое в броне вытаскивает один глаз, вкладывает его в руку жужелке, та втыкает подарок себе в глазницу и видит: мама родная! и того монстра, и свои волосатые лапки и бездну вокруг шара... Все, показывает, хорош, забери свой глаз назад. И снова слепая блаженно приникает к своей теплой навозной планетке...

В конце, все жужелицы-тараканы-скарабеи собрались вместе на сцене строить из длинных бамбуковых палок сооружение навроде не то забора, не то вигвама. Музыка чрезвычайно экспрессивная, гудящая и впечатляющая, как болеро. Драматичный ритм. Насекомые двигаются замедленно и величественно. А паразит снует туда-сюда мелким бесом и все нарочно ломает. Каждый раз жуки неукротимо, безостановочно строят все снова, уловив момент, они всем скопом раздавливают гада. После этого разворачиваются к залу-амфитеатру и медленно лезут вверх по скамейкам с мертвецкими лицами, а паутину, которая свисала со всех стен, тянут за собой. Ну просто убийственная сцена: наползают на каждого зрителя и окукливают его, обтягивая как покрывалом тончайшей паутиной неестественно ярких оттенков. Публика не в силах пошевелиться, как в гипнозе. Леденящий душу кошмар. Вот оно настоящее!..

Артисты долезли до самого верхнего ряда, включили свет и говорят: "Ну как? Сейчас чайку попьем и маленько пообсуждаем". А зрители из "потусторонолизма" слабо произносят: "А? Чего это? Минутку дайте на перекур".

Публика выходит на озаренную солнцем лестницу, снимая с себя паутинные пряди. Оказывается, это чрезвычайно сложный и долгий процесс, потому что невидимые нити все витают перед носом и не уловить то ли к губе прилипли, то ли в ресницах запутались. Все как один производят странные движения перед лицом, этакие пассы алкоголика, отмахивающегося от чертенят. Артисты тоже вышли в фойе, полюбоваться на картину. Вот это и был настоящий финал действия.



Всяки Бяки "Сны"

Начинается все тем, что маленький замученный человечек (Сергей Шашелевв) приходит домой, где его ждет лишь лысый манекен (Антон Адасинский), служащий вешалкой для хозяйского рванья. Человечку так горько, грустно и одиноко, что он пытается усадить манекена за свой столик. Какой никакой, но все же слушатель. Антон, играющий развинченную куклу, сфокусировав глаза на свой нос, так перекашивается и заваливается во все стороны, что доводит партнера до безудержного хихикания. Зрители от хохота уже начинают сползать с лавок, утирая потоки слез. Тут Антон вслед за остальными и сам "раскалывается".

Наверное, многим (особенно артистам) знакомо это состояние, когда неожиданно вокруг возникает электрический хохоток и становится невозможным совладать с мышцами предательски расплывающегося в улыбке лица. Спертый смешок просачивается через носоглотку, все тело подозрительно трясется и ничего не поделать, настолько сладок и властен этот смех. Подобная несдержанность считается тяжким грехом и непрофессионализмом для драматического актера. Но не для свободного клоуна, раскованно играющего "нутром". Подобное выскакивание из образа в реальность сродни комедийному трюку, гэгу (типа: клоун-оперный певец зарезав себя ножиком, и намереваясь упасть, умирающим лебедем кружась на вялых ножках, указывает аккомпаниатору куда подложить ему подушечку). А тут имеет место сверх-гэг, вылетающий в стратосферу реальной жизни. На этот миг откровенного сопереживания смеха сродняются и актеры на сцене, и зрители.

(Как-то у Май Михалыча спросили: что доставляет ему наивысшее наслаждение на сцене? Такие ли сверх-гэги, или когда вся публика хохочет взахлеб, или что? Клоун выслушал и сказал: "Нет, для меня наивысшее наслаждение, когда еще холодные, спокойные люди смотрят, как я умею точно и смачно перевоплощаться, и как мой персонаж зажигается и начинает действовать, а я уже сам не свой. Это так здорово! А зрители думают: "Ух ты, ничего себе! Во дает!" и тоже загораются этим весельем. Нас всех начинает нести". Вот этот-то взлет вместе с ними дорогого стоит." Это тот же случай, о котором американский гипнотизер Стив Хеллер, анализируя опыты И.П.Павлова сказал: "...На самом деле, это собака приучила ученых звонить в звонок, когда она начинает выделять слюну.")

Заключительная сцена ярко контрастировала с ходом всего спектакля, двухчасового действа в белых тонах, которое плавно переходило в медитативное "прогуливание астрального тела". Обычно большинство лицедеевских спектаклей игралось в ритме аллегро: "как выскочу-как выпрыгну-пойдут клочки по закоулочкам!" А тут какие-то зависающие видения из закоулков спящего подсознания. Зато в конце...



В доме у мирно почивающего человечка что-то красиво задымилось белыми струйками. Мгновение покоя до катастрофы. Хозяин спросонья засуетился, а отовсюду настороженно высунулись усатые рожи. Бедняга кинулся звонить в колокол, мол, пожар, спасите-помогите! Дальше за несколько минут произошло следующее: чуть ли не опережая звуки набата, дощатая дверь брызнула щепками под ударами врывающихся пожарников. Вот они, истинные герои и истинные события! Дождались! Человек десять в разнокалиберных касках, экипированных немыслимыми лесенками и ледорубами, заметались с крюками, пожарными сиренами, веревками, огнетушителями наперевес, извергая нестерпимый вой, пену, крики...

Порушили и облили всю сцену, а затем, разумеется, обратились к спасению и эвакуации зала. Некоторые зрители сами пустились бежать в сторону выхода, некоторых вынесли, силком уложив на клоунские носилки без дна. Затем уставшие победители стихии (которую сами же и создали к своему великому удовлетворению), с достоинством настоящих мужчин удалились на заслуженный покой. А хозяин комнаты, бывшей когда-то белого цвета, остался один висеть на стропилах, куда был насильно загнан героями во спасение своего тела...



Эльзасские Всяки Бяки

Это было чистое искусство, так как артисты выступали друг перед другом, для себя, и перед камерой для потомков.

Асисяй (уже не в нарядном желтом комбинезончике, а в рванье, полысевший, обеззубевший, одним словом бомж-клошар) удочкой вылавливает из мусорного бака всякие отбросы, тут же деловито употребляя или пристраивая их на себя. И вдруг вытягивает на леске чудо золотой шар. (Волшебный, как шар исполнения желаний из "Пикника на обочине" А. и Б. Стругацких). А тот тихонько возносится вверх и красиво уплывает с глаз долой. Асисяй без всякой корысти только обалдело провожает его взглядом... А шарик золотой...



Лучшим номером была признана Ленечкина "Бессонница".

Горбун в ночной рубахе: рот как кровавая трещина, отделяющая челюсть от лица, знаменитые "глазные луковицы", патлы протуберанцы. Темной ночью он мается графоманией: корябает по бумаге карандашом, размером со скалку, заранее комкает и рвет чистые листы, представляет живые картины из описываемых событий... Так заводится, что раскачивает зрителей на бис!

Про Леонида Лейкина можно сказать: "Бог метнул в него самородный слиток" комического таланта, да еще наградил солнечной шевелюрой и круглыми глазами, которые способны при надобности вылезать из орбит, неимоверно увеличивая свои размеры и выразительность. Гениальный "актер нутра", работающий по методу "экспрессивного идиотизма". Когда он на сцене расковыривает суть любого явления, то "достоверен как собака". Один раз на съемках в эпизоде с комической дракой размахнулся по-богатырски лавкой, шваркнул ее оземь и разломал в щепки. Съемочная группа закричала: "Леня, стой, зачем же так с реквизитом?" А он в этот момент и не Леня вовсе, а Мурза Оглы. Стоит посреди площадки с веселым идиотизмом в глазах и поводит вокруг себя кулаками. Игрок из театральной лиги "NBA". Ради образа в Бессоннице Леня не убоялся выбрить себе переднюю половину черепа, от зенитной точки по меридианам к ушам. Зато задние космы при надлежащем распушении выглядели как солнечные лучи на детских рисунках. Уникальная прическа.

Не могу удержаться от характеристики партнеров Лейкина по студиныйм временам.

Валерик Кефт, Одуванчик, тоже не отстал в оригинальности волосяного дизайна. Он элегантно выбрил голову от экватора до южного полюса. Верхние кудри камуфлировали отсутствие нижних, но когда на макушке затягивался пенящийся пучок, то общий вид был просто сногсшибательный.

В любом сценическом образе Валерий демонстрировал изысканно-художественный подход к своей фактурной внешности. В нем сочетаются способности и к яркой клоунской пародии, и к глубокой достоверности на сцене, и к тонкому пониманию импровизации, и анализу ситуации. (Правда начальству всегда хотелось, чтобы он не анализировал, а "лучше бы повернулся в профиль и тонко усмехнулся").

Кстати, то, как В. Кефт попал в театр, весьма характерно: однажды он с дружком по велению души и зову сердца отправился на поиски того заветного места, где учат на клоунов. Обошли они все цирковые студии города. Что угодно есть: жонгляж, акробатика, фокусы, но не клоунада. Посоветовали им идти к Полунину в ДК Ленсовета, мол у него весело. А там как раз на прием в студию к Лицедеям стояла очередь человек в сто пятьдесят. Валерочка с другом перед приемной комиссией стихов читать не стал. Они лишь показали на пару одну сценку "хирург и пациент", и тут же без разговоров были приняты...

К третьему участнику лицедеевской подгруппы "Мумие" Антону Адасинскому ни с какими мерками не подберешься. "Гений, но не более того". Обоюдо-остро-характерный. Глаз не оторвать от его прекрасного пластичного тела. Все при нем: и страсть, и взгляд, и мозговая атака, но долго-долго Антон не мог найти свой образ. Тесное партнерство с Леней и Валерой давало ему возможность интенсивно искать свою игру, накапливать сценический опыт. Через некоторое количество лет Антон Адасинский "пустился в рост" как актер не по дням, а по часам. Его выразительность, пластика и энергетическая сила наполнили и скрепили новый спектакль "Сны" (1988 год). Невозможно забыть, как через пять лет Антон, будучи уже сам руководителем собственной труппы "Дерево", на возродившихся "Всяких Бяках" показал актерский шедевр под названием "Нищий":

На коленках-культяпках и кулаках Антон, весь в ужасных лохмотьях и лоснящемся грязном гриме, доскакал до середины сцены, угнездился, поживописней выставив культи, жестянку для подаяний и впился безумными алчными глазами в воображаемую толпу перед ним. За считанные минуты тут пронесся весь Невский проспект с его сутолокой, типажами прохожих, которые подают то слишком мало, то нагло много, -все это через реакции злобного сумасшедшего попрошайки, утратившего человеческий облик. Вот он засовывает любезную сердцу монетку в тайники темной запазухи по пути исполнив соло "чесотка" (здесь, там и везде). Вот утомившись и отсидев зад, он со скривленной физиономией, выпрастывает из под себя затекшие целые и невредимые нижние конечности, расправляет и проветривает пальчики ног, стаскивает с себя верхнюю половину лохмотьев, являя взорам молодое ловкое тело. Все, он уже наигрался ролью калеки, и стал собой - нищим-профессионалом, обезображивающим любой город и любое столетие. Апофеоз номера: жуткий процесс заталкивания обожаемых денежек себе в глотку и их заглатывание, чуть при этом не отдав Богу душу. И затихает, засыпая тут же, у всех под ногами, со священным словом "Мое" на устах.

Публика только через несколько мгновений мертвой тишины разразилась овацией и криками "Браво!" Высокий класс работы.



А в дремучем 1983 году в состав Лицедеев вошел Роберт Городецкий (Папа), их старинный знакомый по выступлениям в юмористической программе-розыгрыше "Шоу-01", составленной ленинградскими писателями-сатириками. Роберт владел эквилибром на проволоке, жонгляжем и фокусами. Но в жизни он - типично белый клоун. У Роберта такое необычное притягивающее лицо, такая тонкая элегантная небрежность движений. Он все знает о могуществе своих глаз и полуулыбок.

Если пофантазировать на тему "как бы Роберт сказал даме комплимент", мне кажется, он бы сделал это так: особое мерцание зрачками, замысловатое передвижение в зоне непосредственной близости от выбранного объекта (два шага вперед, вдруг замерев и как бы сладко потянувшись, вывернуть ножку и подволакивая ее скакнуть назад три шага) при этом надо умудриться выронить из рук все, что в них предусмотрительно взято - кепочку, газеты, конфетки, и прочее. Особенно удачно, если выпадут мелкие деньги и закатятся даме под ноги. Во время подбирания мелочи приблизиться и тихо спросить: "Это ваши духи?" Потом, когда все собрано, надо смущенно хмыкнуть и подсекать: "Вы такая хорошенькая".

Слава Полунин сказал однажды, что каждый из новообращенных, пришедших в состав "Лицедеев", обладал таким мощным своеобразным обаянием, что атмосфера театра пропитывалась присутствием новичка и все начинали невольно перенимать его манеру. Воздействие Роберта на коллектив до сих пор просматривается в общей ласковости и характерных лукавых взглядах.

Папа - человек, который умеет ценить теплое отношение своих зрителей. А его коллеги и соратники умеют ценить и использовать этот факт в своих интересах. Старинная легенда гласит, что происхождение прозвища Роберта таково: как-то раз на пляже он познакомился с одной из почитательниц театра. На самом интересном месте беседы, к ним походкой фата подошел Валерик Кефт, вальяжно взял красотку под локоток и обратился к ней с сакраментальной фразой: "А Вы знаете, что это мой ПАПА? Пойдемте, я познакомлю Вас с остальными членами семьи..." И увел деву прочь. Роберт простоял на том месте неподвижный, как статуя "Изумление", до тех пор, пока не придумал ответную месть. На следующий день, Роберт отыскал знакомую собеседницу, сам подвел ее к Валерочке с Леней и опередив их реплики, громко заявил: "А вы знаете, мальчики, что это теперь будет ваша новая МАМА?" Ну это, впрочем, просто анекдот к слову.

Милый добрый Папа страдалец за идею. Для него главное - верность задумке. Эта приверженность проявляется во всем: и в быту, и в межличностных отношениях, и на сцене. О своем новом образе "Оле Лукойе" он рассказывал так: "Представьте немного цветной подсветки, голос Луи Армстронга вкрадчиво поет, про то, как прекрасен этот мир. Посреди сцены стоит блестящая лестница. Я весь в белом, волшебный, в белом шелковом цилиндре, поднимаюсь вверх по ступеням, эффектно показывая фокусы. На мгновение гаснет свет, я уже выше, снова тьма еще выше. И вот наконец, очередной раз вспыхивают прожектора, а никого нет, и только блестки, кружась и сверкая летят откуда-то сверху..."

Это замысел. На "Бяках" все выглядело следующим образом:

Строительная стремянка шатается, Луи уже допевает, а Папа, занеся ногу, не успев за досадно короткий миг затемнения подняться, делает вид, что ножка витает просто для красоты. Про фокусы он то ли забыл от волнения, то ли вывалились все заряженные в карманы "мулечки". Публика давится от смеха, когда Роберт, добренько улыбаясь, плавно как рыба, долезает до верха. Свет гаснет надолго, и все слышат: вж-ж-жик, топ-топ-топ... бум! И когда, наконец, зал озаряется, на полу ровным слоем лежат уже осыпавшиеся блестки, а Роберт, ухмыляясь, как ни в чем не бывало, полулежит в ногах первого ряда, и делает вид, что он исчез, и его здесь нет. Бурный зрительский хохот, переходящий в овацию. Отзвук этой овации всегда словно мантия окутывает Папу, в любом его местонахождении.



В заключение главы - о том, что "Лицедеям" еще очень повезло с персоналом, помогающим в реализации творческого процесса. Все, остающиеся за кулисами, не случайные люди. Кроме своих недюжинных профессиональных способностей они обладают еще и бессознательным комизмом мышления.

То завпост Гена Бохан (завидный жених) вдруг исчезнет во время гастрольной поездки, чтобы жениться на швейцарской богачке, а через месяц примчаться назад: "Возьмите меня к себе снова, братцы, еле спасся. У них там вся жизнь по дням расписана. Я под постоянным присмотром. Ни черта не понимаю по-ихнему. Работать не надо, с тоски сдохнуть можно! Нет, думаю, лучше бежать к родным браткам..."

То звукооператор Сергей Иванов запрется в гримерке перед особо важным выступлением с объявлением забастовки в связи с невыносимостью бытия.

То заслуженный машинист-изобретатель Равиль Байгельдинов принесет самопритопывающие похоронные ботинки для мистической сцены в спектакле.

А таинственный микрокосм чердачного жилища клоунов в "Чурдаках" и романтичные, "вкусные" декорации для всех других спектаклей Лицедеев воспроизведены по художественному замыслу Бориса Петрушанского. Он сам как будто придумал и нарисовал свой образ, с всепонимающим взглядом и улыбкой сквозь густую бороду.

Фото и видео-оператор Лена Бобрецова была неразлучна с фото(и позже)-видеокамерами, Лена Ушакова - с тележкой записных книжек, Галя Войцеховская - с толпой приезжавших в театр гостей, например, во время проведения Лицедеями культурной программы Фестиваля Молодежи и Студентов в Москве в 1985 году.

Все они так же внесли свою лепту в Лицедеевскую историю.


Продолжение
Оглавление




© Ирина Терентьева, 1987-2024.
© Сетевая Словесность, 2001-2024.




Словесность