ПРОВИНЦИАЛКА
Айлу привезли в Москву. И вот выходит она из подъезда как из картонной коробки Барби - с лоскутками на груди и бедрах, узкая талия как шелк в колечке. Она близоруко щурится, очки в квартире бросила, сильные линзы на солнечном подоконнике жгут корку банана...
А на улице с другой стороны пятиэтажки идет слепой дождь! Крупные капли летят прямо от солнца, лопаются как колбы на обочине, разрывая пыль и песок. Бьют в темечко, мочат волосы, от влаги густые пряди завиваются в задорные негритянские кудряшки, - и, высокая, с открытым пупком и шоколадными спиралями на плечах, Айлу становится похожа на голенастую кенийскую жрицу, вышедшую на площадь. Она шагает и улыбается, она только что придумала и сшила вручную из бежевой кримпленовой занавески этот наряд - два мазка кистью - косую блузу и косую юбку.
Айлу идет на рынок.
А на рынке чего только нет! Это не те времена, когда в магазинах на белых подносах с черной каемочкой по всему Поволжью лежали одни зеленые помидоры. Нынче все для демократии, все для народа! Висят на крашеном заборе связки сосисок, толстых шпикачек, просоленные в мелком свином жиру салями, рекламируемые безработными проктологами. На алюминиевых лотках горы винограда, скидывай обутку и мни босыми ступнями, подсаживайся, где течет, - это льет из кувшина сам Бахус!
Здесь и кишмиш и курага, привезенный из Азии корт и саркастическая, с подмигом, пастила. В тяжелой кольчуге полегли карпы, тимерлановой горкой окровавленные белужьи головы (жирные их тела уже склевали стервятники). Тут вырванные кожемякой телячьи бока, взращенные мичуринцами бычьи сердца, а за забором - в сто слоев медвежьи шкуры, добыча алчных уральских браконьеров.
Айлу трогает фрукты, мнет длинными, как паучьи лапки, пальцами, на каждом пальце по перстню. У ней и на ключицах золото, прилип к потной коже приисковый песок, мельчайшая зернь турецкой цепочки, а в мочках ушей, инкрустированные звездами багдадских ночей - качаются полумесяцы. Золото - признак достатка! Все, как у настоящей татарки, наследницы шкатулок упорхнувших в жяннат прабабок, - тех, что фоткались с насурьмленными бровями и черненными купоросом зубами у расписных ворот в губернской Казани, в Старо-Татарской слободе.
Дабы понять Айлу, перелистаем несколько страниц назад.
До тех пор пока Айлу спит, дергаясь как котенок (это во сне растут ее ноги), живет она добровольной затворницей. Лежа на боку, портит зрение шрифтом библиотечных книг, переписывает в тетрадь тысячи афоризмов из Ларошфуко, Низами, Ницше и еще черт знает кого. Она понимает в учениях Аристотеля, Улугбека и Птолемея, а вот наставлений супер-модной газеты "Спид-Инфо" не поймет.
Хотя и учила ее бабка:
- Ты товар - и должна дорого себя продать!
Бабка - яркая, как на лубке писанная красотка (мы это видим на фигурно обрезанном фото). За ней, за соплеменницей-мишаркой, приехал в ульяновскую область перед войной тридцатилетний летчик-бомбардировшик (мы видим и его, русого, голенастого, - в портупее и хромовых сапогах), взял еще школьницей и увез на военный аэродром под Ригу.
Смазливая девчонка умела капризничать.
"Хочу подсолнухов!" - топала ножкой.
Вот тебе картофельный мешок семечек!
"Хочу орехов!"
Чик-трак, чик-трак - вот арахиса чемодан!
"Хочу соленого!"
А вот и воблы астраханской пулеметная лента!
- Ты должна держать мужика вот где! - продолжает даванийка и крепенько сжимает в руке половник. Половником она помешивает у плиты кашку для внучки, а прежде угощала им квелого старичка по лбу, того самого в портупеях, отлетавшего средь грозовых вспышек и севшего в конце концов на сундук в "офицерском доме" напротив развалин Кизического монастыря - клянчить из своих пенсионных на рюмочку.
Айлу кое-что из слов бабки запомнила. И лупила почем зря прыщавых отроков за вредность, за гадливость - за клички: Каланча и Телебашня. Приговаривала при этом:
- Я - модель!
Мы помним сказку про гадкого утенка. Про шушуканья и школьные сплетни, что у Айлу, носящей мини-юбки, богатый любовник и скоро она школу бросит.
Конечно, это чепуха. Сплетня другой мамы. Соседки, этажом ниже, чья дочка, одноклассница Айлу, носит скромные длинные юбки.
В ответ мама Айлу кричит с лестничного марша, что у Айлу не "безобразные мини" - а это ноги длинные. От позднего развития. Ей делали пунктирование, девочка долго лежала, организм болел, не развивался, а вот ноги росли (в них кишок-то нет).
Случилось так, как обычно бывает в жизни, - случилось все наоборот. Та скромная девочка в кого-то влюбилась. Поднялась буря, разверзлась пасть, всосало девочку вместе с длинными юбками и короткими ногами, разжевало и выплюнуло на асфальт под окно. С дитем в подоле - в том самом скромном пуританском подоле.
Айлу не умеет влюбляться. Вот она, выпускница школы, идет по улице Гагарина с бидончиком молока. Вышагивает, стройная, тонкая кость, распущенные волосы до поясницы.
Сигналят "девятки", заезжают на тротуар, преграждают путь, а иной из культурных, который без "девятки", предлагает помочь - берет в руки бидон, романтически декламирует из Велимира Хлебникова, с первого взгляда влюбленный.
Та остановится, напряжена: один глаз косит, иконописный носик заострился - смотрит неотрывно на бидон...
- Расслабьтесь, - улыбается юноша, - просто надо больше читать.
И невдомек красному молодцу, что маму с работы выперли, обобрали, а банк, где она работала, приватизировали, теперь дома денег нет и почти голодно. Смотрит Айлу на бидон и думает - успеет ли парня схватить за пиджак, если тот кинется с ее молоком удирать?
Женихов привлекает мама, пишет в газету объявления.
Жаль, бабушка не дотянется из жянната. Из окна раздаточной совершала бы половником естественный отбор.
Мама же хвалит товар, делает упор на девственность.
- Ай-лу! - кричит из прихожей. - Иди-ка сюда, сними трусики, покажи! -конечно, так не говорит, но дает понять, что детка неопытна, ничего умеет: ни стирать, ни готовить.
- Да господи, боже мой, бисмилла! - кудахчет, - вот мама (это она о себе, о крашенной кукле) тоже ничего не умела, а смотрите, какие яства на столе! Садитесь. Мы люди культурные, покойный папа у ней был инженер. Ну, как же ты, доча, ешь? Вытри морду!
Сыграли свадьбу. И вот тебе на - Москва!
Как узнаваемы провинциалки в столице! Они все в мини-юбках, на высоких по каблуках, на висках у них букли, а в глазах - восхищенье, отраженье сорока сороков, где сидят на маковках позолоченные женихи - Голохвастовы в цилиндрах и с тросточкой.
Зимой Айлу будет ходить в шубе-нулевке, купленной мамой еще в "Мелите". Но окажется, что в первопрестольной такая уже не в моде, и тогда ей купят шубу из нутрии, - медвежьего цвета, роскошную, длинную до пят с пушистым воротником. А на голову норковую - нет, не ушанку, какими хвастают дочки меховщиков из Эш-урам, - а элегантную норковую шляпу с широкими полями вниз.
Вот - локоны поверх шубы, Айлу пробивается меж лавок, как пышная боярыня на Макарьевской ярмарке. Задрав подол, прет на красный свет светофора.
Водители давят на тормоза, бросают руль и в отчаянье закидывают темя на спинку сиденья:
- Ка-азань!
Они знают, если катится по Москве колобок, мохнатый, как гусеница, весь из золота и мехов, - то это Казань!
Дык, а что они хотели? Бьется в этом колобке, пульсирует под мехами, под кружевным бельем, узелок-пуповина, через которую втекла в эмбрион дикая кыпчакская кровь, неподвластная правилам и светофорам!
Этого не скрыть, не выскоблить, это знал еще корсиканский тюрк Бонапарт-эфенди, потомок уральских гуннов! И знаем мы, откуда есть пошли улусы венгерская, мадьярская, да болгарская, что Африка часть Актаныша, отломилась как шоколадка от родины нашего Бабая.
Айлу идет в супермаркет, делает покупки, может осадить воровку кассира, нахала-приставалу - у ней есть муж и есть кулачок в сапфировом кастете - даст в зубы, сомнет рандолевые фиксы.
Но еще до зимы далеко. Еще не освоила Айлу московские манеры, и шубу нутриевую еще не купили. Она юна и восхищена столицей!
А тебе уже звонок на работу. Поднимаешь трубку.
Айлу рыдает.
- Что с тобой? - кричишь ты.
В ответ только всхлипы.
- Ты где?
- В милици-ы-ы!..
- Детка, ты в камере?
- Да-а!
- Ты что-то украла?
- Да-а!..
Ай-яй-яй! Как же так? И ведь это возможно! Холод ужом скользнул в желудке. Она как раз на днях рассказывала, что очень хотела залезть в оттопыренный карман дядечке, посмотреть, что там есть. Она и у тебя карманы изучала. Это еще та - детская клептомания, когда в прихожей вычищались сумочки подруг матери, засидевшихся за кагором. Ухавшие тети возвращались в слезах, с воем, с надеждой на чудо - и чудо свершалось: девочку находили под скатертью, измазанную пудрой, помадой - среди разложенных трешек и медяков.
- Это где? В каком отделе?
- Да-а! - она неутешна.
- У нас, возле рынка?
- Да-а-а!
С электрическим воем пронзаешь московское подземелье.
Взлетаешь на третий этаж отделения.
Она сидит в коридоре у подоконника, уписывает кусок халвы. Пальцы безнадежно слиплись. Протягивает их к тебе с мышиным писком: "И?.."
Когда она виновата - она покорней дитя.
- Так ты халву украла? - платком обтираешь ей губы, пальцы. Бросаешь халву в урну.
- Купила... - морщит ущипленный нос.
Она всегда что-нибудь ела. В метро, в автобусе, на диване, пачкала кофточку или кашне. Кашне, бывало, и не свое, ибо носила и твои вещи. Торопясь на работу, одевшись на ходу, ты недоумевал в метро, почему попутчики, особенно женщины с глубокомысленным видом, отстраненным взглядом живописца, изучают твой шарф или шапочку. И не сразу замечал, что на них кусочки зефира, подсолнечная шелуха или подсохшая сгущенка.
Ты находил в ее постели изюм и смятый кишмиш, крошки пирожного, шоколада, у спящей распутывал локоны, склеенные "Сникерсом".
Так она боролась с худобой. Запасала, как суслик, в свою норку продукты.
Оказывается ее забрали за отсутствие московской регистрации.
Ой-ля-ля! Разворачиваешься и, стуча каблуками, направляешься к стойке, где стоит капитан-блондинка. На тебе хороший костюм, добротная обувь, а дорогой одеколон - как визитка лорда.
Показываешь корочку из милицейского журнала, где когда-то работал, пальцем зажав просроченный год:
- Коллеги, ну боже ж мой!..
О, как они ценят корпоративность! Как млеют, когда подчеркнута их кастовость! Нет, они не менты, не лягавые, они офицеры! У них голубая форма и голубая кровь! Как приятно им показать свою образованность после возни с отморозками и алкашами! Как рдеет капитанская щека в отражении пламенной прессы, которая, может быть, может быть...
В Чувашии постовой гаишник прятался в кустах, чтоб ободрать тебя как липку за превышение скорости, но увидев в твоей руке "щит и меч" под ламинитом, сунул жезл под мышку и отдал честь, отчеканив: "Счастливого пути!"
Блондинка мила, учтива, даже красива.
Провожает вас до лестничного марша.
- Штраф? Ну, если только за то, что вы отказались от кофе...
Пересекаете голубиную площадь. За углом на втором этаже ваше гнездо.
Перед дверью Айлу роется в сумочке, ищет ключи, которые ты ей вчера отдал, потому что свои она потеряла. Роется, роется... и опять поднимая глаза, вжимает голову в плечи с тем же коротким мышиным писком, который - не просьба прощения, а констатация факта: "И?.."
Ты берешь у соседей инструмент и взламываешь дверь.
Она еще не раз потеряет ключи, попадет в милицию, вместо Ховрино уедет Измайлово, зальет вареньем калькулятор, который станет врать как советская продавщица.
Сядешь сочинить отчет. Схватишь ручку - а стержень полетит за плечо. Сколько колпачков она отгрызет! Сколько документов погубит! Впору идти под конвоем!
Вот подписывает начальник поданную тобой бумагу, глядит с удовольствием на свою роспись, поворачивает оборотной стороной, а там - отпечатки губ в помаде, частые поцелуйчики, рожица, а внизу написано: " Дурак!"
Но время летит, и молодость обретает опыт.
Она уже работает и не боится служебного телефона - не бледнеет, глядя на диск, когда нужно звонить миллионеру и всеми правдами и неправдами склонять его к коммерческому сотрудничеству.
Готовитесь к зиме, ищете коньки и лыжи. Но всюду дорогой "Спорт-Мастер"! Пара лыж стоит как два твоих выходных костюма. Хотя куплены лыжи по дешевке в Белоруссии.
Но Айлу уже спец в торговле - и за цену одного ботинка в "Спорт-Мастере" приобретает через прямую поставку из Белоруссии два полных лыжных комплекта!
А вот коньков у белорусов нет.
Нашлись по объявлению "Канады" и "Гаги".
Что ж, и это счастье, когда во дворах заливают катки.
"Канады" и "Гаги" - из мягкой натуральной кожи, ступни в них вихляют, неумехе можно даже пройтись по льду на внутренних ребрах ботинок.
У "Гаг" лезвия остроносые, кончиком цепляют лед - их называют "спотыкачами", хотя новичку на них сподручнее, лезвия низкие, меньше страху при езде.
А лучше ей бы "Снегурки"! Добрые, старинные, с закругленными, как на санях Деда Мороза, носами! Именно на таких мальчишки времен Пушкина "звучно резали лед". "Снегурки" еще висят у кого-то на пыльных сельских чердаках. Приставил железки к валенкам, затянул веревки верчением палочек, и айда - крутись на льду, рисуй вьюжные узоры!
Едешь точить коньки в мастерскую. Новогодье! Кругом разноцветные огни. Толпы людей в распахнутых пальто, несут елки и покупки.
Скоро приедет дорогая теща, навезет чак-чаков и беляшей, станет грохотать в кухне - наводить порядок, ругать зятя, что у дочки грязно. В прошлый раз на Октябрьский праздник заселила в квартире уют, тепло, чистоту - и уехала. В тот вечер, возвращаясь с работы, Айлу увидела на этаже черные окна и безутешно зарыдала. Всю ночь вскидывала крылышки- тощие свои ключицы...
У тебя тоже есть мама. Старенькая, маленькая. Вон она стоит у колонны в метро, взгляд потерянный, держит в руках горшочек, а в горшочке - квелый росток.
Она с надеждой сморит на людей.
А люди проходят мимо. Энергичные, занятые, равнодушные.
Подходишь, спрашиваешь, что за растение?
- Это цветок. Абутилон, - вспыхивает старушка.
- И почем такой Абутилон?
- Сто рублей...
Старушка смущена. Она, возможно, никогда на улице не торговала.
- Что-то дешево отдаете... Странное название - Абутилон. Не цветок, а прямо полководец какой-то!
Лицо ее оживает, губки морщатся.
- Я вам по секрету скажу, молодой человек, - лепечет она с возрастающим азартом, - сам-то цветок индийский, а название у него арабское!
Старушка задорно втягивает голову в плечи и хитровато щурит глаза.
- Мдя-я-... - отвечаешь ты, - полнейшая конспирация!
Старушка еще что-то щебечет у тебя за спиной. Про тлю, щитовку и белокрылку. Про борную кислоту...
Не сразу замечая, что горшок-то остался у нее в руках.
- Ой, а цветок! Куда же вы, молодой человек? Молодой человек!..
Выходишь из метро. Крутятся снежинки, залетают в самые легкие, уносят тебя в заверти вместе с собой...
В прихожей, разуваясь, стряхиваешь с шапки снег.
- Представляешь, что сегодня случилось! - появляется из зала Айлу.
Она тоже только что приехала. Густые тюркские волосы от мокрого снега завились, лежат на плечах колечками, как у барашка.
- Спускаюсь в метро на Пушкинскую. Там старушка. Несчастная такая. Прижала что-то к груди и стоит, как на иконе, бледная, взгляд под купол. " Что это, говорю, вы так стоите? Вам плохо?". Она растерялась. "А вот, говорит, урюк продаю" - "Урюк?" - "Да, прислали из Ташкента. А куда мне его?! Мне денег на лекарство надо".
Коробка картонная, под полиэтиленом аккуратно уложен урюк, подарочный. Продает за сто пятьдесят рублей. У меня только сотенные. Дала ей двести, взяла урюк. Стою, а она в авоське копается. " Ой, наберу ли сдачу... Придется менять в ларьке". Она копается, а мне почему-то так стыдно стало, что я жду эту сдачу от старушки... В общем я убежала.
Ты молча смотришь на жену из полутемной прохожей...
- А что? - спрашивает она, чуть краснея, стоя в полосе света. - Старушке на лекарство надо. А урюк маме отдадим. Пусть продаст его в Казани.
- А если в Казани его купят и вновь отправят в Ташкент? Ты представляешь, что будет? - грозно произносишь ты.
- Гы... - на секунду она теряется. А потом взрывается озарением:- А те из Ташкента опять пошлют его этой бабке!
За окном стреляют петарды. Берете коньки и шагаете на каток. Это недалеко от поместья Грачевка. В Ховрино уже темно, у подземного перехода стоит пожилая женщина.
- Варежки! Варежки из натуральной шерсти! - предлагает старушка.
Вы смотрите друг на друга заговорщицки, подходите.
- Гм, варежки. Хорошие варежки-то?
- А как же, сама вяжу.
- Не вискоза?
- Откуда? Шерсть у соседа беру.
- Это где ж такие овцы?
- А в Березках!
- Это не те ли Березки, что по ленинградскому шоссе?
- Они и есть!
- Важные места. Так почем варежки-то?
-Сто тридцать. Ну, десять рублей уступлю.
- Десять, говорите? Надо подумать. Берем?
-Берем!
-Вот денюжки...
- Сейчас сдачи поищу... Куда же вы! А сдачи? А варежки! Господи! Эй!..
Ступни мельтешат по ступеням - быстрей-быстрей в тоннель на Грачевку!
В животе щекотно, как в детстве, когда набедокуришь, удираешь, а вслед что-то кричат...
21.11.15
© Айдар Сахибзадинов, 2015-2024.
© Сетевая Словесность, публикация, 2016-2024.
Орфография и пунктуация авторские.
| НОВИНКИ "СЕТЕВОЙ СЛОВЕСНОСТИ" |
|
 |
| Айдар Сахибзадинов. Жена [Мы прожили вместе 26 лет при разнице в возрасте 23 года. Было тяжело отвыкать. Я был убит горем. Ничего подобного не ожидал. Я верил ей, она была всегда...] Владимир Алейников. Пуговица [Воспоминания о Михаиле Шемякине. / ... тогда, много лет назад, в коммунальной шемякинской комнате, я смотрел на Мишу внимательно – и понимал...] Татьяна Горохова. "Один язык останется со мною..." ["Я – человек, зачарованный языком" – так однажды сказал о себе поэт, прозаик и переводчик, ученый-лингвист, доктор философии, преподаватель, человек пишущий...] Андрей Высокосов. Любимая женщина механика Гаврилы Принципа [я был когда-то пионер-герой / но умер в прошлой жизни навсегда / портрет мой кое-где у нас порой / ещё висит я там как фарада...] Елена Севрюгина. На совсем другой стороне реки [где-то там на совсем другой стороне реки / в глубине холодной чужой планеты / ходят всеми забытые лодки и моряки / управляют ветрами бросают на...] Джон Бердетт. Поехавший на Восток. [Теперь даже мои враги говорят, что я более таец, чем сами тайцы, и, если в среднем возрасте я страдаю от отвращения к себе... – что ж, у меня все еще...] Вячеслав Харченко. Ни о чём и обо всём [В детстве папа наказывал, ставя в угол. Угол был страшный, угол был в кладовке, там не было окна, но был диван. В углу можно было поспать на диване, поэтому...] Владимир Спектор. Четыре рецензии [О пьесе Леонида Подольского "Четырехугольник" и книгах стихотворений Валентина Нервина, Светланы Паниной и Елены Чёрной.] Анастасия Фомичёва. Будем знакомы! [Вечер, организованный арт-проектом "Бегемот Внутри" и посвященный творчеству поэта Ильи Бокштейна (1937-1999), прошел в Культурном центре академика Д...] Светлана Максимова. Между дыханьем ребёнка и Бога... [Не отзывайся... Смейся... Безответствуй... / Мне всё равно, как это отзовётся... / Ведь я люблю таким глубинным детством, / Какими были на Руси...] Анна Аликевич. Тайный сад [Порой я думаю ты где все так же как всегда / Здесь время медленно идет цветенье холода / То время кислого вина то горечи хлебов / И Ариадна и луна...] |
| X |
Титульная страница
Публикации: | Специальные проекты:Авторские проекты: |
