Пионы сажал, чтобы ты улыбалась.
Касались окошка бутоны.
Не в силах сокрыть умиления слабость,
высокие рододендроны
к тебе наклонялись, лишь только завеса,
из тьмы пред рассветною аркой,
спадала, и утро садилось у леса
с моей самодельною арфой.
Цветные хвосты распускали фонтаны,
когда подходили косули.
Я их рисовал, укрываясь в платаны -
с холста бы они улизнули.
Еще прилетали певучие эльфы
и звонкими делались струи.
Синицы держали летучие шлейфы,
когда на соломеном стуле
носил я, касаясь прозрачной рубашки,
и, танца замедлив движенье,
просил извиненья, роняя в ромашки
смущенной души отраженье.
Это было на юге, посреди океана.
Шел круизным маршрутом серебристый корабль.
Ты в шезлонге скучала, вся бела, как сметана,
и стоял африканец, как сухой канделябр.
Он держал над тобою зонт из перьев павлина.
И лимонной волною разливалась тоска.
- Ах, моя королева, эти кислые вина...
Под цветным желатином искривилась треска.
Он был добрым поэтом и диету для музы
подбирал, как обувку одноногий пират.
Что поделать с капризом Горгоны медузы,
поедающей сердца искристый гранат?
- Добрый день, Шахерезада,
Вам посылка из Багдада.
В осеннюю пору дождливую, смутную,
когда перевешен на стрелку минутную
постриженный секс, а матроска на паже
от нудных нудистов на ветренном пляже,
наклюкаюсь клюквенной, встав с петухами,
чтоб Вы, поедая меня с потрохами,
вкушали симфонию райского сада,
что скрыта в яйце, что в ларце из Багдада,
воздев из двух пальцев виктории вилку,
срывая чеку, открывая посылку.
Шаганэ ты моя, Шаганэ,
не ходи по жаре в шушуне!
Поражен паранджой, как ночами,
стереженными бородачами,
увезу тебя в чистое поле,
уронив пачку "Севера". Боли
не причинят багровые розы,
что пришпилят свинцовые осы.
Шагане, а над Волгой - стрижи!
Узелок у любви развяжи
и живою водою омой,
чтоб восточной сразив красотой
шугануть на другой стороне...
Шагане ты моя, Шагане! -
плачет вакх о судьбе ваххабита.
Вышивала ли пояс шахида?
C учебником гребли познай магнетизм
и преодолей полюса,
покамест под парусом лестницы вниз
стальные плывут голоса.
И, что ни умом, ни разорванным сном,
в пруду, будто чистый пятак.
Колеблется, словно на плечиках, дом,
и круглый глядится дурак.
И только душист австралийский шираз
и друг отправляется вплавь,
шутя угодивший тебе между глаз,
- чудак, all you need is love!
Видел дозорный, как стая летела,
как обволакивала пространство,
как, становясь иллюзорным, тело
пересекало тьмы постоянство.
Как собирались тяжелые тучи.
И проникали в закрытые двери.
И в наступившей истоме тягучей
видел дозорный бегущего зверя.
И колотился у глаза кристалл...
Видел дозорный, да не рассказал,
как налетали все в черном грачи,
время клевали в янтарной ночи,
чтобы забыло дорогу домой,
то, чего не было вовсе со мной.
Гори-гори моя звезда,
звезда царя Давида.
Течет холодная слеза,
бессонная обида.
А в ней цветные рыбки,
наивные и храбрые.
Все делают ошибки,
а погибают слабые.
Не суди потому, что "проспал" судья.
Игроки наблюдали цветение вишен.
А судья, свой кленовый рожок остудя,
от досады скатился с колодезной крыши.
Золотились плоды, вырываясь из крон.
От спортивных баталий качалась ротонда,
где третейский судья поднимал небосклон,
отмечая штрафною черту горизонта.
От молочных истоков плывут золотые шары.
И миндальную косточку в них не заменишь.
И судья не велел выходить из игры
и насвистывал на ухо песни. Не веришь...
- Помни, пронизанный кровною нитью,
и отвлеченный сердечною дробью -
вылеплен ты по святому наитью
и не обязан являться к надгробью.
Из почитания ветхих скрижалей,
или из жалости смерим улыбкой,
на уходящем вечернем вокзале
старца кривого с фанерною скрипкой.
Как, напевая на встречном перроне
старый мотив у пекарни кирпичной,
он подносил на подольском батоне
масло и сказочный джем земляничный,
или, настроив вполголоса лиру,
окна расправив, чтоб небом дышалось,
он убирал на рассвете квартиру...
Широким движеньем изящных
созданий, глядя за черту,
пройдет, наступая на хрящик
заклеванного какаду.
Прольется из горла усталость,
а дверь на тяжелый хлопок
закрыта.
Что жизнь? - нам досталась
задаром,
и к ней хохолок.
Когда придут,
страх одолеет мгла
в костюме черном с оторочкой белой,
и в кожаный мешок уложат тело,
и застегнут.
И поразит игла
последнего простого откровения,
пока пересекаю пустоту,
без боли распластавшись на лету,
от ваших слез до облака забвения.
Айдар Сахибзадинов. Жена[Мы прожили вместе 26 лет при разнице в возрасте 23 года. Было тяжело отвыкать. Я был убит горем. Ничего подобного не ожидал. Я верил ей, она была всегда...]Владимир Алейников. Пуговица[Воспоминания о Михаиле Шемякине. / ... тогда, много лет назад, в коммунальной шемякинской комнате, я смотрел на Мишу внимательно – и понимал...]Татьяна Горохова. "Один язык останется со мною..."["Я – человек, зачарованный языком" – так однажды сказал о себе поэт, прозаик и переводчик, ученый-лингвист, доктор философии, преподаватель, человек пишущий...]Андрей Высокосов. Любимая женщина механика Гаврилы Принципа[я был когда-то пионер-герой / но умер в прошлой жизни навсегда / портрет мой кое-где у нас порой / ещё висит я там как фарада...]Елена Севрюгина. На совсем другой стороне реки[где-то там на совсем другой стороне реки / в глубине холодной чужой планеты / ходят всеми забытые лодки и моряки / управляют ветрами бросают на...]Джон Бердетт. Поехавший на Восток.[Теперь даже мои враги говорят, что я более таец, чем сами тайцы, и, если в среднем возрасте я страдаю от отвращения к себе... – что ж, у меня все еще...]Вячеслав Харченко. Ни о чём и обо всём[В детстве папа наказывал, ставя в угол. Угол был страшный, угол был в кладовке, там не было окна, но был диван. В углу можно было поспать на диване, поэтому...]Владимир Спектор. Четыре рецензии[О пьесе Леонида Подольского "Четырехугольник" и книгах стихотворений Валентина Нервина, Светланы Паниной и Елены Чёрной.]Анастасия Фомичёва. Будем знакомы![Вечер, организованный арт-проектом "Бегемот Внутри" и посвященный творчеству поэта Ильи Бокштейна (1937-1999), прошел в Культурном центре академика Д...]Светлана Максимова. Между дыханьем ребёнка и Бога...[Не отзывайся... Смейся... Безответствуй... / Мне всё равно, как это отзовётся... / Ведь я люблю таким глубинным детством, / Какими были на Руси...]Анна Аликевич. Тайный сад[Порой я думаю ты где все так же как всегда / Здесь время медленно идет цветенье холода / То время кислого вина то горечи хлебов / И Ариадна и луна...]