Словесность

[ Оглавление ]








КНИГИ В ИНТЕРНЕТЕ


     
П
О
И
С
К

Словесность




"Я  ПОТОМСТВЕННАЯ  ПЕТЕРБУРЖЕНКА..."



I

В метро я обычно не сижу: меня раздражают отвисшие животы на уровне моих глаз, мне не нравится, когда костлявые старушечьи колени втыкаются мне в бедра, а грязные чужие башмаки норовят пройтись по моим модным тупоносым туфлям, купленным лишь позавчера; я вообще терпеть не могу толпу и давку. Поэтому, входя, я всегда пробиваюсь к закрытой двери напротив, отгораживаюсь от давки собственной спиной, прислоняю лоб к надписи "не прислоняться" и наблюдаю жизнь совсем другого вагона, того, который покачивается рядом - в тоннеле за темным стеклом. Так мы сосуществуем, не мешая друг другу: вагон суетливых людей - и я.

Правда, теперь езжу в подземке нечасто. Только, если машина в ремонте. Но давняя привычка заставляет меня повернуться тыльной стороной к реальному миру, даже если уже почти полночь, и вагон почти пуст.



...Поначалу, из-за спадающих на лоб прядей, я не разглядел ее лица. Она сидела со склоненной головой и время от времени, прикидываясь, что живет мужскими интересами, совалась в спортивную газету, которую листал подвыпивший спутник. Но вся ее хрупкая фигура выражала скуку смертную. Даже горьковатое - на любителя - "Адмиралтейское" она потягивала из горлышка небрежно и нехотя, делая одолжение всему свету. Обросший щетиной парень при очередной ее попытке прислониться отодвигался, но девица вновь льнула к нему, чем вызывала все большее раздражение. На очередной остановке он грубовато ее отпихнул, скомкал газету и вышел.

Осторожно, двери закрываются!

Она поежилась и приложилась к бутылке основательно. Потом, гордо вскинув голову и улыбаясь нехорошей улыбкой, осмотрела ночной вагон. Только тогда я и узнал ее в нечетком отражении на темном зеркале стекла. И обернулся.



...Юлька была потрясающей девчонкой. Остальные корчили из себя принцесс, а она всегда была женщиной. Наверное, с пеленок. Думаю, что и в детском саду многие кавалеры в коротких штанишках бегали за ней. Хотя вряд ли ее можно было назвать даже хорошенькой, любой пацаненок рядом с ней чувствовал себя мужчиной. Что дорогого стоило, и избранница казалась поэтому милее всех на свете. Как ей это удавалось без жеманства, без капризов и кривляний - не знаю. Наверное, это врожденное свойство, передающееся по наследству из глубины веков. А предки у Юльки были достойные. Юлька показывала мне собор на Васильевском, построенный ее прадедом. Бабуля ее пела в опере, мать на чем-то там играла и чаще бывала на гастролях, чем дома.

В школе на Разночинной, где я отучился восьмой и половину девятого класса, Юльку обожали. Записные классные красавицы злобно шипели по углам, а она была вхожа во все мальчишеские компании. Хоть в байдарках на Вуоксу, хоть в "Пушкарь" на пиво. Или в оперу. Или к черту на рога. При этом она ухитрялась быть и "своим парнем" и "прекрасной дамой" одновременно. К кому не прислонялась Юлька, тот сразу же становился рыцарем, готов был доставать звезду и оборвать все эдельвейсы. Остальная же гоп-компания воспринимала девчонку полноправным участником авантюр.

Вы можете представить леди, дегустирующую водку из горлышка в заплеванной парадной? А девицу с цигаркой в зубах, вчера раздолбавшую телефонную будку, а нынче за роялем наяривающую Моцарта? Первую ученицу музыкальной школы? И я бы не смог, если бы не знал ее лично лет десять тому назад...



- Юю!

Она встрепенулась. Завидев мою улыбающуюся физиономию, еще шире раздвинула уголки тонкогубого жабьего рта - я сразу понял, кого напоминала мне Патрисия, поющая блюз. Мадемуазель радушно протянула бутылку:

- Глотни-ка!..

Отличаясь обычно брезгливостью, тут я вдруг почувствовал прилив благодарности, взял пиво - моя рука на миг коснулась ее руки - и с наслаждением допил остатки.

- Спасибо! Привет, кстати.

- Привет, привет, и утром два привета, - процитировала Юлька пошловатый анекдот нашей юности. Мои губы сами расползлись в улыбку, будто я впервые услышал эту шутку, будто мне снова четырнадцать.

- Ну, как ты? - Я глупел на глазах.

- Лучше всех. - Юлька чуть отвела взгляд в сторону. Едва-едва, но достаточно, чтобы я обратил внимание на костыли, приткнувшиеся к стене вагона за никелированным ограждением диванчика, у самых дверей; мне стало так стыдно и больно, что защипало у переносицы.

- Твои?

- Мои, - и отвечая на пульсирующий у меня в зрачках вопрос, пояснила. - Остеопороз.

Для меня едино, что остеопороз, что энурез - в медицине я полный профан. Но ума хватило сообразить, что это название болезни. А болезнь можно и нужно лечить.

- Могу я помочь?

- Не знаю. - Юлька говорила искренне, без просительной интонации, без всякой к себе жалости. - Деньги нужны. На лекарства. На жратву приличную. У меня нет...

А вот этого я не мог. Не мог вытащить из бумажника наличность, положить ей в ладошку, встать и выйти из вагона, и никогда больше не увидеть ее. Не мог жить дальше, делая вид, что ничего в мире не изменилось. Ведь женщине, страдающей женщине, требовалась мужская помощь.

- Ты куда сейчас?

- Не знаю. Думала - к нему. - Юлька мотнула головой вослед давно исчезнувшему любителю спортивных новостей.

- Ага. Ну, а я думаю - ко мне. Тем более, нам пора выходить. - Я протянул ей руку.




II

Тогда я мог позволить себе такой жест. Наша небольшая акционерная компания, занимавшаяся контейнерными перевозками, выполнила удачный заказ. И ребята из Гамбурга, хозяева крупной морской линии, поначалу предложили нам стать их официальными агентами. А затем обратились к учредителям с предложением создать совместное предприятие. Подобное предложение было чревато, но и заманчиво: мы вроде бы теряли некоторую самостоятельность, зато приобретали престижную вывеску, долю иностранного капитала и существенное повышение дохода. Что до меня, я бы предпочел решать вопросы без совета немчуры, но трое моих компаньонов, в том числе и наш Генеральный, купились на зарплату в зеленых с тремя нулями. Для 97-го в нашем городке это был предел желаний. А ведь нужно иметь в виду еще и причитающуюся долю прибыли. Как же, как же: пальцы веером... К сожалению, переубедить я их не сумел.



...Трамвая мы так и не дождались. Пока ковыляли от метро до дома, Юлька вымоталась основательно. В квартире я показал гостье отведенную ей комнату, мадемуазель рухнула на диван и застонала, вытягиваясь до хруста в костях. То ли от боли, то ли от наслаждения.

- Я тут буду спать? - Спросила, хитро прищурясь.

- Ну.

- В чистой постели?

- Нет. Я белье с помойки принесу.

- Понятно. Тогда я хочу помыться. Ты мне поможешь?

Я подхватил ее тельце на руки и отнес в ванную комнату. Она раздевалась не стыдливо, но и не бессовестно, словно перед врачом, слегка смущаясь худобы, а не наготы. Я тоже не слишком пялился, но честно подсматривал, пока наливалась вода. Она похудела по сравнению со школьными годами: пышная некогда грудь - предмет пристального внимания гиперсексуальных юнцов - едва отвисала двумя шкурками, на талии я мог бы сомкнуть пальцы; на левой голени еще розовеющий шрам, сгибы локтевых суставов истыканы иглами.

- Капельница... - Она, оказывается, сладила за моим взглядом.

Я посмотрел ей в глаза внимательно, взор ее был искренним и безмятежным. Мне хотелось ей верить, несмотря на доходившие еще в школе слухи о том, что Юю подсела на иглу. И я верил ей, а не сплетням.

Ванна была полна; я осторожно взял голую Юльку, крепко обнявшую меня, и опустил ее в пенное горячее блаженство. Потом я осторожно, опасаясь переломить тоненький позвоночник, тер ей спину шершавой мочалкой. Потом, перевернувшись, она нежилась с закрытыми глазами, позволив мне намыливать и ласковыми прикосновениями смывать мыло с ее шеи, сосков, прилипшего к спине живота и курчавых волосков меж худых бедер. Она лишь пофыркивала, не размыкая век, когда я проходился упругими струями душа от головы до ног ее и обратно. А я, молодой еще мужик, уже три года как разведенный и не слишком избалованный женскими ласками, глядя на обнаженное женское тело, касаясь руками самых сокровенных его мест, не испытывал никаких желаний, кроме желания помочь. Испепеляющего желания сделать так, чтобы ей было хорошо.

Юлька попросила принести из ее сумочки зубную щетку. Я принес, выяснив по случаю, что эта расхристанная щетка, початая упаковка незнакомых мне таблеток, пахнущих апельсинами, пачка с половинкой сигареты, а также три монеты достоинством в пятьдесят копеек и составляли все нынешнее Юлькино имущество. Я прихватил ей заодно огромное яркое махровое полотенце, собственный халат вместо платья да длинную футболку вместо ночной рубашки. Оставив девушку еще немного поплескаться, сам приготовил незатейливый ужин и достал из бара бутылку вина. Хотел зажечь и свечи, но решил, что в подобной ситуации это будет скорее пошлым, нежели романтичным.



...Потом, глубокой ночью, подтянув толстое одеяло к самому подбородку, она пыталась заснуть. Но слезы помимо ее воли просачивались между сомкнутыми ресницами, неторопливо доползали до краешка ее скуластой мордашки и срывались каплями бахчисарайского фонтана, обильно орошая цветущий луг наволочки. Никак не засыпалось. Тогда, так и не раскрывая глаз, она тихонько, почти шепотом, с прерывистыми вздохами, стараясь удерживать всхлипы, выложила мне историю своих скитаний. И успокоилась. И стала посапывать глубоко и ровно. А я остался сидеть у нее в ногах, время от времени непроизвольно сжимая рукой ее тоненькую лодыжку, укрытую теплым слоем ваты.




III

Дня через три наша совместная жизнь нашла себе колею.

И месяца четыре не сходила с накатанной дороги.

Утром я уезжал в офис на Двинскую, вечером возвращался, нагруженный под завязку медикаментами и продуктами.

Юлька моя, действительно, оказалась серьезно больна - и любила в подходящий момент козырнуть удостоверением инвалида. Основным Юлькиным диагнозом числилась алиментарная дистрофия, то есть нехватка белка в организме, осложненная дефицитом витамина Д и кальция, а значит и повышенной хрупкостью костной ткани - остеопорозом.

Полистав медицинские буквари, я выяснил, что жевательные таблетки со вкусом цитрусовых, битком набитые нужным витамином и кальцием, производятся фирмой "Никомед", а реклама их уже давно намозолила всем глаза. Узнал, что кормить Юю непременно следовало твердым швейцарским сыром, миндалем и вяленой рыбой прямо с костями. А для восполнения белка Юлька обязана поглощать побольше мяса и разной бурды типа соевого творога, поскольку на молочные продукты у нее была аллергия.



Где она насобирала весь этот букет в ее-то возрасте?

Да просто судьба не предлагала ей шампанского и марципанов в шоколаде. А вовсе наоборот. Но скажу честно, у меня сложилось собственное мнение по поводу истории болезни, хотя Юлька настаивала на врожденности своих недугов.

Впрочем, судите сами.

Семья Юлькина была хоть и известной, да не слишком счастливой. Большая квартира на Петроградской стороне, домработница и заграничные гастроли родительницы не могли составить полного благополучия. Юлька росла, конечно, на всем готовом, но - беспризорницей, поскольку отец бросил семью сразу после рождения дочери. Мама не рассказывала о нем. Его больше не существовало. Бабушка, кстати, тоже одна детей воспитывала. Такая вот семейная традиция. Возможно, именно поэтому стремилась Юлька ласково прильнуть к кому-нибудь. И это искреннее глубинное желание нежности делало рыцарями и героями наших одноклассников.

Так и подросла девочка: с виду самостоятельная оторва, а изнутри - неприспособленное к жизни, избалованное достатком дитя. Вкалывать, даже если очень надо, она не умела, да и не хотела никогда. После школы поступила в университет и собиралась сдавать экзамены в консерваторию, но не сдюжила и плюнула. И в университет не пошла. Невелика беда, конечно. Зачем завидной невесте лишнее образование? Но пришла беда настоящая.

Поезд, в котором Юлькина мама возвращалась из летних крымских гастролей, сошел с рельсов. Она оказалась в числе трех погибших пассажиров. И Юлька осталась совсем одна.

Жилищная контора вселила в их квартиру соседей, выделив Юльке лишь небольшую комнату. Идти работать к банальному станку на трикотажку девушка не собиралась, но надо было жить. Продав кое-что из антиквариата и редких книг, она дотянула до зимы. А потом сломалась. И запила, и стремительно покатилась на дно...

Однажды во сне сбросила одеяло на обогреватель, на паркете вспыхнул костер. И хотя огонь с помощью соседей удалось быстро загасить, запах гари, мельчайшие частицы пепла, притаившись в каждом углу, вызвали сильнейшую аллергию. Юлька ушла из дома.

О том, как она жила всю зиму, Юю поведала скупо: "Скиталась". И дальше эту тему обходила молчанием. Но вернулась она весной дистрофиком. И пошла по больницам...

И по рукам. Прислоняясь к тому, кто давал кусок хлеба.



Можно сказать, сама виновата. Но все мы во всем на свете виноваты. А я не собирался Юльку судить, я просто хотел ей помочь. Точнее, просто не мог не помочь.

И поэтому каждое утро я уезжал в свой офис на Двинскую, а вечером возвращался, нагруженный под завязку медикаментами и продуктами.



Потом мы садились ужинать, потом, удобно устроившись на диване перед включенным телевизором, который, впрочем, служил лишь фоном, разговаривали, вспоминали прошлое, строили планы на будущее.

- Зна-аешь, - задумчиво тянула Юлька. - Пока соседи меня совсем не выжили, хорошо бы мою комнатенку продать...

Она хитро смотрела на меня, пытаясь заметить на моем лице хоть тень сомнения. Наверное, что-то такое промелькнуло все же, потому как сразу последовало продолжение:

- Не боись, на жилплощадь не претендую. У меня, между прочим, есть еще комната - на "мудельной"...

- Где?..

- М. "Удельная". Слыхал о такой?

- Слыхал. - Я усмехнулся. - Ты, гляжу, богачка. А чего ж тянула до сих пор? Были бы деньги на лечение, и на учебу. В общем, на жизнь. Откуда дровишки, кстати?

- Депутат помог.

- Понятно.

Мы помолчали. И она все-таки ответила на первый вопрос.

- Не знаю. Как-то все не до того. Вот на ноги встану...



И она встала. Отставила в сторону костыли и попыталась вальсировать по комнате.

Она действительно крепла, веселела и из скелета, обтянутого кожей, превращалась в женщину. Щупленькую, но милую, и статью похожую на свою французскую копию.

И характер наших взаимоотношений менялся. От диалога врача с пациентом через братскую нежность к давно позабытому мной чувству. Юлька становилась нужна мне по-настоящему. Не знаю почему.

Так я влип. Я понимаю, что глупо. Все обычно понимают. И совершают эту же ошибку.

Я перестал видеть Юльку, которая, ожив, старалась ежедневно "поддержать жизненные силы" стопкой-другой коньяку. Курившую сигарету за сигаретой, хотя и алкоголь, и табак - первейшие факторы риска при ее здоровье. Ставшую вдруг взбалмошной и частенько капризной без причины. Ту, которая явно тяготилась размеренной жизнью и сразу становилась скучной, стоило мне завести разговор о дальнейших ее планах, об учебе, к которой по ее словам, она стремилась...

А видел я симпатичную хрупкую женщину с милыми недостатками. И хотя не был еще готов сделать ей предложение - такая перспектива день ото дня становилась желанней.

Мне казалось, что Юю испытывает похожие чувства и поэтому тянется мне навстречу.



После первой ночи, которую мы провели в одной постели, я вернулся с работы, еле обнимая огромный букет для любимой. И с твердым намерением связать, наконец, наши судьбы официально. А дома меня ждала лишь записка, в которой помимо просьбы не домогаться больше, указывался только адрес для писем. Там, мол, передадут. И еще сентенция, которую я запомнил: "Трудно быть настоящей женщиной, когда вокруг так мало настоящих мужчин"...



Разумеется, я был по тому адресу. Разумеется, безрезультатно.



Дальше все неинтересно.

Вместо сотни, которая выделялась Юльке на личные расходы, я каждый месяц стал отсылать ей переводы на полтораста баков. Надеюсь, ей передавали, но наверное утверждать не могу, поскольку в ответ я не получил ни строчки. Тем не менее, я бы до скончания века слал ей эти деньги. Но судьба распорядилась иначе.

Сбылось мое предчувствие, и немецкие наши хозяева - не знакомые с особенностями русского национального бизнеса - обанкротилась. Контору перекупили исландцы, снизив зарплату персоналу и уволив тех, кто противился новому порядку. Я ушел сам. И вот уже несколько месяцев пытаюсь наладить собственное дело. Верю, что удастся раскрутиться, но пока окунулся в дерьмо повыше маковки. Соответственно, в долгах, как в шелках. Написал Юльке, что не в состоянии пока поддерживать ее регулярно, но если появится возможность, непременно помогу...



А за молчание я на нее не в обиде.

Только вот недавно, увидев по ящику повзрослевшую, соблазнительную, женственную Патрисию Каас, попытался представить Юлькино лицо.

И не смог...




IV

Благочинному
Центрального района Санкт-Петербурга
Настоятелю
Князь-Владимирского собора
высокочтимому
протоирею Владимиру Сорокину

Санкт-Петербург
19 августа 2001 года.



Глубокоуважаемый Отец Владимир,


обращаюсь к Вам с просьбой о помощи в поисках спонсора, ввиду следующих обстоятельств.


Я являюсь инвалидом 2 группы с 1992 г., с 1995 г. - бессрочно.

Пенсия минимальная. Кроме того, еще в 1990 г. случился пожар. Это произошло при мне (вспыхнул обогреватель), сгорело немного. Но из-за бронхиальной астмы оставаться там я не могла. Всю зиму 1990-1991 г.г. скиталась, где придется, так как во временном жилище отказывали.

Воспользовавшись моим отсутствием, соседи-алкоголики взломали дверь моей комнаты и расхитили все абсолютно, что было оставлено мне поколениями родных и родителями, и при пожаре почти полностью уцелело; и главное - всеобъемлющую библиотеку. Но никто - ни милиция, ни прокуратура - не стал заниматься расследованием.

В результате скитаний и потрясений у меня проявились симптомы врожденного заболевания, которые до тех пор не проявлялись: так я стала и инвалидом, и нищей. Началась аллиментарная дистрофия, затем остеопороз - ломкость костей. (По свидетельству врачей, "такие изменения в костях бывают только в глубокой старости или после блокады у людей наблюдалось от голода").

Кроме того, при моем заболевании у меня даже при неоднократном недоедании (тем более - при длительном) происходит резкое обострение нарушений координации движений, ориентации в пространстве, зрения; физические силы пропадают почти совсем; головокружения, головные боли; до микроспазмов - мгновенной потери сознания. Я падаю, и ослабленные, хрупкие кости ломаются сразу. Все это в 1992-1996 г.г. привело к многочисленным костным травмам, в том числе тяжелым. До 1997 г. передвигалась при помощи костылей.

В это время Господь послал мне встречу с одним бывшим знакомым, у которого зарплата вдруг выросла почти до 1000 долл./мес. (без всяких его усилий и заслуг, на той же его работе образовалось СП). Он стал оказывать мне благотворительную помощь в размере 100, затем 150 долл./месяц.

Только это позволило мне немного окрепнуть. Хоть и это был только поддерживающий минимум. И диагноз: "Крайне нервно-психологическое истощение, положение критическое" сохраняется до сих пор.

Но за эти 4 года я ни разу не упала.

Последние три года ничем не болела в острой форме.

Наконец, смогла в Университет поступить - это была не только мечта, но цель этих лет: получить образование, чтобы самой зарабатывать на жизнь.

Но в январе этот человек объявил, что теперь будет выдавать мне только 50 долл./мес. (= 1440 руб.).

И сразу пошли травмы: в марте сломала руку, следом - сотрясение мозга, затем другую руку повредила, далее - снова сотрясение, ушибы, раны. Силы потеряла совсем. В Университете пришлось взять академический отпуск - то есть остаться на второй год на первом курсе. И не понятно, что дальше...

Нельзя мне падать. Нельзя оставаться с недостатком лекарств или пищи. Именно поэтому на "минимум" мне не выжить никак. Необходимо 60-70 долл./мес. На одни только поддерживающие лекарства. Полноценное питание. Поддерживающее лечение. Но уже 3 месяца и пресловутые 50 долл./мес. от бывшего спонсора не поступают. Существую только на милостыню моих очень скромных и немногих знакомых. И продолжаться это не может.

Все это время питание минимальное. Лекарств давно уже нет никаких. И это тоже не может так продолжаться: я вновь стою на той страшной ступени, которая в 93-95 г.г. привела меня туда, где я тогда была.

С 1-го сентября нужно приступать к занятиям в Университете, а я с ужасом думаю, что в любой момент может случиться непоправимое. Мое выздоровление в 96-97 г.г. было подлинным Чудом Господним. Но сказано: "Не искушай Господа Бога твоего".



Наконец, - не знаю, нужно ли это, - несколько слов о себе.

Я потомственная петербурженка. Моя мама была выдающейся ленинградской виолончелисткой. Бабушка пела на сцене Императорского Народного дома в одних спектаклях с Ф. Шаляпиным.

Я успешно училась по двум специальностям. Окончив школу, поступила в Университет и готовилась поступать в Консерваторию. От перегрузки произошел срыв работоспособности. Начался туберкулез легких. Мама погибла. Я осталась совсем одна. Квартира стала коммунальной. О дальнейшем я уже рассказала. Жилищный вопрос не решен до сих пор.

Все годы после пожара я жила в пустой комнате без мебели, холодильника, постели и посуды, предоставленной мне только благодаря вмешательству депутата б. Верховного Совета, ныне покойного профессора Никиты Алексеевича Толстого. Разослала множество писем о благотворительной помощи. Обращалась в различные фонды. Но реальной помощи ниоткуда не получила.

С 1990 г. не видела своего рояля. В 1995 г. вышла из больницы с поврежденной правой рукой. И поняла, что необходимо получить хотя бы общегуманитарное образование. Несмотря на все, что со мной произошло, я чувствую до сих пор присутствие сил нерастраченного творческого потенциала. Не мыслю жизни без завершения образования и работы.


Глубокоуважаемый отец Владимир,

Вы понимаете, конечно, что без твердой материальной опоры хотя бы на 2-3 года учебы, у меня не остается никакой жизненной перспективы. Поэтому я прошу Вас, если это возможно, помочь мне в поисках нового спонсора. (Неужели более достойного и обеспеченного человека, чем этот мой бывший знакомый, не найти?)


Благодарю Вас за Ваше любезное согласие принять и прочитать мое письмо.


Заранее благодарю Вас.

Да хранит Вас Господь!

Искренне.

Юлия Юсупова
(в крещении Ксения)
197198 СПб, ул. Бол. Зеленина,
дом 14, кв.30 (для почты - кв.34)
т. 232-61-54




© Геннадий Рябов, 2001-2024.
© Сетевая Словесность, 2001-2024.





Словесность