А у тебя в окне вьется река ужом,
и звенит под дугой первомайский - с искрой - трамвай.
А у меня в окне стоит человек с ружьем
да шелестит высохшая трава.
А за тобой придут, жалуясь, лепеча,
руки ломая, мелкой слезой сочась.
А за мной придут новобранцы с лопатами на плечах
и понесут молча за медсанчасть.
Вот тебе смерть. Справишься - володей, -
скажет река, мудрая, как змея.
И побегут облака по траве моей, по твоей воде,
но ни тебя не хватятся, ни меня.
Так и пойдем вдвоем по иным степям.
Знаешь, скажу, - ничего что как мир старо:
Лишь бы меня, лишь бы, скажу, тебя
окружало небо со всех четырех сторон.
Помяни Достоевского - тут же появятся бесы.
Только ты все равно поминай.
То ли тень на столе, то ли старый торшер поменяй,
в дальний угол забейся
и читай допоздна. Телевизор без звука включи.
Слышишь - там за окном леонардо декабрио воет
в чем-то белом до пят, и под небом тяжелым как войлок
прибирает к рукам наши души овечьи, ничьи.
И усни, и уснешь, и как собственным словом реком,
вот он - Федор Михалыч стоит, самокруточку вертит.
И смеется, и юн, и не думай, кем быть после смерти, -
говорит - становись как и я, земляк - моряком.
Знаю имя твое, но не знаю тебя. За нами
приходили менты, набивали карманы снами,
набивали рты матерщины картошечкой отварною,
уходили ни с чем, удивлялись вместе со мною.
Слышу голос твой, но ни слова не понимаю,
словно сказанное во сне спросонья припоминаю,
или в небе московском, выстроенном на сваях
загудели твои провода на лихих тополиных свадьбах.
И бездомный город всю ночь тебя поджидает
под окном и фонарики желтые поджигает,
и будильники в клетках спальных и музыкальных
ходят туда-сюда, цокают языками.
Так ни пуха вам, тополя, ни пера вам, гнезда вороньи,
заходи, если что, участковый ты мой районный.
Здесь всегда от души молчания наливали.
Постучи в закрытую дверь. Помяни, как звали.
И умер, и уснул, и ехали в метро,
вагончики на стыках хлопотали,
а он открыл глаза и говорил:
Но ты меня, пожалуйста, не тронь,
я жизнь свою прикручивал болтами,
и машинист трубил, как Гавриил.
Я первый лёд, но тоньше и черней,
я пассажир внимательный ноябрьский
в одежде для зимы.
Я видел тайны маленьких червей
под листьями, под разноцветной ряской
во глубине земли.
Когда-то мы сидели за огнем,
и вот, одна звалась Анастасия,
Мария или как-нибудь ещё.
И тьма происходила за окном,
и белая с небес анестезия,
и невода с неоновым лещом.
Я был рыбак, я видывал улов,
и как на блюде мертвеца вносили,
и пробираясь в траурной плотве
бульваров, я встречал чугунных львов
и спрашивал: где Николай Василич?
И получал неправильный ответ.
И пел звонарь отребью и ворью,
от вечности, он пел, не зарекайся,
и тот же был у осени прищур...
Я сам не знаю, что я говорю.
Я мысль о смерти принял как лекарство.
Вот чем запить, никак не отыщу.
Ну что ты смотришь? Наливай скорей.
Ещё по сто и по домам поедем.
Не расплескай, прихватывай ловчей.
Как говорил мне в армии старлей
Шевцов: ты здесь, салага, не за этим.
Но так и не сказал, зачем...
А сразу перед тем, как не уснуть,
слетались птицы мелкого помола,
но белые, как танец лебедей.
До середины в сумрачном лесу,
откуда ты навстречу, как палома,
и прочая приснилась дребедень.
А я лежал под грудой одеял,
и Бог меня ничем не обделял.
Лежать и головы не поднимать,
чем вальтер отличается от кольта.
Калашников, но я не замечал.
Кому-то март приходится впотьмах,
и топотал, как бобчинский какой-то,
и, кажется, уже в окно стучал.
Я жил трудом и умирал трудом.
Найди на них управу, управдом!
Но я не весь, и утром шелестят
прохожие на важные бумаги,
в ответ не понимая ни аза.
Когда-нибудь нам будет шестьдесят,
чем дети занимаются в тумане,
и белый снег, особенно в глаза.
Где далека любимая близка,
но кажется и здесь уже искал.
Я незачем, но почему-то есть.
И в колокол звоню по телефону:
несите сыра и вина!
В четвертый перепутали подъезд,
не голуби, но почему - не помню,
и с настоящим прошлая верна.
Кому пора и за окном черно.
На утро не осталось ничего.
Одиночеством, ливнем, салатом из пастернака.
Гром не гремел, или совсем оглох.
Знали число "пи" до двадцать восьмого знака.
Даже больше, но тоже не помогло.
Чада твои, кухонный чад, исчадья -
всей землей к небесам запишемся на прием.
Для того и сердце без подписи, но с печатью,
что опять как маленькие ревём.
Нам, насекаемым, правильно, насекомым -
быстрая смерть на острие стрижа.
И заливает закат соком своим свекольным
как горячей водой с третьего этажа.
То ли небо вослед за нами, как побирушка,
то ли нам до него не дожить никак.
Там у плиты, у окна, и стрижи над тобою кружат,
так и стоишь и держишь огонь в руках.
Айдар Сахибзадинов. Жена[Мы прожили вместе 26 лет при разнице в возрасте 23 года. Было тяжело отвыкать. Я был убит горем. Ничего подобного не ожидал. Я верил ей, она была всегда...]Владимир Алейников. Пуговица[Воспоминания о Михаиле Шемякине. / ... тогда, много лет назад, в коммунальной шемякинской комнате, я смотрел на Мишу внимательно – и понимал...]Татьяна Горохова. "Один язык останется со мною..."["Я – человек, зачарованный языком" – так однажды сказал о себе поэт, прозаик и переводчик, ученый-лингвист, доктор философии, преподаватель, человек пишущий...]Андрей Высокосов. Любимая женщина механика Гаврилы Принципа[я был когда-то пионер-герой / но умер в прошлой жизни навсегда / портрет мой кое-где у нас порой / ещё висит я там как фарада...]Елена Севрюгина. На совсем другой стороне реки[где-то там на совсем другой стороне реки / в глубине холодной чужой планеты / ходят всеми забытые лодки и моряки / управляют ветрами бросают на...]Джон Бердетт. Поехавший на Восток.[Теперь даже мои враги говорят, что я более таец, чем сами тайцы, и, если в среднем возрасте я страдаю от отвращения к себе... – что ж, у меня все еще...]Вячеслав Харченко. Ни о чём и обо всём[В детстве папа наказывал, ставя в угол. Угол был страшный, угол был в кладовке, там не было окна, но был диван. В углу можно было поспать на диване, поэтому...]Владимир Спектор. Четыре рецензии[О пьесе Леонида Подольского "Четырехугольник" и книгах стихотворений Валентина Нервина, Светланы Паниной и Елены Чёрной.]Анастасия Фомичёва. Будем знакомы![Вечер, организованный арт-проектом "Бегемот Внутри" и посвященный творчеству поэта Ильи Бокштейна (1937-1999), прошел в Культурном центре академика Д...]Светлана Максимова. Между дыханьем ребёнка и Бога...[Не отзывайся... Смейся... Безответствуй... / Мне всё равно, как это отзовётся... / Ведь я люблю таким глубинным детством, / Какими были на Руси...]Анна Аликевич. Тайный сад[Порой я думаю ты где все так же как всегда / Здесь время медленно идет цветенье холода / То время кислого вина то горечи хлебов / И Ариадна и луна...]