Словесность

[ Оглавление ]








КНИГИ В ИНТЕРНЕТЕ


     
П
О
И
С
К

Словесность



В ЦАРСТВЕ ТАЮЩИХ ЛЬДИН

*ШЕСТЬ СОНЕТОВ  *Нас пытались купить... 
*Так смешно потихоньку от всех двинуть кони на Пасху...  *МОСКВА 
*Я доволен, что в доме зима...  *ПИСЬМА НА ВОСТОК 

    
    

    ШЕСТЬ СОНЕТОВ

    -1- Здесь два пространства: воздух и вода, здесь две твердыни: мрамор и слюда, здесь два искусства: гребля и кино, здесь два напитка: водка и вино, здесь две причины: смерть и всё, что вне... Слепые разговоры о войне, пустые хлопоты оторванной руки, и слёзы всласть, и крики вопреки, и злоба дня, и доброта ночей, продолговатый вкус больших печей на корке хлеба, купленного летом, не помню с чем, в том бежевом ларьке, и бережно хранимый в уголке непарный призрак одного поэта. -2- Религия - вот способ совмещать стихи и прозу, гений и злодейство, часы и время, подпись и печать... В аллюзиях игрушечного детства я видел Бога в каждом существе, имеющем в утробе батарейки, на опыт я тишком копил копейки, ex machina я убедил в родстве божественного с заводным ключом своих друзей. Потом взрослел, о чём по лености упоминаю вскользь. А что творец? Он, как любой правитель, счастливый, оттого что всё предвидел. несчастен, оттого что всё сбылось. -3- А что любовь? Куда ни уплывай от берега, а приплывёшь к другому. Эй на барже, мы, кажется, знакомы, сшибаешь розы, падаешь в трамвай, шепча в дверях: куда меня несёт с бутылкою, с туманностью во взоре; и к вечеру уже ни то, ни сё, ни жив, ни мёртв, ни человек, ни море. В осадке чёрный кофе, отголоски "Дженезиса" , бой с тенью за киоском, неловкое топтанье у дверей, родные нотки грусти в детском плаче... Слепцы так долго ждут поводырей, что отчего-то веруют в их зрячесть. -4- Поэзия - великий результат смешения невнятного с никчемным: и плоских стоп, которые скрипят от старости, и красных слов, но чем им милей воспоминанья прошлых лет и ударенья нынешнего лета, тем более загадочен их свет в подводном царстве данного сонета. Поэзия - одна из тех дорог, которые не знают очертаний. В колодках снов, в наручниках свиданий мы шли всегда, и каждый путник мог узреть вдали останки Прометея, надеясь на...А впрочем, не надеясь. -5- Смерть - это то, что примиряет нас с плохой погодой, старыми деньгами, любовницей, портретами в анфас, Армагеддоном, возрастом, врагами, с собой... Но размышляя круглый год в тиши кладбИща, просишь об отсрочке: сменить акценты, переправить точки на запятые и наоборот, сказать другой: "Люблю", а той сказать: "Забудь", перековать мечи на что-нибудь попсовое, родиться не в апреле, а в декабре, растить в горшке герань... И норовишь восстать из гроба - глянь, а крысы ногу начисто отъели. -6- Был час шестой. И с неба косяком летели черти и мотоциклисты. А я , страдая силою нечистой, случайно, вдруг, едва, одним глазком, мелькОм увидел тайный ход вещей: сад Гесперид, хозяев без плащей, кровь на костяшках, клятвы на рабах, и пломбы на драконовых зубах, и Йорика на паперти, и нас, танцующих в пыли весь этот джаз... Был час шестой. И падал в пустоту знак, противостоящий отрицанью. Я снова шёл по ветхому мосту меж вечным сном и вечным созерцаньем. 1993
    _^_
    
    
    
    

    * * *

    Так смешно потихоньку от всех двинуть кони на Пасху, подавившись яйцом, полосатым, как флаг иудеев, тяжело воспарить, посчитать, сколько таймов на Спасской, попрощаться с дождём , обещая вернуться к среде, и не вернуться, поскольку занявшись другими делами, как то: пенье псалмов, разговор со святым Августином, забываешь, что общего души имеют с телами, оставляешь тому, кто воскрес, чудеса и рутину. 1993
    _^_
    
    
    
    

    * * *

    Я доволен, что в доме зима, ни жары, ни назойливых мух нет. Только дом всё равно скоро рухнет, и в глазах вместо лиц – кутерьма, и девчонка кричит: "Я сама" и бежит раздеваться на кухню. Так вольготно в юдоли зимы, в пустоте обнищавшего дома, где всё сыро, смешно и знакомо, где молитвы неопытной тьмы нас пугали. В отчаяньи мы заполняли стихами альбомы, увлекались природой гостей, прижимали соседок в парадном, примеряли венец виноградный, и с тех пор я чураюсь гвоздей. Я вчера ещё видел людей, а сегодня какие-то пятна. Тишина. Никого. Я один на один с упоеньем и горем. Я смотрю, как беснуется море за окном безызвестных картин, и спросив: "Как дела, Константин?", отвечаю: "Нормально, Григорий". Эта жажда неволи в домах, где рука снова кажется дланью, где нет времени. Злые желанья рассыпаются в жалобный прах. И прекрасные тени впотьмах завершают моё мирозданье. 1991,1993
    _^_
    
    
    
    

    * * *

    Нас пытались купить за банкноты большого искусства, нас учили любить тех, чей вид отбивает все чувства, нас успели забыть в жёлтой миске с пометкой "для крошек". Но во тьме своего фонаря мы отдали бы жизнь за царя, лишь бы царь был хороший. В царстве тающих льдин неизбежно кого-то теряешь. И один мне уже господин, а другой мне пока что товарищ. И устало сопя, я могу выбирать, но недолго между верой и верой в себя, меж деньгами и долгом. Мы привыкли к тому, что оргазм предваряется флиртом, что большому уму место в маленькой банке со спиртом. Мы призвали чуму и могли расквитаться с врагами, если б только не страх за дитя на руках и за мир под ногами. И я бью белых мух, воспаряя душою все выше. и мне снизу кричат, что я глух, доказательств чему я не слышу. И послушный призванью поэта я рифмую куплеты и лето, но в уме я пишу о зиме. 1994
    _^_
    
    
    
    

    МОСКВА

    В воскресенье Москва безнадёжно пуста, и её можно сдать вместе с той стеклотарой, что лежит на балконе французу. Не даром. Или даром бабульке. Я знаю места, где их нынче в избытке. Бывало, возьмёшь пару пива, буравишь грядущее взглядом, а они невзначай собираются рядом и судачат о том, как ты медленно пьёшь. И бросая к ногам их цветы и бутылки, громыхая мозгами в пустой голове, ты позорно бежишь, и на первой развилке исчезаешь в своей ненасытной Москве. В этой лёгкой Москве, где ты жил понемножку и разбил себе лоб до крови с молоком, где в метро, ты, любуясь на женские ножки, размышлял о своём, о большом, о мужском, где ты пробовал славы, разбавленной водкой, где ты спрашивал рыб, для чего ты рождён, где ты плавал тайком за хароновой лодкой, и, отстав, прятал слёзы под чутким дождём. В этой глупой Москве, где узнаешь пророка лишь по плеши (пророки толпятся втроём), где ты, чистый, как школьник, не ведал порока, потому что носил его в сердце своём, где ты клялся в любви слишком часто, чтоб верить этим скушным словам в этой душной среде, и недавно, гуляя с женой в неком сквере, ты нечаянно ляпнул: "А помнишь, мы здесь...", и осёкся. Где ты от лягушки-царевны убежал, чтобы квакать на мутной Тверской, быть последним в столице и первым в деревне, и вторым у одной, и шестым у другой. В этой красной Москве, где в мечтах об отъезде проводили столетия полчища крыс, где ты был за свободу, в каком-то подъезде защищая БиДе, там сидел царь Борис и чеченец, и лётчик, и вся гоп-компашка (что смешно, мудаки тогда были дружны), и клялись на бумажках, но вышла промашка, ты проснулся с утра без трусов и страны. В этой жирной Москве, где по улицам узким колесят лимузины с десятком дверей, и немного завидуя им, новым русским, будто просишься в стаю летящих курей. И пытаешься выйти из дела и кожи, но холодные руки прилипли к деньгам, и, имея свой honour, ты шепчешь: "О Боже", как обычно, считая чертей по рогам. В этой вечной Москве, где участие в драме, что была до, во время и после тебя, обеспечено. Гении бродят меж нами, и ты веришь в их мир, то смеясь, то скорбя. Ты встречаешься с Блоком под вывеской "Платья", и ты с Веничкой пьёшь "Абсолют" на паях, и за картами после вопроса: "Кто платит?", отвечаешь, что Пушкин, и вот он в дверях. В этой милой Москве, чью невнятную прелесть ты почувствовал только добравшись до дна, ты влюбился в неё, и тебе захотелось, чтоб она была тоже в тебя влюблена. И ты бегал за ней по церквам и подружкам через радуги, парки, туманы, мосты, и в игрушешных булошных млели старушки, и в уютных дворах расцветали мечты. И в Москве родилась твоя первая дочка, ты надеешься, глядя за тридевять дней, что она дочитает до этой вот строчки и тебе улыбнётся улыбкой твоей. И я взял пару пива, и выпустил крылья, и лечу над Москвой, как заслуженный грач. Солнце вяло заходит. Внизу в изобильи появился народ, возвратившийся с дач. Замелькали штиблеты, бумажники, лица, глазки хищных окошек и пасти дверей. И пора приземлиться, поскольку столица знает цену героев, богов и царей. 1995
    _^_
    
    
    
    

    ПИСЬМА НА ВОСТОК

    -1- Вот и кончился август, смешной, как полеты кукушки над её же гнездом. Хорошо, что подушки помнят форму лица. Но твой дом так далек, а в моем без тебя слишком людно. Даже трудно оборвать паутину и снова свободно парить, и смущать из-за тучки блондинок и нежно дарить белокаменным сфинксам горячие краски загара, и лелеять лучами цветы, и вставать из-за моря, которое так любишь ты. Но оставив тебя на весь день, быть везде и желанным, и званым, но всё же не слишком любимым, а нанюхавшись дыма по Отечеству, заходить за ближайшим бугром, где-нибудь между Каннами и Ватиканом, и кататься шаром по бильярду латинских провинций, неожиданно кануть, а потом невзначай появиться в синеве твоих глаз, отражаясь в холодной воде, объявить вечный день, заставляя ученых в столице объяснять, почему им темно, а тебе постоянно светло. Ты посмотришь в окно: неужели уже рассвело? И увидишь меня, безнадежно влюблённого в август. -2- Меж нами океан и пять морей, тоскливо и злопамятный Борей свистит в ушах. Какому кораблю приснится навигация такая? Я напишу: "Люблю", а ты прочтёшь: "Скучаю" - так расстоянье искажает смысл. И вот уже запав на заднем плане, герой послушно ищет компромисс меж суммой сил и разностью желаний. -3- Почему я пишу на Восток эти тайные письма без подписи, письма, в которых между строк столько места, что спрячется вся бесконечная повесть наших маленьких встреч в коридорах, где нельзя оставаться вдвоём. Но в сюжете твоём не найти красных строк и не счесть восклицательных знаков. Я оставил ремарки, однако я и сам не в ладах с языком. В судный день мой архангел жестокий жадно спросит, о ком я пишу. Я пишу о Востоке. Я пишу о тебе. Ты, наверное, помнишь меня, я - участник недавних событий, правда, не было дня, чтобы я не хотел тебя видеть, чтобы я не хотел... Говорили, что найден предел сил, желаний, возможностей, прочего... Знаешь, в чем дело? Я прошёл от нуля до двух пи: я не видел предела, я не видел предела нигде и пишу на Восток. Лепесток чайной розы в прозрачной воде. -4- Он заходит без стука, замирает за дверью и щекочет себя для души. Но никто не поверил, что он дул на огонь для того, чтоб его потушить, и почти не виновен, что все погорело к чертям. Двум смертям выбирать меж собой, кто главней, и под ней он пройдёт прямиком от купели и до сковородки за мгновенье. Лишь бы водка не кончалась. Так близко забвенье. Он забудет про все, и не смысля вокруг ни бельмеса, будет путать порой Вельзевула с Луи де Фюнесом. -5- Радость кажется горем: соберутся зеваки с пращами. Но среди отставных буратин и плешивых мальвин вдруг найдется один, и он скажет, что это - прощанье. Пучеглазый бог моря и красный бог марочных вин нам помашут рукой, и мы двинемся в чистое поле, ощущая попутно покой в сочетании с волей. -6- О'Как надоело себя продавать десяти христианским искусам. Но слишком безвкусно, пока тебе в рот кладут башли, мотать головой. Чужая кровать теперь подсознательно пестует некую негу. Но если бы не было снега, то все поросло бы травой. О'Как нам не верится в нас, когда-то кативших огромные камни на гору. Сейчас мы стали умнее и двигаем гору к камням. Но скоро, когда поднебесье до свода пропахнет подвалом, мы станем близки простыням и верны одеялам. О'Как мне забыть свои сны, прозрачные сны маломерка на ложе Прокруста. Так пусто в душе, если вдруг заглянуть туда днём. Когда в аръергарде весны твой тающий образ мелькнет за вторым поворотом, тогда я уйду королём и вернусь Ланселотом. ИПраво, что знать обо мне – я стал круче, когда я проснулся: белым лебедем плавал в вине, одной левой подковывал блох. Мои умыслы были чисты, и я сжег все мосты, а потом обернулся, и тогда Рубикон пересох. Примечание к "Письмам на Восток" Любовной лирике так не хватает чувства. Увы, искусство по сути подражательно, и нам приходится пристроить наших дам куда-нибудь меж Ольгой и Татьяной. Бывает, спьяну начнешь внезапно рифмы изрыгать, метафорой лихой, эпитетом прелестным обогащая русскую словесность... и так с утра досадно всё сжигать. 1993
    _^_



© Игорь Петров, 1999-2024.
© Сетевая Словесность, 1999-2024.




Словесность