Словесность

[ Оглавление ]








КНИГИ В ИНТЕРНЕТЕ


   
П
О
И
С
К

Словесность




О  МНИМЫХ  ПОКОЙНИКАХ

История с некоторыми преувеличениями


Дорогие читатели! Я вам потом сообщу, что, собственно, преувеличено в этой истории. А то, если сразу, будет не так интересно.

Итак...

Итак, сидим мы как-то вдвоём с приятелем, Сергеем Сутуловым, который не сразу, но стал всё-таки уважающим себя поэтом и, возможно, поэтому приставил к собственной фамилии, до того ординарной-одинарной и малопоэтической, добавку Катеринич. Получился Сергей Сутулов-Катеринич. Это ведь уже совсем другой разговор, не правда ли?

Сидим мы, значит, вдвоём с Катериничем, несколько оторвавшись от жён (хотя и на его квартире), а также и от любовниц, и выпиваем. Весьма даже крепко выпиваем, Да. Впрочем, что скрывать? Выпиваем... Эх! Да просто бухаем по-чёрному. Вот так.

А что? В той прослойке, которую именуют интеллигенцией, подобное бывает постоянно: либо с радости, либо с горя, либо... либо просто так. Да, впрочем, и в других прослойках нашего постсоветского общества - та же картина.

На этот раз радости действительно мало. Беседуем мы с Катериничем вовсе не на темы поэзии, тем более, что я вообще поэзию терпеть не могу, и уж тем более - стихи Катеринича, а он, в свою очередь, терпеть не может мою прозу, презрительно именуемую им фантастикой. Приятельствовать нам это не мешает. И выпиваем мы не регулярно, но часто. И вот выпиваем, беседуем... Не на литературные темы, а вовсе на другие и совсем даже безрадостные. Можно даже прямо сказать: покойницкие темы. Так что если бы наш разговор перевести все-таки на литературный след, потянуло бы более "Смиренным кладбищем" Сергея Каледина, нежели, допустим, "Буднями гарема" Валерия Попова. (Господи! Только не того, понятно, Валерия Попова, который в "Ставропольской правде" десятки лет воспевает абсолютно провальную краевую футбольную команду "Динамо").

У меня недавно умерла мать, и я ещё не окончательно отошел от этого факта, хотя он был вполне ожидаем - прожила она, как ни считай (а счет там у неё был двойной, по паспорту и по правде), больше девяноста лет. Пора и честь знать. Дай Бог каждому. Однако прощание с родным человеком легко не происходит, и я был в той стадии своего морально-физического состояния, которое сегодня запросто можно было бы назвать странным словом "отходняк".

Что же до Сутулова Сергея Катеринича, то он тоже был мрачен, потому что хоронил, и теперь уже окончательно, свою любовь, некогда покорившую человек этак... тысяч со сто или даже двести, потом, как это бывает с красавицами, слегка начавшую тускнеть, но от этого не становившуюся менее любимой, и вдруг ударом страшной болезни опрокинутую в болезненное, более того, скажу - в коматозное состояние. Болезнь была финансовая, называлась "неплатежи", а речь тут идет о газете (и предприятии) под именем "45-я параллель". Короче, абзац наступил окончательный, а разные доктора, когда она (оно) ещё была (о) в агонии, такого понавкалывали...

Было от чего нам с Катериничем напиться, и полученный им в качестве взятки от неких студенток-третьекурсниц "Абсолют" (хорошо, однако, стали жить студентки, а?) ложился на душу мягко и ненавязчиво. Не осетинский разлив, понятное дело. Впрочем, спустя некоторое время разговор несколько полегчал, перестал носить прощально мрачный характер, и даже появилось в нем присутствие того оттенка, что, в общем-то, жизнь как-то продолжается, то да сё... Уровень "Абсолюта" в первом флаконе к этому моменту заметно понизился.

В такие минуты, а именно - когда разговор несколько сворачивает с исчерпанного курса и может вывихлюниться совсем даже неизвестно куда, нечаянная реплика или даже вдруг ни с того ни с сего припомнившийся анекдот могут увести беседу в иные миры и дебри.



"Не воскресить, - сказал Катеринич Сергей Сутулыч, - не воскресить", - и недрогнувшей рукой нОлил, как выражаются у нас на Ставрополье, очередную. (Должен я заметить, что, давно зная поэта, отметил я за ним такой положительный факт: рука не дрожит у него от выпитого, а, так сказать, абсолютно твердеет, даже если пьётся не "Абсолют"). И вот я (прости Господи!) в процессе наполнения очередной рюмки твердой рукой своего друга, вдруг хлопнул себя по лысеющему лбу и воскликнул: "Не воскресить?! Так слушай анекдот о воскрешении!"




1.

И поведал я Сутуловичу... тьфу! Катерину Сергеичу... тьфу! Сергею Владимировичу такой эпизод из собственной жизни.

Какое-то время назад, было дело, скончалось и наше издательство "Кавказская библиотека", основанное некогда параллельно с "45-й параллелью". Параллельно - с параллелью... Однокоренные слова. Редактор стиля вздрагивает и просыпается. Ну да - параллельно! Не перпендикулярно же?

Несмотря на кончину, издательской деятельностью оставшиеся члены товарищества продолжали заниматься, хотя их оставалось ровно два человека, не считая сочувствующих членов семьи. И эти два человека были я и моя подруга Надежда, чья фамилия давно и хорошо известна моему азартному визави, а остальным она (фамилия!) - ни к чему... Официально Надежда занимала пост замдиректора по производственно-финансовым вопросам - так вот именовалась её должность в пору недолгого расцвета в жизни издательства. Компьютер был один, верстали мы по очереди, однако составляли с Надюхой относительно гармоническую пару. Я, как интеллигент, в основном, правил текст, это у меня и профессия такая, и, можно сказать, хобби. (Хобби - это в тех случаях, когда отредактированный текст по каким-то причинам, коих бывает миллион, до печати не доходит). Мой зам, в свою очередь, как работник среднего звена и полиграфист по образованию, чётко расставляла колонтитулы, въедливо следила за тем, чтобы не выползала вдруг, откуда ни возьмись, короткая концевая строка в начале полосы (такая строка именуется типографами блядской: кто не верит, см. у Даля Владимира Ивановича), ну - и т. д.

Во времена расцвета был у нас свой завхоз в издательстве и свой электрик, кажется, в одном лице: речь пойдет об электрике.

Краткое отступление, кто он и откуда, совершенно необходимо.



Итак, с Сашей Мищенко мы познакомились не в лучших обстоятельствах жизни и не в лучшем для этого месте, хотя именно так, бывает, люди и знакомятся. Мы оказались, как выразился Саша, сокамерниками в одной палате кардиологического диспансера, что на Ташле, не доезжая до куриной фабрики. Меня спустили в палату с верхнего этажа, из реанимации, а Саша уже хозяйничал в "камере" - в лечебном учреждении под руководством главврача Ващенко он вообще был старожил. И если с главным почтительно здоровался за руку, то с медсестрами... Ну, это понятно. Хорошие там девчата были в своё время, и уколы ставили как надо, и всё у них всегда было при них. Правда, здесь следует немедленно - нем-м-медленно! - прояснить некоторый деликатный момент. Во избежание неверных истолкований. Особенно на фоне хорошеньких медсестер... Дело в том, что при лечении сердечных заболеваний, и аритмии в частности, применяются препараты, которые... как бы это сказать... не способствуют. И даже более круто: подавляют. Суровая девушка аритмия и очень ревнивая.

Вот с аритмией-то нам с Мищенко и пришлось сожительствовать. Сталкивались мы там (в кардиоцентре) не раз и опосля, а поскольку Саша из-за инвалидности испытывал трудности с трудоустройством, я его и взял в наше издательство. Для отдела кадров сообщу: парень был компанейский, человек хороший, специалист нормальный. Ему когда-то не повезло в армии: что-то там взорвалось, Саша получил травму - и тяжелейшую аритмию, от причастности к которой наша родная Советская Армия мужественно отбивалась и доплачивать к пенсии своего бывшего солдата так и не пожелала.

Любопытная в итоге каша заварилась. Дело в том, что Мищенко стал первым больным в нашем славном городе Ставрополе, которому приехавшие тогда ленинградские специалисты поставили так называемый искусственный водитель ритма. На батарейке. Причем, как первому пациенту, совершенно бесплатно; он на радостях зашёл к Наде, не знаю уж, что надарил ей, а для меня от щедрот оставил целую груду теперь уже не нужных ему лекарств. И я их со временем все выпил. Может, и не надо было этого делать. Но это другой разговор.



Вернёмся к тому моменту, когда издательство уже развалилось, а мы вдвоём с доблестным замом моим сидим за компьютером, продолжая таким образом зарабатывать себе на жизнь.

Три часа ночи. Звонок.

Переглядываемся. Не иначе, как полиция нравов, потому что жена прекрасно знает, где я нахожусь. Открываем - Мищенко!

Он в тапочках (в комнатных, а не тех пресловутых, которые белые и на картонной подошве), в осенней куртке, что более подходит к сезону, нежели комнатные тапочки, а в руках у него сумка, из которой хищно высовывается большая электрическая дрель с длинным сверлом, отдалённо похожая на автомат. Плюс ко всему морда у Мищенко основательно разбита, глаза блуждают, вид растерянный. Из путанного рассказа выясняется, что избит он не шпаной и не ментами, а побила и выгнала его из дому родная жена. Мы так поняли из его рассказа, что жену раздражала именно дрель, потому что в неё всегда было вставлено и стояло большое сверло.

А кроме сверла, у Саши ничего не стояло. И жене это очень не нравилось. Несмотря на водитель ритма, то ли продолжало сказываться огромное количество фармацевтической дряни, проглоченной им до операции, то ли сам водитель ритма не имел переключателя скоростей. Когда дело дошло до избиения, Саша едва оделся, схватил самое для себя дорогое (дрель, разумеется) и... куда? К бывшим коллегам, а теперь друзьям.

Ну, что делать? Работе, естественно, конец, компьютер выключаем, дрель не включаем, заваливаемся спать. Надежда, естественно, предварительно обработала раны страдальца, ну, чай там ещё попили. Легли рядком (кровать одна, хоть и широкая), и я почти сразу же проваливаюсь в сон. А потом... Потом просыпаюсь! Просыпаюсь, вслушиваюсь и думаю: нет, не так уж всё плохо у Мищенко, не так уж! Так что не в дрели дело... Жизнь продолжается, и это хорошо.

Но вот проходит года три. Мищенко у Нади не задержался, с женой у него как-то наладилось, но как - мы не знали, потому что жена на звонки друзей и подруг, во всяком случае - на наши, реагировала неадекватно. И чтоб не причинять Саше неприятностей звонить мы перестали. Раз не прибегает больше с побитой мордой, значит, всё у него хорошо, думали мы.

Однако вдруг откуда-то доносится слух, что Саша умер. Надежда взволновалась и погрустила, ну и я тоже, конечно, вздохнул. Выпили за помин души, а в скором после этого времени я опять попадаю в кардиоцентр...

- И мне, представь, - втолковываю я Катериничу, - собираются вживить этот самый стимулятор. Но уже не просто так, как Мищенке, а за большие деньги. Один электрод, которым внутри всё мое, родное, должны выжечь к чертовой матери, только электрод, уже стоит тыщу. Долларов, естественно.

Я загрустил. И денег нет, и родного жалко, хоть оно работает ни к свиньям. А всё же. И вот ещё что: почему же у Саши Мищенко так получилось? И попадается мне в больничных коридорах врач Константин Вергелес, который Сашей занимался, и я - извинившись, конечно, - спрашиваю, что да как случилось с Сашей, и не из-за стимулятора ли? Костя отвечает довольно нервно, что стимулятор совершенно не при чем, что болезнь была у Саши очень тяжёлая, и что уж тут поделаешь. Я не успокоился, и тот же вопрос - участковому своему кардиологу, Елене Зубковой. А она мне говорит: что, мол, вы сравниваете, Евгений Викторович! У вас, говорит, всё наоборот. У вас сердце расползается от аритмии, а у Мищенко, напротив, аритмия была из-за того, что у него сердце расползалось! И вам, говорит, водитель ритма этот якобы, ну, совершенно необходим.

Однако меня после консилиума, который с ежовской суровостью провел профессор Ягода, не спрашивая ни согласия моего, ни отказа, вдруг вышибают из кардиоцентра на вторую группу инвалидности. Дескать, не те у меня показания для этой операции. Ну и не скажу, чтоб я огорчился оттого, что не выжег мне внутри всё моё родное некупленный импортный электрод.

И в скором времени после этого Надя вдруг говорит:

- Саша Мищенко звонил! Тебе привет передавал!

Я спрашиваю: откуда звонил? Откуда привет передавал?!

- Да живой он, - говорит, - живой. Слава богу!

А слух пошёл оттого, наверное, что просто-напросто перестал он ходить на обследования, да и все дела. Вот как бывает!

И мы с Катериничем, естественно, выпили.




2.

- Послушай! - сказал Сутулов. - А я ведь тоже могу рассказать тебе случай про мнимого покойника...

Мы выпили, и Катеринич начал.



- Был у нас на телевидении - в Пятигорске, естественно, - некий ас, Юрий Лохань, телеоператором работал. А я, тогда еще мальчишка, трудился осветителем. И вот этот наш телевизионный ас иной раз говорит: "Все, пацаны, шабаш. Пошли гулять. Денег нет - но будут". Собирались мы довольно большой кампанией и занимали в кафе "Юность", что в самом начале Цветника, чуть не половину столиков. А остальные, кто в этой стекляшке обычно проводил время, бывали люди денежные: местные грузины, богатые скучающие курортники... Шеф наш выходит на середину и говорит: "Мужики! Предлагаю спор: вы кладете по 25 рублей, а я одновременно, из двух бутылок, выпиваю пузырь портвейна поллитру водки". И деньги просто сыпались, хотя некоторые говорили так: мы заплатим, когда посмотрим на тебя после этого номера через час... Ну, шеф наш раскручивал две пол-литровки и, вставив горлышки в рот, одновременно и очень быстро выпивал. И через час был ещё в норме. Ему этого хватало, а мы - денег же оставалось полно - после этого...

- Не отклоняйся от темы, - указал я Сутуловскому. - Кто покойник? Ас?

- Да нет. Покойник не он, покойником в данной истории выступает другой человек. Не перебивай! Работал у нас в "45-й" некто Борис Смоль... Да что это я! Ты же его знаешь.

- Знаю, - подтвердил я. - В своё время... немало классных материалов опубликовал в "45-й параллели". А куда он делся? Прямо пропал человек.

Сутулов усмехнулся.

- Насчет материалов ещё поговорим... И насчет того, куда пропал... На чём я остановился? А, ну да... Так вот, однажды после традиционного номера с поллитровками вышел какой-то смутно знакомый мужик и сказал, что может сделать то же самое, но покруче. А именно: выпить одновременно два пузыря не по ноль пять, а по ноль семь, и спустя полтора часа всё ещё будет в норме. Ну да! - отвечали ему, ноль семь портвейна это не проблема, а где ты возьмешь ноль семь водки? Ну, ты понимаешь, тогда же это была редкость. А тот отвечает: знаю место! Послали туда, принесли две бутылки по ноль семь, водки и портвейна, и также, одновременно, как-то хитро раскрутив бутылки, Смоль, а это был именно он, на глазах у всех просто влил их в себя. Рассовал полученные деньги по карманам и говорит: а сейчас я спою!

- Щас спою! - повторил я сиплым голосом волка, мы с Катериничем посмеялись и выпили.

- Смоль пошептался с оркестрантами, шикарными жестами раздал им по пятёрке, и начал что-то там петь... Причём и в ритм попадал, и вообще, если не высший класс, то вполне прилично...



Тут дверь распахнулась и появилась сутуловская жена Наталья. Это было несколько неожиданно. Оказывается, мы были в квартире не одни. Потом выяснилось, что она дремала себе в спальне, когда мы начали нагружаться.

Я открыл было рот, чтобы поздороваться, но не успел. "Ты как думаешь, яйца я для чего варила?!" - спросила она мужа, и тот поперхнулся. "Яйца, наверное, так или иначе должны быть съедены", - высказал я скудоумную, хотя и верную в целом мысль. Сутулов тем временем прокашлялся и ответил жене: "Да знаю я..." - "Ах, знаешь", - сказала Наталья и хлопнула дверью, полностью проигнорировав как мое присутствие, так и мою неостроумную реплику. Многие женщины меня не уважают, некоторые даже терпеть не могут, и это меня обычно мало волнует, но к обсуждаемой нами покойницкой теме прибавились ещё навязчивые раздумья о несостоявшейся судьбе варёных яиц. Им, наверное, думал я, предстояло что-то более возвышенное, нежели стать простой закуской двух напивающихся мужиков. Что же? Умереть в салате оливье? Спрятаться в пирожки в качестве начинки? А тут их вот так, сразу, даже не посыпав солью... А может, их просто должны были съесть другие люди? Вот-вот! Да! Наверное, это и было разгадкой.

Пришлось компенсировать нарушенное душевное равновесие. У нас, разумеется, ещё было.

Сутулов также и покурил. Но затем продолжил повествование...



- Ну, потом я как-то встретил его возле студии и говорю: а ты что тут делаешь? А я, говорит он этак небрежно, в "Козе", мол, тут работаю... корреспондентом... Коза - это, значит, газета "Кавказская здравница"... Ну, они там рядом с телестудией были, ты же знаешь. Спросил у ребят. Действительно, говорят, взяли его внештатником. Писать он, конечно, не умеет, переписываем за него... Но материал тащит!

И вот, значит, когда грянула вдруг свобода слова и появилась наша "45-я параллель", Марк Семёнович Шкляр - у него всегда были наполеоновские планы, говорит: нам нужна широкая сеть собкоров... У тебя, мол, есть кто на примете? Ну, ты же Марка знаешь.

- Да уж знаю, - ответил я. - Может, именно из-за него я теперь галстуков не ношу, возненавидел их на всю жизнь.

- А причем тут галстуки? - поинтересовался Сутулевич, который как и Катеринич, на работе всегда одет подчеркнуто аккуратно, в костюмчик с галстуком... не то что я - обычно в чём попало, небритый и с пятном на штанах; вольно цитируя Стругацких, всегда удачно сажусь на шприц с солидолом.

- И как же ты за галстук закладываешь? - не очень остроумной шуткой продолжил вопрос Сутулов.

- А вот так, - показал я, после чего налил очередную и подвинул стакан Катериничу.

Я объяснил насчет галстука. Эта часть мужского туалета действительно стала вызвать у меня идиосинкразию. Потому что слишком часто использовалась сугубо в служебных целях. В моём кабинете в шкафу галстук висел обязательно. Марк Семёнович Шкляр писал бойкую заметку в "Молодой ленинец", я приходил в восторг и немедленно ставил её в номер. Назавтра заметку не очень внимательно или, наоборот, очень внимательно читали в крайкоме партии, и раздавался звонок: "Евгений Викторович, зайдите в отдел пропаганды..." Валерий же Сергеевич Завгородний, редактор "Молодого" и мой непосредственный начальник, накануне публикации шкляровских материалов обычно выезжал в командировку, и номер подписывал я. Так что галстук я надевал именно после звонка и шёл в галстуке именно в крайком. Туда без галстука, равно как, например, в джинсах, просто не пускали. Однажды...

- Стоп, стоп, стоп, - сказал Катеринич. - Отвлекаешься. Вернее, сбиваешь меня с мысли.

- Точно, - признал я, - Об этом... об этом потом. Аут нахил. Так ты говорил, пошла "45-я", понадобились собкоры.

- Ну вот, я и сказал Шкляру, что есть, мол, у меня на примете один в Пятигорске. А Шкляр у нас какой? Сразу и говорит: давай, мол, поехали. Посмотрим. Посмотрели, дали денег... И послали куда? В Ленинград, к Лихачёву! Так сказать, ва-банк. Привезёт материал - хорошо, нет - чёрт с ними, с деньгами. Деньги у нас тогда были.

И вот Смоль возвращается и привозит три часа магнитофонной записи. Три часа говорит академик Дмитрий Сергеевич Лихачёв! И как говорит! Никаких реплик, никаких вопросов... Каким образом Смоль к нему проник, как сумел войти в доверие, как разговорил - тайна. Шкляр пришёл в восторг, сократил, расставил вопросы - любо-дорого посмотреть. И вышел в "45-й" громадный материал. Так и пошло. И пошло, и пошло...

- Помню, - сказал я. - Как не помнить. На журналистском горизонте сразу появилось имя.

- Вот-вот! - многозначительно сказал Сутулкин. - Это его и погубило. Марк Семёнович, стоявший за спиной у Бори, не был виден, но ведь материал, хотя и сырой, Смоль тащил, это умел. И слава вскружила ему голову. День ото дня Боря становился все самоувереннее, все заносчивее... Отношения стали у нас портиться. И, наконец, ресторанные привычки взяли верх. Даже не хочу выдавать подробности... В общем, чаша терпения лопнула, подставил он газету самым бессовестным образом... Не нас, понимаешь, - газету! Перестал после этого появляться, но удостоверением пользовался. Шкляр говорит мне: поехали, надо отобрать. Марк Семёнович человек горячий, может и стулом по голове... Мы нагрянули к Смолю домой в Пятигорск, изымать.

Он в это время, представь себе, подрабатывать стал весьма неожиданным образом. Лепил из глины разные фигурки, обжигал их, отдавал на продажу... Ну - талантливый человек, что скажешь.

- Но без царя в голове, - сказал я и потрогал голову. Голова была тяжёлая и почему-то липкая.

- Настигли мы его как раз на продаже, куда ему деваться? Поехали к нему домой... Смоль подозрительно долго копался в странных местах, в печке, например. Но - вынимает. Шкляр: давай сюда. А Смоль ему отвечает: не отдам! Даром я, что ли, в театральном учился? И так демонстративно, эффектно так рвет удостоверение на мелкие кусочки и бросает нам под ноги... Натурально - мания величия.

- Ну?

- Что ну?

- Кто покойник-то?

- А! Так Боря же Смоль. С ним и в самом деле стало плохо. Попал он в психушку. С семьей тоже - нелады... И вот приходит известие, что он в Ставрополе в психиатрической больнице скончался и похоронен. Я узнал об этом от Вити Казакова. Смотрю как-то: сидит Витя мрачный, выпивает, но не один, а с нашей сотрудницей бывшей, та - плачет.

- Поминают, значит, Борю Смоля. Жалко ведь, а как же... - вставляю я приличествующую моменту реплику.

- Стой! Стой! Самое интересное пропустишь! - кричит Сутулычев. - Ведь что же потом выясняется? Боря-то из больницы сбежал. Поискал меня в ... "Ставрополке", из которой, как ты помнишь, мы с Марком Семёнычем за много лет до того сдёрнули... - Материнич, не катеринясь, снова закурил. - Памороки, однако. А потом оказалось, что Борька пешком дошел до Пятигорска...

- Пешком?!

- А денег-то нет. Куда идти, не знает, жены боится...

- Ага, - соображаю я липкой головой. - То есть так, значит: больной сбежал... они его списали... И дело с концом?!

- Наверное, так и было.

- Ну, дай ему Бог здоровья...

Мы выпили



Мы выпили ещё. (Всё-таки студентки приволокли два флакона - так и хочется скаламбурить, вспомнив фразу Олеши о девушках-флаконах из повести Паустовского... Увы. Сами девушки не пришли).

- Эти две истории, - сказал я, сильно морщась и напрягаясь, - как-то сочетаются. Но есть тут... есть тут... некоторая незавершённость. Бог, как известно, троицу любит.

Тут мы посмотрели друг на друга и хором воскликнули: Коршунов!




3.

Михил Семёнович Коршунов человек замечательный. Мы выпили в знак признания этого факта.

В нашем городе Михаил Семёнович Коршунов известен всем журналистам старшего поколения. Но, разумеется, не только журналистам. Он работал в "Молодом ленинце" так называемым вечным дежурным. Он работал литературным правщиком. Он работал корректором. Но больше и чаще всего он работал в газетах курьером.

Курьер с блестящим знанием истории и французского языка... Не в каждом органе печати такие встречаются.

Дело в том, что Михаил Семёнович был человек со странностями. И одна из этих странностей заключалась в том, что он плохо сочетался с советской властью. Не то чтобы он диссидентствовал - Боже упаси, этого не было. Но вот как-то не любили они друг друга, имеются в виду Коршунов и власть... Как-то раздражал эту власть Михаил Семёнович, хотя истинным его призванием было краеведение, а вовсе даже не власть дразнить. Власть ему маленько позволяла заниматься историей, однако не разрешала трогать святое - типа там большевистских деятелей, именами которых по сей день называют множество ставропольских улиц. В период, когда власть слегка дрогнула, в других городах нашей великой страны все эти названия были сметены, а у нас только Жданову не повезло, возвратили улице старое доброе имя Станичной. А вся остальная сволота так и красуется на табличках, равно как некоторые вообще случайные лица. Равно как и дурацкие нерусские названия типа "улица 50 лет ВЛКСМ". Как люди это произносят? Я до сих пор не научился...

Итак, Коршунову разрешили копаться в 50-х годах девятнадцатого века; он и занимался тогдашним директором Ставропольской гимназии, выискал гимназические сочинения того периода и, между прочим, дневник Петра Дикова, что позволило журналисту Сергею Белоконю совершить потрясение в лермонтоведении. О чем мне и довелось поведать в газете с, увы, непоэтичным названием "Площадь Ленина, 1"...

Однако о Михаиле Семёновиче писано было и до того. Как-то раз, уже давненько, он попал в художественную прозу талантливого нашего земляка Георгия Пряхина, в рассказ "Сон", опубликованный в журнале "Юность". Описывая внешность Коршунова, Пряхин сравнивал его с флибустьерским кораблем. Под флагом с черепушкой, со слегка побитой оснасткой; раздувши паруса, накренившись, пират стремительно режет волны и настигает... настигает, например, заместителя председателя горисполкома, хватает его за галстук и говорит ему зычным голосом, на весь проспект: "А не пустить ли нам троллейбус от Ставрополя до Невинномысска?!"

- А потом дядя Миша исчез. Начисто! - вставил пару фраз матереющий Сутулинов-Катеринов.

- Во-во! - живо подтвердил я. - В годы перестройки Михаил Семёнович (заметь, - не Сергеич!) исчез. Он уехал в город Подольск, где делают швейные машины, и как-то вдруг прислал мне коммерческое предложение о продаже этих самых машин. Я это письмо, правда, не сохранил. В нём была некая странность. Машины предлагались по подозрительно низкой цене. Так продают ворованное. Но! Стопроцентная предоплата! Я подумал и решил написать Коршунову конспиративное письмо, даже присвоив ему на всякий случай псевдоним Кречетов. В этом письме я разработал схему сбыта ворованных подольских швейных машин...

Конечно, я развлекался. Хотя уже продавал однажды самолёт ИЛ-76Т, а также автомобили М-412 и кастрюли. Кастрюли уходили со свистом. На самолёт, к сожалению покупателей не нашлось. Два или три "москвича" продал, заработав на этой сделке ещё один, грузовой пикапчик. Потом его со скандалом выцарапал у меня бывший друг, известный романист. Таланта у моего подельника, как он себя именовал, было гораздо больше, чем оказалось совести. Но это, впрочем, совершенно другая история... Мне было абсолютно всё равно, что самолёт, что эмалированная посуда, что швейные машинки. В этом деле я даже начал как-то понимать начинающих новых русских, гонявших воздух. Однако, несмотря на успех с "москвичами" и посудой, вентиляторский быт был мне чужд, и продажа швейных машинок представлялась совершенно нереальным делом.

- Так-так, - поддерживая беседу, Сергей Владимирский снова плеснул по полной. - На послание твоё дядя Миша откликнулся?!

- То-то и оно, что на моё письмо Михаил Семеныч не ответил, и именно тогда я впервые услышал, что он умер. Кстати, именно умер, а не убит. Что ж, вполне возможный эвфемизм для человека, сбывающего похищенные швейный машинки!

Начав расспросы, я получил подтверждение о смерти Коршунова от нескольких знавших его людей, и мне сильно взгрустнулось. Всё-таки Михаил Семёнович не был чужим для меня человеком, если вспомнить хотя бы о количестве сыгранных нами шахматных партий. Только одна сотрудница издательства, которую я также спросил о судьбе Михаила Семёновича, сказала мне через несколько дней, что, по-видимому, произошло недоразумение: Коршунов-де жив, и возможно, кто-то перепутал его с другим человеком, фамилии которого здесь я называть не буду; жизнелюб, бабник и годами моложе, тот действительно скоропостижно сыграл в ящик. Кто же прав?

И вдруг! Вдруг!

Вижу я вдруг знакомую фигуру в коридорах Ставропольского государственного университета. Паруса на пирате в полном порядке, хотя выглядят странно: это красного цвета спортивный костюм с надписью "Адидас". Зубов поубавилось, знаменитая буйная шевелюра поредела, из черной стала ясно какая, но голос - тот же. На весь коридор.

Дорогой мой! Жив!

- Жив! - весело (и в унисон) воскликнул Катериничев. - Я им с Кларочкой Штайн заголовок для книги подарил: "Глагол будущего"...

- Ага! Да не просто жив, а защищает, наконец, кандидатскую. Вот, говорит, караулю ректора, Шаповалова. Думаю поговорить с ним кой о чем...

Берегите галстук, Владимир Александрович.



... Эх, дорогой читатель! И всё-то я здесь наврал. Обещал вначале, что история будет с преувеличениями? Ну, вот и преувеличил.

Я ведь на самом деле вообще не пью. Водку, во всяком случае. (И где, кстати, видели вы таких студенток, чтоб давали? Я имею в виду, чтоб взятку давали, да ещё "Абсолютом"?) А выпить... Ну... От шампанского, пожалуй, я бы не отказался. Эдак ящичек бы другой "Цимлянского красного"... Впрочем, я и на более доступное "Ростовское полусладкое" всегда готов. А Сутулов вместе с Катериничем давно решили завязать, и обое решительно перешли на безалкогольное пиво. Сам видел, как они вдвоем трескают "Балтику" №0, разрекламированную Максимом Галкиным. Не верите? Зря.

Собираясь к приятелю в гости, "Балтики" я не нашел и принес пол-ящика безалкогольного "Белого медведя". Хозяин пил и хвалил, хотя лично мне вкус показался странноватым.

- Да чего ты - хорошее пиво! - бодро объявил мне совершенно трезвый после шести бутылок Сутулов. А Катеринич тут же раскрыл ещё одну маленькую тайну подобных напитков:

- Безалкогольное пиво очень даже ничего... - сказал он. - Особенно если добавить водки.

Черт их разберет, этих поэтов.




© Евгений Панаско, 2003-2024.
© Сетевая Словесность, 2003-2024.





Словесность