КЛИНИКА ДОКТОРА ГЕЧКЕВОРИ
Роман
Часть первая
Глава I
- Ма-ма до-ро-га-я! - по слогам произнес капитан-лейтенант и с тоской посмотрел в окно. - Ма-ма до-ро-га-я! Как бы это было великолепно: отстегнуть кобуру, сбросить ненавистную пыльную форму, и, переодевшись во все цивильное, сесть в какой-нибудь неизвестно куда идущий поезд.
- Ма-ма до-ро-га-я! - продолжал с нетерпением думать он - Как бы это, все-таки было б отлично: поезд ухает и кричит, за окном мелькают скучные железнодорожные виды, а я стою себе в темном загаженном тамбуре и курю ядовитую жостовскую махорку. А потом схожу на какой-нибудь Богом забытой станции и иду, куда глаза глядят, по хрусткому, жесткому, отполированному вечерним морозцем снегу.
А навстречу мне - бац! - и муниципальный патруль:
- Ва-а-аши дыкмнты?
А я им так скромненько, глядя в снег:
- По-те-рял.
А они мне:
- Гра-а-ажданин, прыдымте!!!
А я им так скромненько:
- А, может, договоримся?
А они мне:
- Хуя! У нас план.
И я примеряю холодные кольца наручников и послушно иду в околоток, и уже через месяц сосланный в эти края за пьянство долдон-судья брезгливо бубнит приговор: "Один год острога".
И вот проходит этот несчастный год, и я, наконец, выхожу за бревенчатые ворота острога и снова бреду, куда глаза глядят. Но не успеваю я пройти и четыреста метров, как навстречу мне - бац! - и снова патруль:
- Ва-а-аши дыкмнты?
И я протягиваю им справку об освобождении.
И начальник патруля (здоровенный такой кабан), мучительно вторя губами, читает мою драгоценную ксивочку, а потом, вернув ее мне и сунув два пальца под козырек, равнодушно бурчит:
- Извынтызыбспкство.
И, оглушительно топая сапожищами, идет себе дальше.
А я аккуратно прячу бесценную справку в самый-самый дальний карман своего фофана, а потом сдвигаю на бритый под ноль затылок казенную шапку-ушанку и, насвистывая сквозь зубы выученный за год тюрьмы развеселый блатной мотивчик, иду вдоль чистого, ровного, отполированного вечерним морозцем поля к темнеющей где-то вдали зубчатой кромке леса.
И я буду в тот день СВОБОДЕН.
Впервые в жизни - свободен.
- Ма-ма до-ро-га-я! - простонал капитан-лейтенант и прижался носом к стеклу.
- Как бы это было великолепно!
Но нет. Никакого схваченного декабрьским морозцем снега за толстым оконным стеклом, естественно, не было. За пуленепробиваемым мутным стеклом виднелись дырявые заросли рододендрона, а перед ними лоснилась жирная, черная, перекопанная согласно подпункту пять-семь земля.
- Ма-ма до-ро-га-я!!! - в последний раз прорычал капитан-лейтенант и, печально вздохнув, вернулся на рабочее место.
Над столом висела табличка:
Гиероним Гораций Грумдт.
Державный следователь IV-го ранга.
Как может выглядеть человек по имени Гиероним Гораций Грумдт?
Совершенно верно: длинный и тощий, в глаза никогда не смотрит. Левая половина по-лошадиному вытянутого лица имеет пренеприятнейшую привычку время от времени самопроизвольно дергаться. Разведен. Возраст - сорок три года.
(Вот, если кому интересно, довольно кратенькая история его развода: жена бросила капитан-лейтенанта пять с половиной лет тому назад. Их брак был недолгим, но оставил после себя долгоиграющие последствия в виде незаметно подросшего сына. Своего девятилетнего сына капитан-лейтенант боготворил. Бывшую же жену - ненавидел и, что самое неприятное, продолжал при этом желать ее физически. Иногда это желание становилось настолько сильным, что капитан-лейтенант - незаметно для самого себя - принимался нашептывать вслух ее имя).
Итак, нашего героя звали Гиероним Гораций, его бросила жена, ему было сорок три года и ему оставалось ровно триста девяносто четыре дня до пенсии.
*************************************************************
...Сев за низкий ореховый стол, капитан придвинул к себе увесистую стопку дел, прибывших по линии внутриведомственного контроля.
- Так-так-так, - по давней привычке разговаривать с самим собой прошамкал он. - Так-так-так. Посмотрим-с.
Так-так-так.
Дело номер один - дело о краже гуся.
Дело о краже гуся было, как ни странно, довольно серьезным и важным делом. Оно относилось к тому совершенно ничтожному проценту дел, которые действительно поддавались реальному, а не виртуальному расследованию. Ведший его практикант, скрывавшийся под псевдонимом WZ, был, судя по всему, следаком не хреновым.
Протоколы первичных и вторичных допросов отличались, конечно, существенно, но, все же, не так, как они различаются у расплодившихся за последние несколько лет следаков-фантазеров. Обвинительное заключение было составлено так лаконично и емко, что капитан-лейтенант даже присвистнул от восхищения. И, наконец, содержимое второго прицепа выдавало в WZ человека, не лишенного своеобразной полицейской совести. Прицепной вагон шел, во-первых, полупустым (висяков семь-восемь), а, во-вторых, пара-тройка из них были, похоже, действительно делом рук именно этого подследственного. Короче, где-то там, на противоположном краю Империи подрастал, похоже, следак не из последних.
Капитан-лейтенант с интересом придвинул новую папку с делом.
- Так-так-так, - возбужденно прошамкал он и по многолетней (и, кстати, не известной ему самому) привычке, почесал указательным пальцем правой руки мочку левого уха. - Так-так-так. Поглядим, как на этот раз выкрутится этот юный гений.
Так-так-так. Дело о коллективном изнасиловании. Ин-те-рес-но. Протокол патологоанатомического вскрытия. Протокол первичных допросов.
Так-так-так. Гениальный юноша обосрался.
Капитан-лейтенант жирно перечеркнул протокол вскрытия и приписал на полях карандашиком: "Уничтожить. Сост. нов.". Потом надорвал протоколы первичных допросов и приписал: "Ан-ровать, как данные под давл.".
Так-так-так...
Протоколы допросов родственников потерпевшей...
ТО ЕСТЬ?!
Капитан-лейтенант закурил.
Ну... это уж... блин... вообще...
Гениальный WZ оказался законченным идиотом.
Он выдал труп потерпевшей родственникам!
Не хило.
Нет... блин, не хило...
Какая замечательная молодежь подрастет у нас в Империи!
Труп видело сто пятьдесят человек. Т. е. все четвероюродные дяди и все пятиюродные тети.
Не хило.
Так-так-так...
Нужно срочно придумать какой-нибудь фокус.
Нужно срочно придумать какой-нибудь трюк. Ведь выход - есть.
Выход есть.
В любом, даже самом отчаянном положении ВСЕГДА есть какой-нибудь выход.
Так-так-так... так-так-так...
Опаньки!!!
Капитан-лейтенант подошел к мутноватому зеркалу и уважительно посмотрел на отразившийся в нем свой высокий и узкий лоб. Нет, все-таки, его голова (в отличие от подавляющего числа дубовых голов Управления) была отнюдь не говном набита.
Выдуманный капитан-лейтенантом трюк состоял в следующем: в той же самой, желательно, роте следовало отыскать солдатика позачуханней и убедить его взять на себя осквернение трупа. Тогда все увиденные родственниками ужасы мы спишем на этого чухана. А господ офицеров оправдаем вчистую. А, может быть, даже и наградим. Ибо господа офицеры, подвергшись неспровоцированному нападению распаленной оголтелой шовинистической пропагандой девицы, попросту вынуждены были ее пристрелить. После чего и приказали солдату такому-то придать земле тело. Ну, а солдатик такой-то надругался, скотина, над трупом.
В общем и целом, так. Авось сойдет.
А вот правдолюбца WZ нужно гнать из УОБа в три шеи.
Капитан с наслаждением затянулся и невнимательно перелистал восемь оставшихся дел: дело об оскорблении действием в офицерском клубе, дело о нецелевом использовании общедержавных кредитов, дело о краже ста десяти тонн ГСМ, дело о бессудном расстреле двадцати пяти дезертиров, дело о злостном цуке в N-ской дивизии и т. д. и т.п. Нет, все-таки этот WZ был следаком от Бога. Оперативная хватка железная. А уж стиль обвинительных заключений, так - просто классический стиль. Ну хоть бери его заключения и зачитывай вслух перед студентами. Да...
Капитан-лейтенант раздавил в фарфоровой пепельнице дорогую папиросу "Заремба".
Да...хрена ли там говорить... Юрист до мозга костей. Но, к сожалению, идиот. А это неизлечимо.
Капитан-лейтенант зажег прямоугольный экран компьютера и, задумчиво тыча пальцами в клавиши, набросал макет эксперт-заключения. Процентов на девяносто семь это заключение состояло из неумеренно пышных и абсолютно заслуженных гениальным WZ комплиментов, а завершалось короткой строкой: К оперативной работе не пригоден.
*************************************************************
...Капитан-лейтенант опять с неприязнью взглянул в окно. До конца рабочего времени оставалось примерно час с четвертью. Собственно говоря, все это время следовало посвятить порученному ему накануне расследованию. Но заниматься порученным ему накануне делом капитан-лейтенанту решительно не хотелось. Это дело - дело о пьяном самоубийстве гауляйтера Ошской господы являло собою ярчайший пример той никому не нужной херни, которой, к сожалению, в основном и приходиться заниматься любому следователю.
Заниматься херней (особенно после прочтения блестящих работ WZ) капитан-лейтенанту было в тот вечер невмоготу.
И капитан-лейтенант стал с наслаждением думать о полагавшемся ему сегодня вечером жаловании.
Капитан-лейтенант был скуп. Даже не столько скуп, сколько рачителен, педантичен и точен. Каждая потраченная им агора подлежала неукоснительному учету и контролю.
Деньги же тратились им в следующих соотношениях:
25% капитан-лейтенантского жалованья автоматически вычиталось на алименты,
10% откладывалось на добровольные подарки сыну,
25% тратилось на еду,
25% - на алкоголь и женщин,
10% шли в фонд накопления,
5% составляли резервный фонд и покрывали непредвиденные расходы.
Жилье и одежда были казенные.
Этот порядок соблюдался Грумдтом с неукоснительной строгостью. За... за исключением тех нечастых минут, когда в нем просыпался игрок и заводил его в подпольном казино на улице Формана. В такие минуты Грумдт проигрывал все, до последнего шекеля. Но такое случалось не часто - раз в полтора-два года в два.
Как мы уже говорили (и что лишний раз подтверждается приведенной выше финансовой схемой), сына своего капитан-лейтенант любил. Изменницу же жену ненавидел до кровоотмщения, но вспоминал о ней чаще, чем ему бы хотелось.
Вот и сейчас он вспомнил жену в самом-самом начале их недолгой совместной жизни. Как и любые молодожены, они каждый вечер... нет-нет, об этом не стоит... Лучше вспомнить о том, как ровно одиннадцать лет назад, собираясь домой, он обдумывал полученное им в тот день Предложение. Говорить о подобном - даже и с женами - было категорически не положено, но будущий капитан-лейтенант, собираясь домой, все равно прикидывал, как бы потоньше и поделикатней намекнуть обо всем Елене. Обо всем - о полуторном жалованье, о преимуществе двух чинов, о пожизненном членстве в VIP-Клубе, о наследном пакете акций ООО "Империя", о ежегодных бесплатных поездках в Восточное Средиземноморье, о праве первой мазурки - короче, обо всех тех шуточных, полушуточных и совсем нешуточных привилегиях, которые были положены кадровым офицерам Службы.
...И если бы кто-нибудь в тот вечер вдруг осторожно шепнул ему, что через каких-нибудь одиннадцать лет ни жены, ни шеврона СБ у него не будет, и что он навеки застрянет пожизненным капитан-лейтенантом в проклятой Богом Ошской губернии, и что каждое Божье утро он будет с вожделеньем мечтать о зековском ватнике и вольной воле, - если б кто-нибудь ему все это сказал, тридцатидвухлетний действительный лейтенант весело б захихикал и, отсмеявшись, сказал, что такой ерунды с ним, конечно, случиться не может, что такая херня происходит исключительно со старыми лысыми лузерами, вроде эрзац-капитана Попейводы, а что лично он, молодой и способный действительный лейтенант через одиннадцать лет, скорее всего, выбьется в действительные майоры, а, может быть, (Служба есть Служба!), и вовсе станет совершенно гражданским человеком, но, что, если честно, сегодня ему как раз не до того, потому что сегодня он может думать лишь об одном: выполнит ли Елена твердо данное ею перед уходом на службу слово и разрешит ли ему сегодня вечером впервые в жизни полюбить ее в попу.
Глава II
На следующий день капитан-лейтенант пришел на работу с легкой головной болью. Впрочем, в дни после выдачи жалованья людей с иной (небольной) головой в Управлении попросту не было. Нет, имелся, конечно, среди чуть не сотни клерков УОБ и десяток-другой абстинентов, но они и сами к себе относились с иронией, а уж окружающими и вовсе воспринимались лишь в качестве материала для анекдотов. Умеренно пивший Грумдт и сам мог в любую минуту скатиться в изгои. Так что терзавшую его головную боль он отнюдь не скрывал, а струившийся изо рта перегар - не зажевывал.
Капитан-лейтенант сел за письменный стол и, ойкнув, раскрыл так и не потревоженную со вчерашнего дня тонкую папку с делом. Раскрыв, чуть-чуть поелозил взглядом по нестерпимо белым листам.
Нет, бедная его голова ни хрена сегодня не петрила. Капитан нерешительно встал, подошел к зеленому сейфу и, осторожно полязгав ключом и приоткрыв тяжелую толстую дверцу, вынул оттуда плоскую коньячную флягу, после чего основательно подлечился.
Потом он закурил дорогую папиросу "Заремба" и, подойдя к окну, опять невнимательно полюбовался на грязно-зеленые заросли рододендрона, после чего, гоня от себя греховные мысли о снеге и воле, вернулся к разложенным на столе листкам.
Содержимое этих листков было, как мы уже говорили, законченным бредом. А передавший их ему действительный майор Фогель был, соответственно, полным придурком. Ведь ровно четырнадцать дней назад приказ о капитан-лейтенантском отпуске уже пропутешествовал в штаб, где его подписал чуть подрагивающей от старческого маразма рукой эрзац-генерал Прищепа. После же резолюции командующего округом капитан-лейтенантский отпуск не могло отменить ничто: ни глад, ни мор, ни даже начало полномасштабных боевых действий. И, тем ни менее, господин Фогель почему-то именно ему, Гиероним Горацию соблаговолил поручить это дело.
На что он рассчитывал? На то, что капитан-лейтенант в течение десяти оставшихся до отпуска дней его раскроет?
Да за кого его держат?
За костолома?
Для ведения такого рода ускоренного делопроизводства в Управлении были свои мастера, вроде, например, эрзац-капитана Рабиновича. За четырнадцать лет беспорочной службы эрзац-капитан, собственно, выучился лишь одному - защемлять подследственным яйца дверью. Но уж это-то действие эрзац-капитан совершал так лихо, что любое, даже самое сложное и безнадежное дело мог, в принципе, раскрыть и оформить минуток за пятьдесят. Но при чем же здесь Грумдт?
Нет-нет, капитан-лейтенант отнюдь не собирался прикидываться целочкой и отрицать тот вполне очевидный факт, что и ему за четырнадцать лет напряженной службы Отечеству тоже, естественно, приходилось кое-что кое-где иногда прищемлять, но все же последние лет семь-восемь капитан-лейтенанта использовали для иной, несколько более квалифицированной деятельности.. Ведь Гиероним Гораций был одним из немногих следователей Управления, способных к реальной, а не виртуальной оперативно-разыскной работе. В каковом качестве ему, как правило, и предлагали приносить посильную пользу Империи.
Так что же ему - ровно за год до пенсии - прикажете менять масть и вспоминать грехи молодости?
А не угодно ли вам отсосать, господин Фогель?
И здесь капитан-лейтенант очень ясно и живо представил, как он сейчас поднимется на четвертый этаж, войдет в обитый мягкой телячьей кожей кабинет действительного майора и, кинув ладонь к козырьку, отрапортует, что он, державный следователь IV ранга Грумдт ответственности за дело №745/7 взять на себя никак не может, поелику он... шурум-бурум... парам-тарарам... ку-ка-ре-ку... честь офицера...ни одного взыскания за... двадцать шесть благодарностей с занесением вы... орден Святаго Андроссия с Алмазной Панагией... Серебряный Рыцарский Крест... и так далее и тому подобное!
Капитан-лейтенант еще очень и очень долго тяжко сопел и старательно подбирал слова, причем эти слова - очень яркие, звонкие, точные, эти бьющие прямо в цель слова приходили тем проще, чем вернее он знал, что никуда сейчас не поднимется и никому ничего не скажет.
Отказываться от расследования было нельзя.
Надлежало задвинуть его в долгий ящик.
Растянуть это дело на одиннадцать дней было, конечно, легче легкого. Но в этом случае господин Фогель мог передать его на время отпуска кому угодно. Например - тому же эрзац-капитану Рабиновичу. Так что пускать это дело на самотек было в каком-то смысле себе дороже.
Нет-нет, отказываться от расследования было нельзя. Необходимо было найти дурака-добровольца. Но дураков в Управлении нет.
Или, все-таки, есть?
.........................................................................................
Или, все-таки, есть?!!
.........................................................................................
???????
!!!!!!!!!!!!!!!!!!
...Единственным подходящим дураком был капитан-лейтенант Сикорски.
Глава III
Капитан-лейтенант Константин Сикорски сидел в своем кабинете и, подхихикивая, читал какую-то книгу. Вообще-то, читать посторонние книги в стенах Управления было категорически не принято. Можно было целыми днями смотреть в окно. Можно было до одури резаться в компьютерные стрелялки. Даже можно было (начиная где-то с эрзац-капитанских чинов) осторожно в служебное время пить.
Но вот за чтение книг наказывали беспощадно.
И, если бы, скажем, самого Гиеронима Горация начальство застукало бы за чтением посторонней книги, дело бы кончилось строгачом. Эрзац-капитана Рабиновича понизили б в звании. Какого-нибудь зеленого эрзац-лейтенанта вообще бы, на хрен, сослали в войска. Но капитан-лейтенанту Сикорски никто, даже сам господин начальник УОБ вряд ли бы осмелился сделать даже робкое замечание.
Дело в том, что этот вышеозначенный носитель довольно скромного звания всего полгода назад был переведен сюда из Главного Офиса Службы.
*************************************************************
...Самым, наверное, странным было то, что его перевод был простым. Т.е., по сути, являлся полуразжалованием. А ведь если б Сикорски был переведен к ним личным приказом, то - учитывая преимущество двух чинов, а также добрый негласный обычай кидать на погон уходящему лишнюю звездочку - то он мог бы смело въезжать на четвертый этаж, в обитый мягкой телячьей кожей кабинет господина майора, но, придя почему-то простой переводкой, был вынужден довольствоваться убогой капитан-лейтенантской комнаткой и ежедневно терпеть панибратство дурака Рабиновича.
Подробности этой опалы были покрыты мраком - густым, словно бабушкина перина. И хотя, учитывая имевшийся у него собственный горький опыт, Грумдт кое о чем и догадывался, но высказать свои подозрения вслух он не мог. Ведь даже молча гадать (не говоря уж: расспрашивать) о таинствах Службы было делом не просто запретным, а - гадким. Ну вроде как подглядывать за родительской спальной.
*************************************************************
Сикорски неохотно захлопнул книгу (Грумдт успел разглядеть на обложке смешную фамилию автора: толи "Петс" толи "Метс") и, захлопнув, вопросительно посмотрел на не вовремя потревожившего его коллегу.
- О чем хоть пишут? - спросил по инерции Грумдт.
- Да так... - неопределенно хмыкнул Сикорски.
- Интересная хоть?
- Хуйня, - лапидарно ответил Сикорски и забарабанил по столу костяшками пальцев.
У Сикорски были маленькие хитренькие глаза и почти идеально круглая, словно бы школьным циркулем обведенная ряшка. Над ряшкой соборным куполом возвышалась огромная плешь. Короче, эта была внешность комика-профессионала.
Такие уютные комики, снимаясь в любимых народом интернетсериалах, обычно раз по восемь на дню произносят какую-нибудь до колик смешащую юзеров фразу, типа: "Ну, вы, блин, му-жи-ки, и за-а-агнули!". Любимым присловьем реального капитан-лейтенанта было: "Е... оно в рот!"
(Капитан-лейтенант был лихим матершинником).
- На хрен приперся? - сурово спросил он Гиеронима Горация.
- Да так... - чуток подзамялся Грумдт, - у меня к тебе... дело.
- Вот это?
Маленький капитан-лейтенант ткнул поросшим розовым пухом пальчиком в принесенную Грумдтом папку.
- Угу.
- Удав нагрузил?
- Он самый.
- А тебе через неделю в отпуск? - злорадно ухмыльнулся Сикорски.
- Угу. Через десять дней.
- И о чем, интересно, этот Удав думает?
- А разве удавы думают?
- Тоже правильно.
И Сикорски опять застучал по столу (он выбивал армейский сигнал "подъем").
- Ну... - осторожно начал Грумдт.
- Х... гну! - еще ядовитей усмехнулся Сикорски. - Десять дней - офигительно долгий срок. Неделька спецметодов и - шашка в дамках.
- За кого ты меня принимаешь? - выкрикнул Грумдт (от обиды - фальцетом).
- За кого, за кого... за... следака.
- Я юрист!!!
- Ты похуист, парень. Как, впрочем, и мы все.
*************************************************************
...Сикорски и Грумдт были друзьями. Грумдт даже и в молодости весьма тяжело сходился с людьми, а уж после-то сорока ни сном и ни духом не ведал, что может вдруг с кем-нибудь вдруг так скорифаниться. Однако, после появления Сикорски в Управлении их как-то странно потянуло друг к другу. Может быть, они интуитивно ощутили в друг дружке людей, взасос поцелованных Службой. Может быть, дело было в каком-то глубинном сходстве характеров. Может, здесь что-то значил их далеко выходивший за средний по Управлению уровень интеллекта. Может быть, это было не дружбой, а просто приятельством. Но какое-то явное выделение друг друга из общей толпы - было.
- Что за дело? - хмуро спросил Сикорски.
- Предумышленное... - в тон ему буркнул Грумдт.
- Висяк?
- Похоже.
- Ой, и спасибо тебе, Гиероним. Большое тебе человеческое спасибо!
- Так отвечаю же я. Пункт сорок третий Устава.
- Отвечаешь, положим, ты. А кого все эти два месяца трахать будут?
- Так за мною не пропадет...
- Ага. Не пропадет, - усмехнулся Сикорски. - Вымоешь зад и вернешь мне по бартеру.
- Ну...- вконец разобиделся Грумдт.
- Хрен гну! Давай сюда свою папку.
Грумдт торопливо пододвинул к Сикорски отливавшее ядовитой зеленью дело. В нем пока что не было ничего, кроме сорока трех листов протоколов первичных и вторичных допросов.
Глава IV
Вообще-то, дело, порученное капитан-лейтенанту, носило, как мы уже говорили, весьма прозаическое название 745/7.
Но нам бы хотелось назвать его:
Смерть гауляйтера
| Пожалуй, единственный, пока никем не опробованный рецепт детектива - это такой, в котором убийцей оказывается читатель.
|
| Один неглупый француз |
Итак, гауляйтер убил себя сам. Будучи кадровым офицером, он застрелился. Застрелился достаточно странно - из противотанкового ружья. Избыточная энергия этого выстрела не только снесла ему половину черепа, но и проломила легкую стенку господы, уничтожив висевшие на ней Конституцию и Портрет Вождя. Тело гауляйтера - при всех орденах, в нелепой зеленой парадной форме - нашли валявшимся между стеной и столом, и поначалу все это приняли за теракт.
Но потом на забрызганных нежно-розовым мозгом досках стола нашли приклеенный скотчем листочек бумаги, где гауляйтер своим характерным квадратным почерком сообщал, что застрелил себя сам, ибо жить в атмосфере тотальной лжи уже больше не может, после чего - все той же неловкой, но твердой рукой гауляйтера - был приписан еще один короткий абзац, смысл которого для составлявшего протоколы муниципального дознавателя так и остался вполне непонятным - абзац был выполнен прихотливой вязью иероглифов ай-языка.
Однако оба капитан-лейтенанта (спасибо матушке-Службе!) довольно легко разобрали этот написанный на южно-долинном диалекте абзац и, разобрав, ухватились за головы: абзац представлял собой довольно бессвязный поток немыслимо грозных и грязных ругательств в адрес Конституции, Страны и Вождя.
Гауляйтер был айем. Эту тему замалчивали, но достаточно было хотя бы раз посмотреть на него: на его пронзительно-голубые глаза, на его огненно-рыжие волосы, на его огромный темно-лиловый нос, на его тяжелую, как бы целиком отлитую из свинца чуть выпяченную нижнюю челюсть - достаточно было хотя бы один-единственный раз увидеть все это, чтоб безошибочно заключить, что в жилах гауляйтера текло не менее семидесяти пяти процентов айсоварской крови и что он, собственно, сам вполне мог быть подвергнут спецмерам.
Уже много лет айсоваров (не всех) подвергали спецмерам. Никто не мог точно сказать, когда это все началось. Нет, конечно, имея спецдопуск, вполне можно было нарыть в спецархивах соответствующее сверхсекретное спецрешение, но ведь трудность была не в этом. Гораздо сложнее было вычислить, когда же быть айсоваром в глазах большинства населения вдруг стало проступком настолько серьезным, что и само подобное сверхсекретное спецрешение вдруг стало возможным.
Дело в том, что раньше быть айсоваром было, в общем, не стыдно. И даже отчасти - почетно. Молва приписывала им некую сексуальную сверхэнергию, а их огромные, темно-лиловые, вытянутые, словно кабачки, носы та же молва уподобляла иным, куда как более секретным частям тела.
Кроме этого народное мнение наделяло их способностью делать деньги как бы из воздуха, и они их не берегли, эти сделанные прямо из воздуха деньги. Они раздаривали их любовницам, они шили у самых модных портных чудовищно дорогие и чудовищно же безвкусные канареечно-желтые жакеты, они без счету давали в долг, они устраивали немыслимые двух-с-половинойнедельные пиры и покупали черные, словно аравийская ночь, "Мерседесы".
И изумленно взиравшее на них население, если чему и завидовало, то не их деньгам (нищий ай в народных глазах выглядел бы так же нелепо, как, скажем, глупый еврей или трусливый чеченец), сколько, наверное, их способности сколько угодно пить, не теряя человеческий облик. Ведь, если бы, скажем, те же аборигены вдруг попробовали бы пить да гулять две недели, то человек пятьдесят при этом бы точно убили, человек двести пятьдесят искалечили б, а человечков пятьсот-шестьсот и совершенно самостоятельно опилось бы до смерти.
А этим, глядишь, хоть бы хны: все ярче синеют носы, все выше вздымаются заздравные чаши, все громче льется застольная песнь: "Ай-рорара! Ай-рорары!".
*************************************************************
А потом неожиданно выяснилось, что всего этого нам не нужно.
Не нужно темно-лиловых носов.
Не нужно чудовищных канареечно-желтых жакетов.
Не нужно безумных двух-трехнедельных пиров.
Не нужно черных, словно аравийская ночь, "Мерседесов".
Вновь избранный Руководитель решил, что без всего этого общество станет только сплоченнее и стабильнее. А обладателей темно-лиловых носов стали время от времени подвергать спецмерам.
*************************************************************
...Именно акция спецвыселения и привела к инциденту в N-ской господе. По некоторым косвенным данным оба капитан-лейтенанта поняли, что проводившаяся в тот вечер проверка относилась к разряду хитрых (т.е. таких, при проведении которых план социальной профилактики уже выполнен и все задержанные могут быть выпущены за калым). Проверка осуществлялась силами спецгруппы УОБ и наряда муниципальной полиции. Ровно в 21-30 означенная хитрая акция спецвыселения завершилась и началась коллективная пьянка.
В пьянке принимали участие: будущий самоубийца Крачан, второй заместитель начальника спецгруппы УОБ действительный фельдфебель Крафман, зампомкомандира эрзац-сержант Минц, действительный рядовой Малявко, эрзац-рядовой Фрухт и - в качестве бесплатного официанта - расконвоированный з/к Зайченко.
*************************************************************
"Да-с, - саркастически подумал про себя Гиероним Гораций, но так и не решился - даже при очень близком приятеле - озвучить эти мятежные мысли вслух, - а воинская-то дисциплинка в спецгруппе УОБ... хромала. Вы только подумайте: младший командный состав может себе позволить совместную пьянку с сержантским составом! ...И о чем сие говорит? Да, вероятно, о том, что пункт двадцать третий Устава не с ветру взят. Ох, и не с ветру взят! Нет-нет, не даром мудрый пункт двадцать три КАТЕГОРИЧЕСКИ запрещает боевым частям (а спецгруппа УОБ пусть потешная, пусть хреновая, но все же вполне боевая часть) КАТЕГОРИЧЕСКИ запрещает боевым частям участвовать в любых профилактических мероприятиях. Ибо солдат он либо солдат, либо палач. Либо солдат, либо - палач! Tertium, я извиняюсь, non datur!!! "
Последние несколько фраз капитан-лейтенант неожиданно для себя произнес в полный голос. После чего настороженно посмотрел на приятеля.
- Да ты либерал, парень, - ухмыльнулся Сикорски, - тебе б не в УОБе лучшие годы терять, тебе бы луженую глотку драть на митингах.
- Да какие сейчас митинги! - смущенно махнул рукой Гиероним Гораций.
- Ну, не скажи, не скажи, - опять с какой-то странной двусмысленностью усмехнулся Сикорски. - Уличная активность населения - суть необходимая часть любой по-настоящему сформировавшейся демократии. И, соответственно, если митингов вдруг не будет, то мы их... организуем. Поможем. И, кстати, именно для этих низменных целей им... т. е., нам и нужны хорошо проверенные цицероны и демосфены. Эх, парень-парень... вот кабы морда у тебя не дергалась, прямая бы тебе дорога в Предпарламент!
- Ну знаешь... - вновь не на шутку обиделся Грумдт, - ты говори, да не заговаривайся!
- Все-все! - вскинул короткие ручки Сикорски. - Все! Больше не буду. Только по яйцам сегодня не бейте, гражданин начальник (а то я и так могу раз в неделю). Бейте лучше по морде. Она у меня широкая - не промажете... Нет! А как бы это было бы все-таки замечательно: Гиероним Гораций Грумдт - лидер партии "За соблюдение Уставов".
- Ты по делу-то можешь чего-то сказать?
- А чего говорить? Обычный воячный бардак. Читай дальше.
*************************************************************
...А дальше, действительно, творился полное безобразие: где-то в половине одиннадцатого между Малявко и Минцем вспыхнула пьяная ссора, переросшая в драку. В продолжение этой драки Минц сломал Малявко ребро, а Малявко выбил противнику зуб и надорвал ухо. В 22-45 помирившиеся Минц и Малявко вместе пошли по бабам. В это же время перебравший мандариновой чачи эрзац-рядовой Фрухт потерял сознание.
*************************************************************
- Ну-с, каково? - не унимался Грумдт. - Это что - боевая часть или банда Моти Гунявого?
- Да успокойся ты, - улыбнулся Сикорски. - Что тебе до спецгруппы? Или ты метишь на теплое место Крафмана?
- Да обидно же! Я ведь хоть и канцелярская шавка, а тоже в деле бывал...
- Где?
- Один раз здесь, а в другой - за Рекой, еще при кайзере.
- Расскажи.
- А кто протоколы будет читать?
- А... а ведь я тоже...- вдруг как-то очень серьезно и медленно произнес Сикорски, - целых четыре года... в Месопотамии...
- О-о! - уважительно ужаснулся Грумдт. - Там было жарко.
- Там было по-разному. Очень по-разному. Давай, читай свою папку.
*************************************************************
Итак, в 22-45 эрзац-рядовой Фрухт вырубился. Дальнейшее излагается со слов расконвоированного з/к Зайченко.
В 23-15 (включенное на полную громкость радио начало передавать юмористическую передачу "Три Ха-Ха") второй заместитель начальника действительный фельдфебель Крафман попытался покончить жизнь самоубийством. Со слов з/к Зайченко, он достал пистолет системы "ПТ-2-А", поднес его к виску и попытался выстрелить. Однако выстрела не последовало, поскольку чуть более трезвый и сохранивший остатки рассудка Крачан успел изъять из пистолета обойму. Возникший сразу же после этого между Крачаном и Крафманом пьяный спор в основном сводился к настоятельным просьбам Крафмана вернуть ему обойму и неоднократным отказам Крачана это сделать. В конце концов физически более сильный Крачан связал замначальника и запер его в кладовке.
В 23-45 расконвоированный з/к Зайченко покинул господу и вернулся в расположение своего лагеря, чтобы, по его словам, успеть хотя бы ко второй вечерней поверке.
(Показания до и после применения методов спецвоздействия совпадают. Присутствие з/к Зайченко на второй вечерней поверке подтверждает дежурный комендант лагеря действительный фельдфебель Ротман).
Эрзац-рядовой Фрухт, согласно его словам, очнулся поздно ночью. Точного времени указать не может. Горевшие во время пьянки лампы были потушены. Лишь в соседней комнате (рабочем кабинете Крачана) мерцал зеленоватый аварийный свет. Пройдя туда, рядовой прежде всего обратил внимание на то, что в кабинете отсутствует Портрет Верховного Главнокомандующего. Потом он заметил, что отсутствует и стена, на которой был обязан висеть Портрет. На месте отсутствующей стены чернел огромный неровный проем, а в проеме виднелась луна и крупные южные звезды. (Крупные южные звезды - выражение самого Фрухта, бывшего учителя литературы и человека с претензиями на образованность). Лишь потом эрзац-рядовой разглядел валявшееся в проходе безголовое тело, в котором - по характерному набору наград - сперва предположительно признал Крачана, а потом, заметив на правом запястье выжженную порохом татуировку: спасательный круг и висевшую в нем вниз головой наяду, - окончательно убедился в гибели непосредственного начальника и поднял тревогу.
Выстрела не слышал (что странно).
Показания до и после применения методов спецвоздействия совпадают.
- Да ни хуя здесь нету странного, - буркнул Сикорски. - Выстрел из противотанкового ружья - это не то, что может разбудить мертвецки пьяного солдата. А вот что мне действительно непонятно - это то, что и в окрестных домах выстрела никто не слышал. Т.е. слышали, естественно, разные выстрелы (по ночам там балуют), но вот выстрела именно из противотанкового ружья никто из соседей вспомнить не может. А вот это действительно необъяснимо.
- Да, здесь много странного, - кивнул головою Грумдт. - Как ты думаешь, это действительно самоубийство?
- Нет... - подумав, ответил Сикорски, - вряд ли... подбрюшьем чую, что предумышленное.
- Инсценировка?
- Похоже.
- А какие-нибудь конкретные версии есть?
- Есть, - как-то слишком охотно отозвался Сикорски.
- Какие?
- А вот такие.
И здесь маленький хозяин маленького кабинета поднял левую руку и постучал по циферблату часов, стрелки которых замерли на без трех минут шесть.
Рабочий день завершился.
Глава V
Имперский следователь Грумдт вдруг ясно представил улицу Будриса. Хм... Как все-таки странно! Все свое детство Гиероним Гораций пытался выяснить, что за человек этот Будрис и почему в его честь назвали улицу, но ни единый житель улицы Будриса об этом точно не знал. А сейчас и спросить уже некого. Да и сама эта улица уже давным-давно называется по-другому.
КАК И ВСЕГДА В МЕЧТАХ, КАПИТАН-ЛЕЙТЕНАНТ ВИДЕЛ СТРАННОЕ ВРЕМЯ ГОДА - НЕ ТО ПОЗДНЮЮ ОСЕНЬ, НЕ ТО РАННЮЮ ЗИМУ. НА УЛИЦЕ БУДРИСА ЛЕЖАЛ СУХОЙ ПЕРЕГОНЯЕМЫЙ С МЕСТА НА МЕСТО ПОЗЕМКОЙ СНЕГ И БУДУЩИЙ КАПИТАН-ЛЕЙТЕНАНТ ВЫШАГИВАЛ ВДОЛЬ ТРОТУАРА В СВОИХ НОВЕНЬКИХ ЧЕРНЫХ ВАЛЕНКАХ И ОДУРЯЮЩЕ ПАХНУЩИХ СВЕЖЕЙ РЕЗИНОЙ ГАЛОШАХ. БУДУЩИЙ ДЕРЖАВНЫЙ СЛЕДОВАТЕЛЬ ВДОХНОВЕННО ПИНАЛ НОГОЮ КОНСЕРВНУЮ БАНКУ. КАК И ВСЕГДА В МЕЧТАХ ЕМУ БЫЛО ЛЕТ НЕ ТО СЕМЬ, НЕ ТО ВОСЕМЬ.
...А настоящий, сорокадвухлетний капитан-лейтенант сидел в круглосуточном кафе "Будьте нате!" и допивал уже четвертую порцию мандаринового самогона. Капитан был привычно, спокойно пьян. Свои двести пятьдесят-триста грамм он выпивал практически каждый вечер.
А НА УЛИЦЕ БУДРИСА К НЕМУ ПОДОШЛА КРАСИВАЯ ЗЛАТКА СГУЩАНСКАЯ.
- ПРИВЕТ, - ЧУТЬ ЗАРДЕВШИСЬ, СКАЗАЛА ОНА.
- ПРИВЕТ, - ДЕМОНСТРИРУЯ СВОЙСТВЕННОЕ ЕМУ В ТЕ ВРЕМЕНА НЕПОКОЛЕБИМОЕ ПРЕЗРЕНИЕ КО ВСЕМ ДЕВЧОНКАМ НА СВЕТЕ, ОТВЕТИЛ ЕЙ БУДУЩИЙ ДЕРЖАВНЫЙ СЛЕДОВАТЕЛЬ IV РАНГА.
- ТЫ ЧИТАЛ "ПРИКЛЮЧЕНИЯ ЛЕЙТЕНАНТА ЛОРИНГЕЛЯ"? - ВДРУГ СПРОСИЛА ЗЛАТА.
- НЕТ, - ОТВЕТИЛ ЕЙ ГЕРКА.
- Я МОГУ ТЕБЕ ДАТЬ ПОЧИТАТЬ. У МЕНЯ ЕСТЬ ЭТА КНИГА.
- А ОНА ИНТЕРЕСНАЯ?
- ДА.
А в круглосуточном кафе "Будьте нате!" настоящий сорокадвухлетний капитан-лейтенант обнаружил у себя за столом соседку - проститутку с напудренным вырезом.
- Сколько? - машинально спросил он ее.
- Двадцать пять, - чуть смущаясь ответила проститутка.
- А не круто ли?
- Так мне ж половину отстегивать вон этому кровососу, - понизив голос, произнесла проститутка и незаметно ткнула пальцем в верзилу-буфетчика.
- Хорошо, - подумав, ответил Грумдт. - Хорошо, я согласен. Только ты пока посиди вон там. За тем столиком. Я тебя - позову. Но попозже. А пока ты иди. Хотя нет, постой-ка. Ты... читала "Приключения лейтенанта Лорингеля"?
- Да, - неожиданно ответила проститутка.
- Кто тебе там больше всех нравится?
- Леди Эстрелла.
- А мне - капитан Фарлакс.
- Но он же... трус.
- Разве?
- Но он же в конце всех предал. Он не выдержал пыток.
- А ты бы - выдержала?
- Ну... я не знаю. Я же женщина. С меня ведь и спрос другой. А капитан Фарлакс - чмо.
- Да... но, боюсь, что я тоже...
- Вы на себя наговариваете. Вы такой импозантный мужчинка!
- Ну да, ладно- ладно. Ты пока что иди. Ты что будешь пить?
- Водку, - не чинясь, ответила проститутка.
- Ну, вот и закажи за мой счет полстакана "Державной особой" и посиди вон там.
Грумдт показал на столик в противоположном углу зальчика.
- Странный вы какой-то, мужчина. У вас что - неприятности?
- Да.
- Какие?
- Мне сорок два года.
- А-а...
- Понимаешь, мне сорок два года, а я до сих пор не знаю, зачем я живу. Вот такие у меня неприятности.
- А-а...
- Ты пока что иди, иди. Я тебя позову.
Проститутка, пожав плечами, пересела за указанный капитан-лейтенантом стол.
Грумдт допил самогон и опять перенесся на улицу Будриса.
ОНИ ШЛИ СО ЗЛАТКОЙ СГУЩАНСКОЙ, ВЗЯВШИСЬ ЗА РУКИ... ХОТЯ, НЕТ - ОН НИ ЗА ЧТО БЫ НА СВЕТЕ НЕ ОСМЕЛИЛСЯ Б ВЗЯТЬ ДЕВЧОНКУ ЗА РУКУ! ОНИ ПРОСТО ШЛИ ЧУТЬ БЛИЖЕ ДРУГ К ДРУГУ, ЧЕМ ЭТО БЫЛО ПРИНЯТО И ВЗАХЛЕБ ГОВОРИЛИ О КАПИТАНЕ ФАРЛАКСЕ И ЛЕДИ ЭСТРЕЛЕ...
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
А С ПЕРЕГОРАЖИВАВШЕГО УЛИЦУ БУДРИСА РЕКЛАМНОГО БАННЕРА ИМ УЛЫБАЛСЯ СТАРЫЙ И МУДРЫЙ КАЙЗЕР.
Глава VI
На следующий день капитан-лейтенант пришел на работу с легкой головной болью. Впрочем, как мы уже где-то упоминали, людей с иной, небольной головой в Управлении попросту не было. Так что терзавшую его головную боль капитан-лейтенант отнюдь не скрывал, а струившийся изо рта перегар - не зажевывал.
Войдя в кабинет, он без промедления сел за рабочий столик и пододвинул к себе листок с осенившими его накануне мыслями. На этом крошечном, величиною с ладошку, бумажном обрывке остро заточенным карандашом было выведено:
Сообр. ПЕРВОЕ.
Где гарант., что Крафм. был действ. заперт и связан? Возм. сговора между Зайч. и Крафм.?
Сообр. №2 (цифра "2" взята в жирный кружочек): Зайч. мог убить Крачана между 22-45 (бесп. Фрухта) и 24-00 (вторая поверка). Мотивы убийства? Каковы отн. Между Крач. и Зайч.?
Сообр. III: Где гарант., что труп принадл. именно Крач.? Кто может опознать труп? Отп. п-цев?
Сообр. IV: Возм. ТЕРАКТА? (!!!) Записка сделана под давл.? Выстрелом в гол. уничт. следы пыт.?
Сообр. V: Малявк. и Минц? Оба имеют алиби, подтв. соотв. б-ми: гражд-ми Балтрушайтис и Подковыровой. Возм. сговора?
Сообр. VI: Полн. отс. к-л алиби у Фрухта.
Список подозреваемых (слова "список подозреваемых" выделены четырьмя волнистыми черточками):
- Зайченко
- Фрухт
- Крафман
(М-ко и Минц под сомн.)
Здесь на столе зазвонил телефон.
- Действительный державный следователь IV ранга Гиероним Гораций Грумдт слушает! - как всегда, моментально сорвав с рычагов трубку, отчеканил он.
- Ну и как? - спросил его сладенький голос Сикорски.
- Да так... - заалел, словно барышня, Грумдт.
(Сикорски видел его вчера с проституткой).
- У тебя хоть хватило ума не совершать погружения без скафандра?
- Да я вообще, блин, вчера никуда не погружался!
- Рассказывай.
- Да я честно тебе говорю! Назюзюкался вчера так, что хоть самого... это самое...
- Рассказывай. А на счет невинно убиенного гауляйтера чего-нибудь ты накумекал?
- Ну... - Грумдт глубоко и печально вздохнул.
- Хрен гну! Послушай-ка... братец. Ты будешь здесь тешить свою юношескую гиперсексуальность, а мне потом целых два месяца вылизывать оставленные тобою какашки?
- Так...
- Сери да никак. Если к пятнице не будут готовы протоколы повторных допросов, нашего вчерашнего разговора не было. Ты меня понял?
- Понял-понял... Слушай! - не выдержал Грумдт. - А ты мне что - теща?
- А что? - оживился Сикорски.
- А то! Чего занимаешься плешепроедством? Ты сам что - святой?
- Да нет, не святой. Просто вот смотрю на тебя и охуеваю: и что за вожжа залетела тебе под хвост? Тебе что, отпуска не дождаться?
- А ты думаешь, я это с радости?
- Да вижу, что нет. Да, ладно... Ладно! Бог с ней, с сединою в бороду, Бог с ним, с бесом в ребро, ты мне лучше ответь: с чего намереваешься начать расследование?
- Хочу допросить этого... Крафмана.
- Думаешь он? Не похоже.
- Да, наверно, не он. Просто он самое жиденькое звено. Думаю, если нажать, расколется.
- Ну дай Бог удачи. Как будешь допрашивать: по-хорошему или...?
- Как получится.
- Ну дай Бог. Дай Бог. Если расколется, звякни. Покедова!
Сикорски выключился.
Грумдт набрал номер дежурного по конвою и приказал ему привести на допрос подследственного Крафмана.
Глава VII
Действительный фельдфебель Крафман не всю свою жизнь был замкомандиром спецгруппы и не с самых своих юных лет плотно участвовал в жестких проверках. Некогда он служил в Андриапольском университете и исследовал Дешт-и-Кыпчак эпохи позднего средневековья. В те времена он привык считать себя как бы жителем XIV века и взирал на проносящуюся мимо него действительность с некоторой академической иронией, в душе презирая ее за суетность и ненадежность.
Право на такую иронию давал весь его подчиненный одним интересам Науки быт: обилие толстых и скучных книжек, убогая и тесная комнатка, нерегулярно выплачиваемое грошовое жалованье и почти полное отсутствие алкоголя и женщин.
Такая размеренная и аскетичная жизнь продолжалась лет десять. А потом диковинная крафмановская профессия вдруг приобрела неожиданную злободневность. Очередная - как поначалу казалось, на время - прописавшаяся в Гранитных дворцах группа военных ни с того, ни с сего объявила Дешт-и-Кыпчак исконной великоливонской землей и, соответственно, зоной первоочередных государственных интересов. Все это, естественно, было полной чушью. Робкая ливонская колонизация Дешт-и-Кыпчака началась лишь в последней четверти XVIII века, и великоливонское влияние в нем всегда уступало и славянскому и тюркскому. О том, чтоб публично озвучить весь этот бред не могло быть и речи. Ни один хоть чуть-чуть уважающий себя исследователь не пошел бы на это даже под дулом пистолета. Лишь давно уже безнадежный в смысле исследовательской репутации эрзац-профессор Шварцман, немного подумав, организовал семинар "Наши предки унгалы и их национально-освободительные войны на Среднем Востоке".
Семинар проводился дважды в неделю. По четвергам и по вторникам.
Поначалу его посещала лишь жалкая кучка шварцмановских аспирантов да не менее жалкий пяток страстно желавших халявных зачетов студентов.
Вся прочая академическая общественность смеялась в голос. Фраза о том, что унгалы - предки ливов, передавалась из уст в уста наряду с самыми свежими университетскими анекдотами. Вызывающая антинаучность шварцмановского позорища возымела даже некий обратный эффект: у исторического молодняка стало считаться хорошим тоном, заскочив на пару минут в аудиторию 208, подхватить там какой-нибудь особенно сочный эрзац-профессорский перл, а потом разнести его по курилкам.
Короче, молодняк безыдейно ржал. Люди же чуть более зрелые недоуменно чесали в затылках. Наиболее дальновидные из них перешептывались, что столь беспардонное раболепие лишь дискредитирует центральную власть (которой все они желали добра), и что именно центральная власть (которой, повторяем, никто не желал плохого) должна наконец вмешаться и одернуть холуя.
Однако, шли годы, а центральная власть все не вмешивалась и не вмешивалась. И мысль о том, что унгалы - предки ливов потихонечку стала привычной. И оспаривать ее вслух стало как-то... не принято.
Нет, сперва это было не принято лишь потому, что противоположная ей концепция являлась как бы либеральным общим местом и лишний раз упоминать о ней означало - стучаться в открытую дверь и, так сказать, упражняться в банальностях, а потом... потом это стало просто не принято. Во всяком случае публично не соглашаться со шварцмановской теорией позволял себе лишь восьмидесятитрехлетний академик Ахман (дряхлый университетский инфант террибл). Вся остальная профессура отмалчивалась. Ибо перечить было себе дороже. Ведь обновленная власть взялась за дело всерьез. В отличие от старой (какой-то не очень серьезной) власти она никого особенно не прельщала ни чинами, ни орденами, ни званиями и требовала беспрекословной и рабской покорности именно за то, что людей типа Шварцмана или Крафмана и было важнее всего: т. е. за академическую тишину и покой, за нерегулярно выплачиваемое грошовое жалованье, за возможность приходить на работу в половину первого и устраивать творческий выходной каждую среду.
Короче, новая власть взялась за дела настолько толково, что уже через пару лет будущий замкомандира спецгруппы понял: пришла пора выбирать - либо ежеминутно лгать, либо идти в дворники.
Самым же неприятным в этой дилемме было то, что никакого, собственно, выбора не было. Ведь Искандер Теодор (а именно так все звали Крафмана) был любимейшим учеником одного всемирно известного ученого - профессора-парадоксалиста, завзятого либерала и фрондера, и самый факт этого ученичества напрочь исключал возможность хоть какого-то компромисса и требовал беспрекословного и гордого ухода в дворники.
Искандер Теодор отлично запомнил, как однажды он посетил Учителя и имел с ним самый, наверное, важный за всю свою жизнь разговор. Их встреча произошла в точно назначенный срок (а надобно вам сказать, что всемирно известный историк довольно ревниво хранил свой покой, и из всех его бесчисленных учеников лишь Искандер-Теодор да еще один человек имели право переступать порог его дома), итак, это крайне важная для них обоих встреча произошла в за несколько дней обозначенный срок. По-домашнему одетый Учитель принял Крафмана, по своему обыкновению, чуть-чуть холодно.
Или даже, скорее, так: холодновато-суховато-спокойно.
Дело в том, что Учитель, бывший в своих всемирно известных трудах публицистом на редкость категоричным и колким, в реальной жизни был человеком удивительно сдержанным и всегда воздвигал между собой и собеседником как бы незримую, но непреодолимую стену.
Итак, по-домашнему одетый профессор принял Крафмана, по своему обыкновению, чуть-чуть холодно. Речь поначалу пошла о предстоящем заседании ученого совета, а потом, как всегда, приобрела характер философско-религиозный. Первым делом профессор коснулся своего излюбленного Храма Культуры, а потом заговорил о его бесчисленных Каменщиках, живущих единой мечтой: вложить хотя бы Кирпич в это Храм. Потом профессор добавил, что даже простое желание - пусть даже и неосуществленное - донести свой Кирпич до Храма является достаточным оправданием любой человеческой жизни. А потом профессор замолк.
Он молчал удивительно долго.
(Искандер Теодор весь собрался и как бы внутренне чуть привстал на цыпочки. Сейчас должно было последовать фирменное снижение - виртуозный прием, с помощью которого Учитель переходил от самых, казалось, бесплотных материй к проблемам самым насущным и животрепещущим).
- Но! - наконец промолвил Учитель и его длинный и тонкий палец взмыл, словно маршальский жезл, вверх.
- Но... задумывался ли ты, Искандер, что этот наш Храм пугающе чужд 99% земного населения? Представь себе несчастную домохозяйку, полдня стоящую в очереди за куском дешевого мыла. Представь искалеченного на последней войне мальчишку, чья единственная радость - достать шприц с дешевым наркотиком, потому что вторая его мечта - купить приличный, не раздирающий в кровь культю протез абсолютно неосуществима. Представь себе седовласого ветерана Большой Мясорубки с его нищенской пенсией, превращенной инфляцией в груду грязных бумажек. Представь и подумай, как легко убедить всех этих людей, что именно мы, непонятные им строители Храма, являемся главными виновники всех их несчастий.
Профессор медленно-медленно встал и подошел к окну.
- И прежде чем желать торжества свободы, - произнес он после почти двухминутной паузы, - подумал ли ты о том, что сделают с тобой эти люди, став свободными?
Потом Учитель снова вернулся к столу и медленно-медленно сел в свое знаменитое, обитое красной кожей кресло, после чего, полупрезрительно назвав тогдашнего Главу по фамилии (притом, что Главу по фамилии в стране не звал НИКТО), в двух словах охарактеризовал его как человека весьма и весьма посредственного. А потом язык профессора опять вдруг стал абстрактно-бесплотным и этим своим отвлеченным, перенасыщенным сложнейшими академическими терминами языком профессор предположил, что в развитии их страны опять, судя по всему, наступила достаточно долгая стагнационная стадия и что лично он не видит в этой достаточно долгой стагнационной стадии ничего особенно негативного, поелику профессор уверен, что именно внешне спокойный стагнационный период и является временем аккумуляции наиболее нужных и важных для общества изменений, но, - со вздохом продолжил он, - этот длительный стагнационный период остро нуждается в неком... в неком информационно-дремотном порошке, состоящем не изо лжи, а из некой причудливой взвеси эксцентрически перевернутых смыслов, заключающихся, в частности, и в непременном признании того, безусловно, не совсем бесспорного факта, что именно унгалы и являются предками ливов.
После этого Учитель вдруг снова стал говорить на редкость конкретно и ясно и буквально в двух-трех словах объяснил ученику, чего ему следует избегать, а на что, напротив, делать особый нажим на ближайшем заседании ученого совета. Из речи профессора следовало, что высшие интересы Храма Культуры требуют решительного размежевания с невменяемым Ахманом и столь же решительного объединения с прагматиком Шварцманом, и ради этого профессор не только был согласен признать пресловутых унгалов предками ливов, но даже и согласиться с тем, что именно раскопанный Шварцманом Кара-Бату был истинной столицей Великого Урала.
Блестящий маневр Учителя сделал возглавляемое им движение школой вполне официальной. Привыкшие к полуопале ученики поначалу немного стеснялись, но через год или два - привыкли. Все-таки мудрый Учитель умудрялся вносить оттеночек либеральности даже в свой нынешний статус расчисленного до последней цифры светила. Он, например, принципиально не носил галстука. И по-прежнему называл Главу по фамилии. А, когда ему вручали орден Святаго Андроссия с Алмазной Панагией, он явился получать его в свитере и джинсах (чем вызвал невообразимую панику свиты и добродушный хохот Главы). Так что государственная востребованность профессора ничуть не отдавала холуйством, и его бесчисленные ученики с полным правом поглядывали сверху вниз на стелившихся по земле аспирантов Шварцмана.
И, в тоже время, быть участником школы вполне официальной, оказалось, как ни крути, намного выгодней, нежели подвергаться многолетней опале. Например, издаваемый профессором альманах "Мир Разума" уже через год был провозглашен национальным достоянием и получил правительственную субсидию. А мультимиллионер Анвар Айвазов тут же дал на раскопки сто тысяч.
А когда их традиционный ежегодный слет медиевистов вдруг состоялся в бывшей загородной резиденции кайзера, то тут даже облаченный в тесноватый прокатный смокинг Искандер Теодор, проходя мимо лихо козырявших ему двухметровых офицеров охраны, был вынужден в глубине души согласиться, что продолжительная стагнационная стадия, столь прозорливо предсказанная Учителем, оказалась действительно на редкость плодотворной.
...Между тем, обстановка на кафедре медиевистики понемногу менялась. Все три главных партии: и Шварцмана, и Ахмана, и Учителя заключили своего рода водяной мир и сообща навалились на нового начальника кафедры - присланного со стороны фантастического профана и солдафона.
Эта борьба какое-то время шла с переменным успехом, но потом приключилось странное: фракции Ахмана и Шварцмана вдруг затаились, и Учитель остался с начальником, по сути, один на один. Поначалу Учитель храбрился и намекал на некие личные выходы на Главу, которого он больше не называл по фамилии. Но потом случилось то самое знаменитое заседание кафедры, на котором Учителя попросту стерли в пыль. На этом заседании выяснилось, что Учитель, оставаясь, конечно, великим ученым, оказался более чем посредственным царедворцем и не учел того, что новый начальник кафедры - фантастический профан и солдафон - тоже имел свои выходы в очень высокие кабинеты, причем выходы эти были куда как короче всех прочих, ибо новый начальник кафедры - фантастический, повторяем, невежда - оказался бывшим сослуживцем Главы по одному дальнему гарнизону.
Последствия этой промашки были ужасны: при университете оставили лишь самого профессора, а всех его учеников разогнали. Поскольку большинство из них номинально числилось офицерами, то их почти поголовно призвали в войска. Места службы им доставались - хуже некуда, и выпавшая Крафману должность замначальника Ошской спецгруппы считалась еще жребием относительно божеским.
*************************************************************
...Теодор Искандер на всю свою жизнь запомнил их самый последний прощальный вечер в круглосуточном ресторане "Фортеция" (деньги на этот прощальный сбор снова дал мультимиллионер Анвар Айвазов). Подходя к кабинету следователя, Искандер вспоминал то скорбный морщинистый лик Учителя, постаревшего сразу лет на десять, то крошечную фигурку подчеркнуто скромно сидевшего в самом дальнем углу мультимиллионера (Айвазов не пил и не ел, а лишь поглаживал и пощипывал свою иссиня-черную бородку-вимпэ), то надменных и наглых лакеев, то бесцельно слонявшиеся по огромному ресторанному залу толпы учеников.
Никто из них не имел уже права на ношение академической формы - на одних были куцые сюртучки учителей общенародных школ, на других -стоявшие колом унтер-офицерские кители, на третьих (самых, как в последствии выяснилось, фартовых) скромные серенькие мундиры гвардии рядовых Службы. Надолго запомнился Искандеру и метавшийся то туда, то сюда разговор. Он заходил то о ненужных уже кафедральных сплетнях, то касался самых заумных научных материй, то вообще поминалась чуть ли не политика и погода. А потом один из нелюбимых учеников Иоганн Амадей, попавший под Карладар, в самое пекло и погибший ровно через три месяца, этот самый Иоганн Амадей вдруг поразительно быстро наклюкался и начал вдруг декламировать из "Сокровенной Саги":
О, вы!
Шилозубые нукеры,
Вспоенные теплой человеческой кровью.
О, вы!
Еженощно сотрясающие податливое лоно Вселенной.
О, вы...
|
- Кровью? - вдруг тихо-тихо спросил профессор.
- Да... кровью... - тут же осекся и замолчал Иоганн Амадей, в душе у которого какие-то крохи благоговения перед Учителем, конечно, тлели.
- Именно кровью, - тихо-тихо продолжил профессор и погладил красную ручку ресторанного кресла, странно похожего на когда-то стоявшее у него в кабинете кресло-трон. - Кровью. Горячей и чистой кровью...
- Заговаривается старик, - шепнул на ухо Крафману Карлус Симплициус, самой недалекий из учеников и единственный, оставленный при университете.
- Да, - согласился Искандер Теодор, - на... верное.
После чего вдруг залпом выпил стакан "Державной особой".
От выпитой водки в голове загудело, а панорама зала вдруг приобрела какую-то странную многомерность: он разом видел и пошатывающегося Иоганна Амадея, и оцепеневшего в своем кресле Учителя, и сияющего, словно медный пятак, Симплициуса, и наглых лакеев, и скромно сидевшего в самом дальнем углу мультимиллионера, все так же поглаживавшего и пощипывавшего свою айсоварскую бородку-вимпэ.
Глава VIII
Гиероним Гораций Грумдт захлопнул личное дело Крафмана.
Нет, убить такой человек не мог.
А вот стать пособником террористов - запросто.
Капитан-лейтенант закурил и надавил зеленую кнопку вызова. Минут через восемь двое хмурых конвойных ввели Крафмана.
*************************************************************
"Так-так-так, - отметил про себя Гиероним Гораций, машинально включая в сеть черную вилку древнего электрочайник, - а, похоже, что господин учитель таки действительно пользовался любовью своих подчиненных. Во всяком случае, положенные ему по Уставу наручники явно были надеты у самой двери. Ибо никакой красноватой потертости от только что снятых тесных наручников на кистях господина учителя нет".
Чайник затрясся и зашумел.
Грумдт раздавил в фарфоровой пепельнице дорогую папиросу "Заремба", а потом высыпал в литровую кружку две чайные ложки своего любимого "Кайзер-арабика". Залив литровую кружку по ризку водой, он еще раз внимательно смерил взглядом подследственного.
Да... подследственный выглядел сильно.
Точеный монетный профиль. Гордый разворот атлетически развитых плеч. На диво вылепленный подбородок с крошечной ямочкой.
Короче, типичный кинокрасавец тридцатых годов. Нечто среднее между Дугласом Фэрбенксом и Рудольфо Валентино.
Правда... господина подследственного чуть-чуть подводил взгляд. Выражение исподлобья глядевших на державного следователя глаз было совершенно не дугласо-фернбексовское.
Испуганный был у действительного фельдфебеля взгляд.
Жалкий был взгляд.
Растерянный.
Впрочем... за все долгие годы службы людей с иным взглядом капитан-лейтенант в своем кабинете не видел. И он абсолютно точно знал, что если когда-нибудь - не дай, конечно, Господь! - ему самому суждено будет войти в кабинет державного следователя с покорно сложенными за длинной спиной руками, у него будет точно такой же взгляд.
Испуганный
Жалкий.
Растерянный.
*************************************************************
- Пожалуйста, присаживайтесь, господин фельдфебель, - как можно более доброжелательным голосом предложил он Крафману.
- А разве... я... - недоуменно промямлил тот.
- А вы, простите, с какого времени в армии?
- С... февраля.
- А вот когда вы прослужите хотя бы годик, - пригубив раскаленного "Кайзер-арабика", с улыбкой продолжил Гиероним Гораций, - то будете знать, что Управление Общей Безопасности, в котором имею честь служить я, и Служба Собственной Безопасности, расположенная при штабе - две совершенно разные вещи. Попади вы в СБ, вы бы были никто и звались никак. А в нашем, хранимом Богом УОБе у вас - до суда - сохраняются все чины и звания. Так что, прошу вас, присаживайтесь...
Крафман сел.
- Ведь Управление Собственной Безопасности - с жаром продолжил Грумдт, - это, господин фельдфебель, кто? Это белая кость. А Управление Общей - это серые мышки да мелкие пешки. И одна из таких самых мелких и незаметных пешек сидит сейчас перед вами. Ибо мы, следаки - чернорабочие следаки-работяги... А вы, кстати, какой институт заканчивали?
- Имперский центральный.
- Ан-дри-аполь-ский?! - с на редкость искренне разыгранным изумлением выдохнул Гиероним Гораций.
- Д...да.
- Так мы же с вами коллеги! Нет, я-то, естественно, тянул свою лямку на военфаке, а вы, что тоже вполне естественно, посещали факультет поцивильней... Наверное, филологический?
- Исторический.
- О-о! - Грумдт вдруг мечтательно полуприкрыл глаза, глубоко ввалил щеки и произнес со старческими придыханиями. - На-аши прэ-э-эдки са-а-арматы!
Искандер-Теодор, как ни глупо это было в его положении, захихикал. Грумдт поразительно точно изобразил поминутно склонявшего именно эту фразочку Ахмана.
Правда, где-то на третьем-пятом "хи-хи" Крафман сник. Шутка была - двусмысленной.
- Ну-у... - моментально успокоил его тут же понявший причину этой тревоги Гиероним Гораций, - и опять вы запамятовали, что у нас здесь Четвертое Управление, а не Пятое. Нас, работяг из Четвертого Управления вопросы информационной безопасности не касаются. Кто бы там ни был нашими предками: унгалы, чухонцы, славяне, са-а-арматы - кража останется кражей, а убийство - убийством. Мда... убийством... А вы, стало быть, тоже слушали лекции Ахмана? Ну, и как там старик? Сильно сдал?
- Не знаю, - беззаботно пожал плечами подследственный, - за те одиннадцать лет, что я его видел, он практически не изменился. Все та же брызжущая сарказмом мумия.
- Мумия, говорите? Двадцать два года тому назад Ахман был далеко не мумией. Это был - живчик. Хотя, конечно, уже местами... мумифицированный.
Капитан-лейтенант подошел к окну и привычно уперся взглядом в темно-зеленые заросли рододендрона.
- А информационная безопасность, дорогой вы мой человек, - капитан-лейтенант производил впечатление человека, целиком и полностью погруженного в свои мысли, - нам, работягам из Четвертого Управления а-абсолютно до феньки. Кто бы там ни был нашими предками, кража останется кражей, а убийство - убийством. И благодарите Бога, что попали именно к нам. Покуда у вас уголовное обвинение, никто не сорвет с ваших плеч погоны и не отберет ордена. Впрочем, у вас ведь, кажется, нет орденов?
- Нету.
- Ну да, конечно! Какие у человека, отслужившего семь с половиной месяцев, могут быть ордена. Хотя вас, кажется, уже один раз представляли к Андрею с алмазом?
- Н-нет, - недоуменно пожал плечами Крафман.
- Да представляли уже, представляли! За то дело на речке. И Удав был двумя руками "за", но эрзац-генерал Прищепа... короче, дело не выгорело. Что, конечно, прискорбно. А что вы делали в день преступления после двадцати трех ноль-ноль?
И капитан-лейтенант впился в фельдфебеля своим настороженным и веселым взглядом.
- Я-а... я... не помню.
- Совсем ничего не помните?
- Совсем.
- А после двадцати двух ноль-ноль?
- Тоже... тоже не помню...
- Ой ли? Ведь ваш, так сказать, банкет, кажется, начался без двадцати пяти десять?
- Видите ли... - чуть замялся фельдфебель, - я ведь практически сразу... потерял память. И очнулся я только... утром. В кладовке. Связанный.
- Хм! - все так же весело удивился Грумдт. - Значит, в кладовке? Связанный? И совсем ни хрена не помня?
- Н-нет...
- Ничегошеньки?
- Ничегошеньки.
- Даже свою попытку самоубийства?
- Н-нет... А какое это может иметь отношение... к делу?
- Как какое! - Грумдт даже рот приоткрыл от изумления. - Как какое! А еще интеллигентный человек! Да неужели же вы не понимаете, что любая личность, у которой хватило решимости выпалить в самое себя, способна выстрелить и в кого-то другого?
- На что это вы... намекаете?
- Решительно ни на что, дорогой мой коллега! Просто стараюсь, по мере своих невеликих сил, поддержать высокоинтеллектуальную беседу. В нашем медвежьем углу не часто встретишь интеллигентного человека. Вот я и стремлюсь... соответствовать.
- Зачем, - до смерти перепуганные черты красавца-фельдфебеля вдруг на долю мгновения исказились каким-то подобием детской обиды, - зачем вы надо мной... издеваетесь?
("Тю-ю! - присвистнул мысленно Гиероним Гораций. - Ты еще не знаешь, КАК издеваются).
- Зачем вы надо мной смеетесь? Вы что, хотите сказать, что выстрелил я? Из ружья?
- Из гранатомета.
- Но я не умею стрелять из гранатомета!
- Вот как? Замкомандира спецгруппы, не умеющий обращаться с противотанковым оружием?
- Да какой я из меня командир! Я - историк!
("Ты истерик, а не историк, - приложившись к огромной литровой кружке, спокойно подумал Гиероним Гораций, - а, впрочем, психуй-психуй. Мне это выгодно").
- Значит, - улыбнувшись от уха до уха, спросил он подследственного, - значит, вы не умеете стрелять из противотанкового оружия?
- Нет, не умею.
- И даже готовы поклясться в этом?
- Да, готов.
- Всем самым святым?
- Да.
- Даже именем своего Учителя?
- Причем здесь Учитель?!
- Притом.
- Но ведь это будет звучать... идиотски.
- Значит, поклясться самым-самым святым вы не можете?
- Нет, почему же, могу.
- Так клянитесь.
- Ну, хорошо. Я клянусь, - потупив глаза, промолвил подследственный, - клянусь... нет, как-то это, все-таки, глупо... Ну, хорошо! Я клянусь именем своего Учителя Дмитрия Гродницкого, что не умею стрелять ни из одного вида оружия, кроме табельного пистолета "ПТ-2-А" и обычной пехотной винтовки "АМ-38". Да, - торопливо добавил он, очевидно, боясь лжесвидетельствования, - я еще умею стрелять из древнеунгальского арбалета. Я защищал по нему... диссертацию.
- Так, - довольно кивнул головой капитан-лейтенант. - А теперь ознакомьтесь вот с этим.
И он со смаком, словно козырного туза из крапленой колоды, швырнул на стол какую-то чуть перечерненную ксерокопию.
Искандер Теодор приблизил бумажку к близоруким глазам. Начиналась она с середины:
"...ваченных неустановленными бандформированиями. Но возглавлявший спецгруппу фельдфебель Крафман, лично подбив из противотанкового ружья оба временно захваченных неустановленными бандформированиями БТРа, поднял спецгруппу УОП в атаку, форсировал речку Мля и обратил неустановленные бандформирования в позорное бегство.
Полагаю, что вышеперечисленные действия действ. фельдфебеля отвечают пункту 4 Положения о правительственных наградах и позволяют представить его к ордену Святаго Андроссия с Алмазной Панагией, а так же служат вполне достаточным основанием для присвоения ему внеочередного звания "эрзац-лейтенант".
Начальник Ошского УОБ,
Действительный майор,
Державный следователь I ранга
В. Г. Фогель
Наискось документа пляшущим старческим почерком было выведено:
"Х... вам на рыло! Еще мне героев приват-доцентов здесь не хватало.
Э-ген-л Прищепа".
- Ну, и что вы на это скажете? - укоризненно покачивав головой, произнес Гиероним Гораций. - А я-то, признаться, верил, что у вашего поколения есть хоть какие-то идеалы. А вы... Эх, вы!
- Это... неправда, - наконец вымолвил Крафман.
- Что - неправда? Резолюция эрзац-генерала Прищепы?
- Нет... Представление действительного майора Фогеля. Все было совсем не так, как он описал. Никаких бронетранспортеров я не подбивал. Одна самоходка не завелась и была сразу брошена. Со второй, судя по всему, тоже было что-то неладно, потому что, проехав метров пятьдесят-шестьдесят, она намертво застряла в кювете, и мы смогли подойти к ней вплотную. После этого мы целых часа полтора вели с абреками какие-то совершенно дурацкие переговоры, угрожая облить самоходку соляркой и сжечь (больше мы им ничем угрожать не могли, потому что никакого противотанкового оружия у нас с собой не было; впрочем, не было и солярки, но откуда им знать об этом?). Короче, вполне идиотская история. Дело кончилось тем, что они оставили нам БТР, а мы позволили им уйти в горы.
- Вот как? И кто-нибудь может подтвердить эту версию?
- Да, конечно же... Ее могут подтвердить Минц, Фрухт, Малявко... расконвоированный з/к Зайченко.
- Что характерно, все четверо проходят по делу.
- Да нет... там были еще Халифман и Несвадьба... был Рингель. Правда Рингель - убит.
- На редкость удачное совпадение. Все либо убиты, либо лично заинтересованы.
- Да нет же! Халифман и Несвадьба живы. И присутствовавший там эрзац-фельдфебель Линд жив и ни сном ни духом не причастен к самоубийству Крачана. Спросите Халифмана, Несвадьбу, Линда, Кружечку, спросите Горячева, и вообще подумайте: какой же мне смысл лгать о событии, проходившем на глазах у десятков свидетелей! Ведь я не дебил.
- Да, действительно, - кивнул головою Грумдт и залпом допил остатки почти ледяного кофе. - Дей-стви-тель-но...
- Ведь согласитесь, что лгать мне нет никакого смысла...
- Да, действительно, - как заведенный, повторил Грумдт и, поднявшись из-за стола, приблизился вплотную к подследственному.
- Ведь не можете же вы отрицать, что при всем... моем... ува... жении...
- Нет, не могу, - согласился Грумдт, а потом сделал то, что "Настольная книга следователя" настоятельно рекомендовала делать именно с психически неуравновешенными и обладающими заведомо завышенной самооценкой подследственными: вдруг, не завершая фразы, резко выбросил левую руку вверх и ударил Крафмана точно в кадык внешним ребром ладони.
Потом не очень-то вышедшей у него подножкой он сбил фельдфебеля на пол и всей своей массой наступил ему на промежность.
А потом он расстегнул ширинку...
Литр черного кофе был выпит не просто так.
*************************************************************
- Можешь встать и помыться, - приказал он бившемуся в рыданьях Крафману где-то через минуту. - Вымылся? Оботрись полотенцем. А теперь подпишись здесь, здесь и здесь: "Мною прочитано, с моих слов записано верно".
Конец первой части
P. S. Глава без номера
Телеграфист Ролкин слыл неудачником. Да и затруднительно слыть человеком фартовым, будучи мелким почтовым служащим в эпоху победного шествования компьютерных технологий. Основными клиентами Ролкина были не доверяющие компьютерам ветхие старцы да нечастые в здешних местах богатые чудаки.
Но сегодня был день особенный. Сегодня Исаак Эммануил Ролкин ощущал себя человеком - большим. Причастным гостайнам.
Дело, читатель, в том, что особо важные сообщения быстрее всего передавать по е-мэйлу. А надежней всего - по телеграфу. Интернет ведь вещь эфемерная: разные хакеры-шмакеры да пароли-мароли. Телеграф же предмет материальный и подлежит вооруженной охране.
Именно трое таких изнывающих от безделья стажей и переминалось с ноги на ногу у городского телеграфа, когда к этому скромному одноэтажному зданию вдруг подкатило шикарное черное "Ауди" с правительственными номерами. Из "Ауди" вылез облаченный в немыслимой красоты костюм господин, чей чуть крючковатый нос и чуть выпученные черные глазки выдавали в нем соплеменника незадачливого телеграфиста.
Позади господина маячили двое телохранителей.
- Закрыто на спецобслуживание! - с напускным безразличием пробурчал начальник слонявшейся у телеграфа стражи.
(На самом-то деле начальнику было ОЧЕНЬ приятно вдруг взять и прищучить такого гуся).
- Надолго? - встревожился пучеглазый.
- Не-э знаю-э... - все так же задумчиво протянул начальник, - содни, - он явно ленился как следует произносить слова, - содни, на тк плгть, уже не ткромся. Спецприем часов д шсти.
- Ну, ре-е-ебята! - широко улыбнулся вальяжный. - Моей девочке нужна телеграмма. Сегодня у нее день рожденья.
- Пздрвь по мобльнму.
- Ребята! Мобильный не катит. Моей девочке нужен розовый бланк. А в тексте обязательно нужны сокращения: "тчк" и "зпт".
- Она что - старуха?
- Старуха! Дай Бог каждому такую старуху. Чего бы ты понимал! Сейчас это самый писк - стиль ностальджи... Старуха! Сам ты старуха! Ежели хочешь знать, свою девочку я отбил у самого Каштанова.
- Не... не верю! - на толстоносом лице начальника патруля вдруг отразилась самая крайняя степень возбуждения и изумления. - НЕ ВЕРЮ!
- Да зуб даю!
- Не верю... ведь из-за этого Каштанова бабы вешаются! Да у него этих баб миллион. Да... И вдруг променять его на... какого-то. Не верю!
- Ну, во-первых, - усмехнулся пучеглазый, - у меня мал-мала бабулек поболее. А, во-вторых... Во-вторых, этот твой красавец Каштанов - он ведь только на телеэкране хорош, а в жизни... так. Ни хрена особенного. Ничем не примечательный господин с гипертрофированным самомнением. Ну, короче, ребята, как?
- Да нас... - замялся командир, - понимаете, нам... нам ведь начальство глаза на жопу натянет.
- Это кто там начальство - Уда-ав? - презрительно протянул вальяжный.
- Удав нам по фигу. Мы подчиняемся непосредственно Прищепе.
- А господин эрзац-генерал никогда тебе не рассказывал про некого Яшу Когана? Правильно. Не рассказывал. И хочешь знать - почему? Да потому что господин эрзац-генерал уже много лет должен Якову Когану целую кучу денег. И о Яше Когане вспоминать ой как не любит! И Джекоб Абрахам Коган до поры до времени прощает эрзац-генералу эту, столь свойственную его преклонному возрасту рассеянность. Но вот, ежели Сашка Прищепа вдруг позволит себе обидеть хорошего парня... как там тебя?
- Гвардии рядовой Шнейдер! - вытянув руки по швам, рявкнул начальник стражи.
- ...так вот, ежели господин Прищепа вдруг позволит себе обидеть хорошего парня Шнейдера, терпение Яши Блюмкина может кончиться и еще... неизвестно, чьи глаза окажутся в конце концов на жопе. Короче сколько, без пяти минут эрзац-фельдфебель, ты хочешь денег?
- Ну... - опять засмущался командир патруля, - три сотни для вас - не много?
- Триста? - вальяжный чуть-чуть вскинул брови. - А ты, брат, не промах. Ну, да ладно-ладно. Пусть будет по-твоему.
Он достал элегантный бумажник и вынул из него три синих банкноты по сто шекелей.
Командир воровато оглянулся, спрятал бумажки и чуть приоткрыл дверь.
Крючконосый в сопровождении двух бессловесных блондинов-телохранителей прошествовал внутрь телеграфа.
******
Незадачливый телеграфист Ролкин только-только закончил прием исключительно важного правительственного сообщения и начал принимать телеграмму поплоше - Эштрекский УОБ передавал для местной уголовки образчики чьих-то отпечатки пальцев.
Телеграмма была незначительная, но сложная - отпечатки передавались специальным кодом, состоявшим из нескольких тысяч знаков. В оба первых раза середина сообщения выпала, и Ролкину вместо "получение подтверждаю" приходилось давать "сообщение не прошло", что вызывало законные приступы гнева на той стороне провода.
Но наконец-то все устаканилось. Ролкин как раз заверял последнюю подпись: "эрзац-майор Блямбер", как вдруг приоткрылась входная дверь и в проеме фанерной будки Ролкина возникло выхоленное лицо какого-то средних лет господина.
- Как вы сюда попали?! - нервно выкрикнул Ролкин. - Кто вам позволил сюда войти? У нас - спецобслуживание.
- Телеграммку, пожалуйста, передайте, - чуть заискивающе произнес выхоленный.
- Спецобслуживание, - холодно отпарировал телеграфист.
- Ну, по-о-ожалуйста, - пробасил вальяжный и протянул Ролкину синюю бумажку в сто шекелей.
Сто шекелей составляли для Ролкина огромную сумму. Они равнялись его полуторамесячному жалованью.
И телеграфист дрогнул.
- Давайте сюда... - приподымая прозрачный пластмассовый ставень, негромко сказал он.
- Сейчас, - кивнул головою выхоленный и сунул руку за пазуху.
Однако же из-за пазухи этот буквально сочившийся благополучием господин вынул отнюдь не густо исписанную бумажку с неизменными "желаю" и "поздравляю". Из-за пазухи он достал револьвер.
При этом его вторая рука ухватила Ролкина за волосы, а толстые красные губы прошептали:
- Быстро давай сюда...
- Что? - пискнул телеграфист каким-то совершенно чужим для него фальцетом.
- Правительственное сообщение.
- Ага, - кивнул одними бровями Ролкин и протянул господину бланк с орлом.
- Нет, не это, - мотнул головой господин, - вон то.
И он указал на фирменный бланк с печатью УОБ: огромным копьем, пронзающим припадающего к земле дракона.
Ролкин отдал телеграмму.
- Зарегистрирована?
- Нет, - пискнул Ролкин.
- Ну вот и прекрасно.
Из-за спины вальяжного высунулась точно такая же серовато-зеленая бумажка - с тем же огромным копьем, противным драконом, мудреным двух-с-половиностраничным кодом и подписью эрзац-майора Блямбера.
- Зарегистрируй вон эту. Поставь исходящее. И передай, куда надо. Не вздумай темнить. Из-под земли отроем. Здорово испугался?
Телеграфист не решился врать.
- Здорово.
- Возьми на лечение, - пучеглазый пихнул в руки Ролкина толстую синюю пачку. - Здесь три тыщи шакалов. Если будешь хорошим парнем, через неделю получишь еще столько же. Хоть слово кому-нибудь вякнешь - лучше б тебе и на свет не рождаться. Понял?
- По-о-нял, - ответил ему телеграфист удивившим его самого густым и сочным басом.
Бандиты исчезли.
Перед ошарашенным Ролкиным остались лежать лишь новый уобовский бланк и толстая синяя пачка.
В пачке было три тысячи.
Что соответствовало совокупному жалованью Ролкина за четыре с половиной года службы.
© Михаил Метс, 2006-2024.
© Сетевая Словесность, 2006-2024.
| НОВИНКИ "СЕТЕВОЙ СЛОВЕСНОСТИ" |
|
 |
| Айдар Сахибзадинов. Жена [Мы прожили вместе 26 лет при разнице в возрасте 23 года. Было тяжело отвыкать. Я был убит горем. Ничего подобного не ожидал. Я верил ей, она была всегда...] Владимир Алейников. Пуговица [Воспоминания о Михаиле Шемякине. / ... тогда, много лет назад, в коммунальной шемякинской комнате, я смотрел на Мишу внимательно – и понимал...] Татьяна Горохова. "Один язык останется со мною..." ["Я – человек, зачарованный языком" – так однажды сказал о себе поэт, прозаик и переводчик, ученый-лингвист, доктор философии, преподаватель, человек пишущий...] Андрей Высокосов. Любимая женщина механика Гаврилы Принципа [я был когда-то пионер-герой / но умер в прошлой жизни навсегда / портрет мой кое-где у нас порой / ещё висит я там как фарада...] Елена Севрюгина. На совсем другой стороне реки [где-то там на совсем другой стороне реки / в глубине холодной чужой планеты / ходят всеми забытые лодки и моряки / управляют ветрами бросают на...] Джон Бердетт. Поехавший на Восток. [Теперь даже мои враги говорят, что я более таец, чем сами тайцы, и, если в среднем возрасте я страдаю от отвращения к себе... – что ж, у меня все еще...] Вячеслав Харченко. Ни о чём и обо всём [В детстве папа наказывал, ставя в угол. Угол был страшный, угол был в кладовке, там не было окна, но был диван. В углу можно было поспать на диване, поэтому...] Владимир Спектор. Четыре рецензии [О пьесе Леонида Подольского "Четырехугольник" и книгах стихотворений Валентина Нервина, Светланы Паниной и Елены Чёрной.] Анастасия Фомичёва. Будем знакомы! [Вечер, организованный арт-проектом "Бегемот Внутри" и посвященный творчеству поэта Ильи Бокштейна (1937-1999), прошел в Культурном центре академика Д...] Светлана Максимова. Между дыханьем ребёнка и Бога... [Не отзывайся... Смейся... Безответствуй... / Мне всё равно, как это отзовётся... / Ведь я люблю таким глубинным детством, / Какими были на Руси...] Анна Аликевич. Тайный сад [Порой я думаю ты где все так же как всегда / Здесь время медленно идет цветенье холода / То время кислого вина то горечи хлебов / И Ариадна и луна...] |
| X |
Титульная страница
Публикации: | Специальные проекты:Авторские проекты: |
