Я не поверил, что в шесть, вдруг
обмануть решил! Почти не спал, около пяти
прокрался в темноте, засел в кустах у водокачки,
напротив последний дом. Часа два ждал, уже время,
давно пора!.. В одном дворе колодец заскрипел, в
другом собака залаяла, всякое движение началось,
сельское неторопливое житье.
Я понял - лейтенант меня обманул,
чтобы под ногами не мешался!
Пошел, потом побежал к тюрьме.
А там они уже снаружи, машина у ворот,
кучка людей, собрались отчаливать. Давид, похоже,
в микроавтобусе, потрепанная Латвия... Они в
другую сторону направились, не на самолет. Может,
поездом повезут?..
Мотор заворчал, дрогнули колеса. Тут
что-то произошло внутри, торопливое движение,
борьба... И он из машины вываливается, с трудом
поднялся, побежал в мою сторону. Я стоял за
деревом, смотрел, как он приближается. Лица
почти не видно, голова опущена. Он медленно бежал,
почти шел.
И я подумал еще, какая безумная
затея... сейчас догонят, запросто догонят... А они
стоят у машины, смотрят... не спеша автоматы сняли
с плеч... Ленивыми шагами вышли на середину
дороги, окликнули вполголоса несколько раз,
"стой, стой..." Он в это время мимо меня
пробегал, но я ничего сказать не мог. Стою за
деревом, ноги словно скованы. Он трудно дышал,
громко, хрипло, и шаги тяжелые, неровные...
Пробежал, и дальше, по середине
дороги. До конца улицы, до поля, метров сто
оставалось.
И тут они начали стрелять.
Удары по спине. Я видел, рубашка
задергалась на нем. Спина сразу потемнела, он
запнулся... толчками, толчками, будто пинали в
спину... пробежал еще несколько метров и упал
лицом в пыль.
Я уже не мог прятаться, выскочил из-за
дерева, и к нему. Я был гораздо ближе, и подбежал,
конечно, первым. Они и не спешили, приближались
словно прогуливаясь. Увидели меня,
переглянулись, ускорили шаги.
Он лежит вниз лицом, вся спина темная.
Я перевернул его, знаю, не больно уже, это конец.
Он еще дышит, увидел меня. Улыбка пробежала - и
очень странно говорит, губы не двигаются, голос
из груди:
- А, Заец... Слышал...
Я взял его кисть, горячую, тяжелую. Он
двигает губами... Выдавил, наконец:
- Яб-локи...
Я тут же все понял!.. Те яблоки. Лодка,
плывем... упругая вода... на дне перекатываются -
большие, с ветками, листьями, рвал-то в спешке...
- Да, да, яблоки!
Он успокоился, прикрыл глаза. Потом
широко открыл, губы шевелятся.
- Костя, ухо...
И глаз, карий, яркий, начинает мутнеть,
остывать...
Тут они подоспели, схватили меня, я,
конечно, не сопротивлялся. Это другие были, не
вчерашние. По дороге брань, откуда, кто?.. Случайно
тут, говорю, приехал отдохнуть. Шел мимо,
испугался выстрелов, за дерево спрятался...
Может, поверили, может, нет. Похоже, им
все равно было. Они в своем праве - бежал,
застрелен... Давида тащили за нами, сначала за
руки, за ноги, потом ноги отпустили, они
волочились по гравию. Я сам шел, меня не держали.
Пришли. Его бросили в палисаднике под дерево, а
меня отвели в пристройку и заперли. Небольшой
чуланчик, пол земляной, нары деревянные и
крохотное окошко с решеткой. Я сел, потом вскочил,
стал ходить, постучал в дверь. Ударили по ней
прикладом - "тиха!.. " И два удаляющихся
голоса:
- Откуда взялся?..
- Бомж какой-то... Ихний лейтенант
вернется, пусть и разбирается с ним.
* * *
Забыли про меня. И так целый день
сидел, даже сходить по маленькому некуда, стучал,
стучал... Ничего, в землю впиталось. Вечер наконец,
а я все думаю, и не заснуть, время тянется без сна,
липкое время... Что он хотел сказать, что за
"ухо" такое... Думал до боли в голове, потом
исчез, будто сознание потерял. Ночью вскочил -
холод насквозь продирает. Как в той пустыне, днем
жара, а ночью ноль почти. Телогрейка, видно,
списанная, драная. Снял, накинул на ноги. Спина,
грудь мерзнуть стали. Натянул выше, ноги голы...
Промучался часа три, сел, больше не спалось. В
окошко туманная сырость лезет, стекла нет, только
решетка. Сижу, голову в колени, дремлю - не
дремлю... Вчерашнее почти не вспоминал, но оно со
мной было. Такое чувство, что-то насовсем
кончилось. Спокойствие, хотя событие ужасное,
понимаешь...
Но что было, то было.
Потом всякая чепуха полезла в голову.
Я даже возмутился своим мыслям. Вспомнил Гришу,
последний анекдот, дурацкий, как все его байки...
Не ври, Гриша не простой человек... "Ойц!"
Пьяницу заграбастали в участок, а он повторяет -
"Ойц... Ойц... "
Оказывается - "Ой, Цветет
калина..." у него не получается.
Ах ты боже мой... Не "ухо", а
"уходи"!
Он мне "уходи" пытался сказать!
Он дважды это мне говорил - "уходи..", и там, в
овраге, и через много лет, теперь...
И я заплакал, горько стало и тяжело. И
горло болит, все в нем содрано до мяса, наверное.
Потом затих. И кругом тихо.
Он хотел, чтобы я ушел. От всего этого
дерьма подальше, да. И жил. Конечно, он так хотел.
* * *
Зашевелились во дворе, голоса, шаги...
Вошел тот самый лейтенант, увидел
меня, не удивился, покачал головой:
- Опять ты, Зайцев. Рассказывай... Что
он тебе говорил?.. Садись.
Сел на край топчана, руки на коленях. Я
стою, устал лежать и сидеть.
- Ничего не сказал, умер.
Он нахмурился:
- Парень, как тебя... Костя?.. Не в свое
дело лезешь. Приехал отдыхать, вот и действуй,
поправляй подорванное здоровье. Пока ты
случайный свидетель, нет основания задерживать.
А будешь трепаться, мне тебя не вытащить, я не
хозяин здесь, понял?.. Никаких больше слов!
- У него ни шанса не было!.. . Зачем
стрелять?
Он посмотрел на меня, потом осторожно,
вполголоса говорит:
-А ты не думаешь... он для того и
побежал, чтобы стреляли?..
Меня как муху на месте прихлопнуло.
Может, прав, лейтенант?. И Давид хотел умереть,
ведь знал, что убьют без колебания...
- Уйди, Константин, ты ненужная здесь
фигура в штатском... - лейтенант говорит, - и без
тебя тошно. Чтобы я тебя больше не видел. И забудь.
Я повернулся, пошел к двери. А он
спрашивает вслед, тихо-тихо:
- Ну, что, узнал?..
Я смотрю, он нормальный человек. Но
сказать не могу. Зачем ему чужая история в
нагрузку... Ничего уже не изменить. А мне
возвращаться пора, много дел осталось.
- Обознался.
Он с облегчением кивнул:
- То-то... Сколько лет прошло, немудрено
ошибиться. Но допустим даже. Что ты знаешь о нем?..
Пионерская дружба?.. Он за тридцать лет...
- Двадцать четыре.
-Все равно. Он за это время весь глобус
облазил со своей идеей. Хорошо, что не он. Иди,
иди...
Я ушел. На соседней улице автостанция,
подождал час, сел на автобус, уехал, потом на
поезде... По дороге не ел, даже воду пить не мог,
чувствовал, тут же вывернет.
Моя история закончилась. Она
замкнулась, как полагается рассказу. Но жизнь не
рассказ - я продолжаю жить.
Айдар Сахибзадинов. Жена[Мы прожили вместе 26 лет при разнице в возрасте 23 года. Было тяжело отвыкать. Я был убит горем. Ничего подобного не ожидал. Я верил ей, она была всегда...]Владимир Алейников. Пуговица[Воспоминания о Михаиле Шемякине. / ... тогда, много лет назад, в коммунальной шемякинской комнате, я смотрел на Мишу внимательно – и понимал...]Татьяна Горохова. "Один язык останется со мною..."["Я – человек, зачарованный языком" – так однажды сказал о себе поэт, прозаик и переводчик, ученый-лингвист, доктор философии, преподаватель, человек пишущий...]Андрей Высокосов. Любимая женщина механика Гаврилы Принципа[я был когда-то пионер-герой / но умер в прошлой жизни навсегда / портрет мой кое-где у нас порой / ещё висит я там как фарада...]Елена Севрюгина. На совсем другой стороне реки[где-то там на совсем другой стороне реки / в глубине холодной чужой планеты / ходят всеми забытые лодки и моряки / управляют ветрами бросают на...]Джон Бердетт. Поехавший на Восток.[Теперь даже мои враги говорят, что я более таец, чем сами тайцы, и, если в среднем возрасте я страдаю от отвращения к себе... – что ж, у меня все еще...]Вячеслав Харченко. Ни о чём и обо всём[В детстве папа наказывал, ставя в угол. Угол был страшный, угол был в кладовке, там не было окна, но был диван. В углу можно было поспать на диване, поэтому...]Владимир Спектор. Четыре рецензии[О пьесе Леонида Подольского "Четырехугольник" и книгах стихотворений Валентина Нервина, Светланы Паниной и Елены Чёрной.]Анастасия Фомичёва. Будем знакомы![Вечер, организованный арт-проектом "Бегемот Внутри" и посвященный творчеству поэта Ильи Бокштейна (1937-1999), прошел в Культурном центре академика Д...]Светлана Максимова. Между дыханьем ребёнка и Бога...[Не отзывайся... Смейся... Безответствуй... / Мне всё равно, как это отзовётся... / Ведь я люблю таким глубинным детством, / Какими были на Руси...]Анна Аликевич. Тайный сад[Порой я думаю ты где все так же как всегда / Здесь время медленно идет цветенье холода / То время кислого вина то горечи хлебов / И Ариадна и луна...]
