если бы у меня был друг...
Если бы у меня был друг, а друга у меня нет и никогда не было, я бы сделал для него всё, на что способны благородство и преданность.
Со следами зубной пасты в потресканных уголках губ, цветочного одеколона и табака я входил бы к нему, чтобы не обрести, а отдать. И я отдавал бы ему.
Я дал бы ему любовь, чистую и гуманную как майский цветок, но омерзительнее, чем животная похотливость. На конкретных примерах я показал бы ему похотливость, граничащую с самоуничтожением. Я открыл бы ему членовредительство как магический эликсир, с лихвой искупающий и похоть, и платоническую любовь. Среди плешивых мочалок и засаленных халатов в полоску я, хохоча, избавлялся бы от порочности и невинности, оставляя восторженные натюрморты - причудливые овалы липких отметин на кафельной плитке и баллончике воздухоочистителя.
Я напивался бы с ним до чертиков, до пиковых валетов. Хватал бы его за грудки, дергал, лапал, щипал, целовал бы страстно, без удержу и взасос. Прижимался бы, распустив сладкие слюни, слабой дружеской головой к его стойкому дружескому плечу, нашептывая непристойные хмельные признания.
Я занес бы его номер в телефонную память, чтоб никогда не разменивать дружбу на примитивную комбинацию клавиш. И я звонил бы ему. Я противился бы: неотложным визитам, срочным переговорам, рутинной текучке - короче, тем ежедневным манипуляциям, что прессуют его тонкий механизм работоспособности в безликой толпе чванливых ничтожеств. Я воспрепятствовал бы его занятию мастурбацией и чтению книг перед сном, что одинаково. Превратил бы в кошмар просмотр новостей, стирку носков, поверку электросчетчика. Подверг бы сомнению его редкие контакты с посторонними людьми: лунатиками, любовницами и слизняками. Я отвлекал бы его от утренней гимнастики и не способствовал бы правильному пищеварению. Но совесть, первейшая ипостась нашей дружбы, не позволила бы мне останавливаться на этом.
И я являлся бы к другу во сне. Напичканный азотом и гелием, мерцающий и эфироподобный я парил бы инкогнито над его страдающим либидо, возбуждая, пугая и ожесточая его. Я, как насмешливый фавн, надругался бы над его тщетными попытками избавиться от моего влияния, пусть даже преображенного сгустками воздуха в ночные трансцендентные озарения. Склонный к метаморфозам, я множился бы перед ним - то ужасный, то великолепный - бесчисленной гвардией, соединяясь в могущественный конгломерат. Я ширился бы и рос, и лишь достигнув предельных размеров, исчерпав перевоплощения и заполнив пространства, я лопнул бы - исполинский шар сновидения, оставляя его одного обмоченным, счастливым и потрясенным. И это я делал бы для него...
Возможно, мой друг и не одобрит мои усилия, отвергнет искреннее участие. И я предполагаю это. Не исключаю, что внезапно его охватит жгучая ненависть, временное отвращение по отношению к другу. И он выкрикнет обидные лживые слова, ударит в лицо, разбив его в кровь. Захочет, безумец, растоптать нашу дружбу, самое прочное, что есть у обоих. Не ведает, что творит. Не понимает, но знаю - поймет, что для него друг. Порукой тому: его холодная, не сгибающаяся ладонь, его пустые глаза без зрачков, его застывшие сухожилия, его подожженный почтовый ящик, когда-то в нетерпении исцарапанный мною, а теперь доверху наполненный моими посланиями.
© Илья Леленков, 2005-2024.
© Сетевая Словесность, 2005-2024.
| НОВИНКИ "СЕТЕВОЙ СЛОВЕСНОСТИ" |
|
 |
| Айдар Сахибзадинов. Жена [Мы прожили вместе 26 лет при разнице в возрасте 23 года. Было тяжело отвыкать. Я был убит горем. Ничего подобного не ожидал. Я верил ей, она была всегда...] Владимир Алейников. Пуговица [Воспоминания о Михаиле Шемякине. / ... тогда, много лет назад, в коммунальной шемякинской комнате, я смотрел на Мишу внимательно – и понимал...] Татьяна Горохова. "Один язык останется со мною..." ["Я – человек, зачарованный языком" – так однажды сказал о себе поэт, прозаик и переводчик, ученый-лингвист, доктор философии, преподаватель, человек пишущий...] Андрей Высокосов. Любимая женщина механика Гаврилы Принципа [я был когда-то пионер-герой / но умер в прошлой жизни навсегда / портрет мой кое-где у нас порой / ещё висит я там как фарада...] Елена Севрюгина. На совсем другой стороне реки [где-то там на совсем другой стороне реки / в глубине холодной чужой планеты / ходят всеми забытые лодки и моряки / управляют ветрами бросают на...] Джон Бердетт. Поехавший на Восток. [Теперь даже мои враги говорят, что я более таец, чем сами тайцы, и, если в среднем возрасте я страдаю от отвращения к себе... – что ж, у меня все еще...] Вячеслав Харченко. Ни о чём и обо всём [В детстве папа наказывал, ставя в угол. Угол был страшный, угол был в кладовке, там не было окна, но был диван. В углу можно было поспать на диване, поэтому...] Владимир Спектор. Четыре рецензии [О пьесе Леонида Подольского "Четырехугольник" и книгах стихотворений Валентина Нервина, Светланы Паниной и Елены Чёрной.] Анастасия Фомичёва. Будем знакомы! [Вечер, организованный арт-проектом "Бегемот Внутри" и посвященный творчеству поэта Ильи Бокштейна (1937-1999), прошел в Культурном центре академика Д...] Светлана Максимова. Между дыханьем ребёнка и Бога... [Не отзывайся... Смейся... Безответствуй... / Мне всё равно, как это отзовётся... / Ведь я люблю таким глубинным детством, / Какими были на Руси...] Анна Аликевич. Тайный сад [Порой я думаю ты где все так же как всегда / Здесь время медленно идет цветенье холода / То время кислого вина то горечи хлебов / И Ариадна и луна...] |
| X |
Титульная страница
Публикации: | Специальные проекты:Авторские проекты: |
