Словесность
[ Оглавление ]








КНИГИ В ИНТЕРНЕТЕ

Наши проекты

Обратная связь

    
П
О
И
С
К

Словесность



ИЛЛЮЗИИ,
ИЛИ  ПРИКЛЮЧЕНИЯ  МЕССИИ  ПОНЕВОЛЕ


  • От переводчика




    - О ЧЕМ СЕЙЧАС ПИШЕШЬ, РИЧАРД? Что будет после "Чайки"? - Вопрос этот я слышал от многих, после того как была опубликована "Чайка Джонатан".

    Я отвечал, что больше ни о чем писать не собираюсь, ни единого слова, и что все мои книги, вместе взятые, уже поведали обо всем, что мне только хотелось. Пожив какое-то время впроголодь, лишившись автомобиля, теперь я наслаждался возможностью больше не вкалывать каждый день до полуночи.

    Тем не менее, почти каждое лето я отправлялся на своем допотопном биплане в травяные моря американского Среднего Запада, катал пассажиров, три доллара за прогулку, и снова начал испытывать прежнее беспокойство - видимо, что-то еще оставалось, о чем я так и не написал.

    Писательство для меня отнюдь не в радость. По мне, если только можно показать спину какой-нибудь там идее, роящейся в темноте, если только можно не пускать ее на порог, то никто и не заставит меня взять в руки карандаш.

    Но вдруг однажды раздается громовой удар в фасад дома, летят осколки стекла и кирпича, и некто, перешагнув через сей мусор, хватает меня за горло и нежно говорит: "Я тебя не выпущу, пока ты не перенесешь меня на бумагу". Так я повстречался с "Иллюзиями".

    Здесь, на Среднем Западе, в полном покое я лежал на спине, упражняясь в испарении облаков, и никак не мог отвязаться от этой истории... Что если бы появился кто-нибудь такой, кому это действительно по плечу и кто объяснил бы мне, как устроен мой мир, и как им управлять? Что если бы я встретил какую-нибудь сверхличность... Что если бы некий Сиддхарта или там Иисус явился бы в наше время, вооруженный властью над иллюзиями нашего мира, коль скоро ему известна реальность, стоящая за ними. Что если бы я взял да встретился с ним? Пусть бы он тоже летал на биплане и приземлялся бы на лужайках вместе со мной. Что бы он говорил, каким бы он был?

    Может, он вовсе не был бы похож на того Мессию, что на страницах моего дневника, заляпанного машинным маслом и пятнами от травы; может, он ни слова не сказал бы из того, о чем говорит эта книга. Но далее ход вещей вновь и вновь твердил мне вот что: что мы, например, притягиваем в свою жизнь то, что держим в мыслях, а коли так, тогда и я, неведомо как и почему, привел самого себя именно к данному моменту своей жизни. Так же, как и вы. И, может, нет ничего случайного в том, что вы держите эту книгу; может, в этих приключениях вы найдете что-то похожее на вашу собственную жизнь в данном мире. Мне хочется думать, что так оно и есть. И мне хочется думать, что мой Мессия устроился где-нибудь в другом измерении, будучи отнюдь не только литературным персонажем, и наблюдает за мною и вами, посмеиваясь от удовольствия, поскольку все происходит именно так, как и задумано.

    Ричард Бах   


    И пришел Учитель на эту землю, родом из священной Индианы, где он вырос среди таинственных гор, что восточнее Форт-Уэйна.

    2.

    Учитель изучал эту жизнь в средних школах Индианы,

    а когда вырос, то - ремонтируя автомобили.

    3.

    Но Учитель владел и знаниями из других земель и других школ, потому что прожил и другие жизни. Он вспоминал эти жизни, и они делали его мудрым и сильным, - все же, видя его силу, приходили к нему за советом.

    4.

    Учитель верил, что способен помочь себе и всему человечеству, а раз он верил, то было по вере его, и другие видели его могущество и приходили к нему, чтобы избавиться от многих своих болезней и бед.

    5.

    Учитель верил, что если каждый считает себя сыном Божьим, то это хорошо, и раз он верил, то было по вере его; и в мастерские и гаражи, где он работал, набивались люди, алчущие его учения и прикосновения его, а в прилежащие улицы - толпы страждущих, чтобы хоть тень его, когда он пройдет мимо, упала на них и изменила их жизнь.

    6.

    Но кончилось тем, что хозяева и начальники мастерских велели Учителю оставить рабочие инструменты и идти своей дорогой, ибо вокруг собиралось столько людей, что ни у него самого, ни у других механиков не оставалось места для ремонта автомобилей.

    7.

    Посему он покинул город, и люди, последовавшие за ним, стали звать его Мессией и чудотворцем, и раз они верили, то было им по вере их.

    8.

    Если в то время, когда он говорил, случалась гроза, ни одна капля дождя не падала на головы слушающих, и последние из толпы слышали его слова так же ясно, как первые, несмотря на гром и молнии с небес. И всегда он говорил с ними притчами.

    9.

    Он говорил им: "Каждый из нас волен быть здоровым или больным, богатым или бедным, свободным или рабом. Все дело только в нас самих и ни в ком другом".

    10.

    Один мельник обратился к нему и сказал: "Легко тебе говорить, Учитель, ибо тебя ведут в отличие от нас, и тебе не надо трудиться в поте лица, как нам. В этом мире человек должен зарабатывать себе на жизнь".

    11.

    Учитель ответил, сказав: "Некогда на дне великой прозрачной реки было одно селение.

    12.

    Река безмолвно текла над его обитателями - молодыми и старыми, богатыми и бедными, добрыми и злыми, - текла своим путем, полнясь сознанием своего собственного прозрачного "я".

    13.

    Каждый из обитателей дна держался, как умел, за водоросли и камни реки, потому что это был их способ жизни, и противостоять течению - это было главное, чему они учились с рождения.

    14.

    Но один из них в конце концов сказал: "Мне надоело цепляться. И хотя отсюда не видать, я верю, что река знает, куда она течет Я оттолкнусь от дна, и пусть река унесет меня. Если я буду цепляться, я умру от скуки".

    15.

    Остальные засмеялись и сказали: "Глупец! Только дай себе волю, и река, которой ты поклоняешься, закрутит тебя и разобьет о камни, и ты умрешь еще раньше, чем от скуки".

    16.

    Но тот не стал их слушать и, собравшись с духом, уступил напору течения, и река тут же закрутила его и ударила о камни.

    17.

    Однако спустя несколько мгновений, раз он ни за что не цеплялся, течение подняло его к поверхности, и больше его не било и не царапало.

    18.

    И жившие под стремниной и не знавшие его кричали: "Посмотрите на чудо! Он подобен нам, однако он летает! Посмотрите на Мессию, что пришел спасти всех нас!"

    19.

    А тот, кого несло течение, сказал: "Я такой же Мессия, как и вы. Река даст нам радость свободного полета, если мы только осмелимся довериться ей. Это странствие и приключение - и есть наше призвание".

    20.

    Но они кричали еще громче: "Спаситель!" - продолжая цепляться за камни, и когда они снова посмотрели вверх, его уже не было, и они остались одни сочинять легенды о "Спасителе"".

    21.

    И кончилось тем, что когда он увидел, как с каждым днем толпа все прибывает, как все плотней она, все нетерпеливей и настойчивей, - когда он увидел, как люди требуют, чтобы он без сна и отдыха лечил их и потчевал чудесами, учился за них и жил их жизнями, - он поднялся в тот день на вершину одной горы и стал там молиться.

    22.

    И сказал он в сердце своем:

    "Неизреченное Лучезарное Сущее, если на то есть воля твоя, пронеси сию чашу мимо меня, дозволь мне снять с себя это непосильное бремя. Мне не прожить жизнь и за одну другую душу, а ко мне о том вопиют тысячи. Я сожалею, что допустил такое. Если на то будет воля твоя, дозволь мне вернуться к моим моторам и инструментам и дай мне жить так, как живут другие".

    23.

    И голос на вершине холма, не мужской, не женский, не громкий, не тихий, голос бесконечной доброты обратился к нему. И голос этот сказал: "Не моя воля, но твоя пусть исполнится, ибо твоя воля есть моя воля в тебе. Иди своим путем, как и другие, и будь счастлив на земле".

    24.

    И, услышав это, Учитель возрадовался и с благодарностью спустился с горы, мурлыча себе под нос песенку механиков. И когда толпа подступила к нему со своими горестями, требуя чтобы он дни и ночи напролет исцелял и учил, озарял своей мудростью и творил всякие чудеса, он улыбнулся толпе и вежливо сказал: "Я ухожу".

    25.

    И целый миг потрясенная толпа безмолвствовала.

    26.

    И спросил он у них: "Если бы кто-нибудь сказал Богу, что больше всего на свете хочет избавить мир от страданий и готов заплатить за это любую цену, а Бог объяснил бы, что именно нужно сделать, следует ли такому человеку делать, как сказано?"

    27.

    "Конечно, Учитель! - воскликнули многие. - Ему будет в радость испытать муки ада, если Бог просил об этом".

    28.

    "Неважно, каковы муки и насколько трудно задание?"

    29.

    "Это честь быть повешенным, это слава быть пригвожденным к дереву или быть заживо сожженным, если Бог того пожелал", - сказали они.

    30.

    "А что бы вы сделали, - спросил Учитель у толпы, - если бы Бог обратился к каждому из вас и сказал бы напрямик: "Повелеваю, чтобы ты был счастлив в этом мире, покуда жив". Что бы вы тогда сделали?"

    31.

    И толпа молчала - ни голоса, ни звука не было слышно по холмам и долине и дальше, где только стояли.

    32.

    И Учитель сказал в тишине: "На тропе нашего счастья обретем мы знание, ради которого выбрали эту жизнь. Вот что узнал я сегодня, и мой выбор - покинуть вас теперь, чтобы вы шли собственной тропой, той, какая вам ближе".

    33.

    И он пошел своей дорогой сквозь толпы, и покинул их, и вернулся в обычный мир людей и машин.




    • 2

    Ближе к середине лета я и встретил Дональда Шимоду. За четыре года полетов мне ни разу не попадался пилот, занятый моим же промыслом: знай себе перелетай вместе с ветром из городишка в городишко на старом биплане, да катай народ, три доллара за десять минут полета.

    Но как-то раз чуть севернее Ферриса, штат Иллинойс, я глянул вниз из кабины своего "Флита" - и он был там, старый "Трэвл Эйр-4000", весь бело-золотой, приземлившийся - как вам это понравится? - прямо на лимонно-изумрудном покосе.

    Живу я сам по себе, но бывает и одиноко... Я увидел биплан внизу, поразмышлял пару секунд и решил, что не будет большого греха, если я наведаюсь в гости. Сброшен газ, переход на скольжение с поворотом, и мы с "Флитом", накренясь, повалили к земле. Ветер в расчалках между крыльями, добрый нежный звук, ленивые "пок-пок" старого мотора, для виду крутящего винт. Пучеглазые очки, чтоб легче следить за посадкой. Лес кукурузы, свистящий шелест этих зеленых джунглей прямо под нами, ограда впромельк, и дальше, насколько позволяет глаз, ряды свежескошенной травы. Ручкой и рулями высоты - выход из скольжения, небольшой красивый вираж над землей, сено начищает покрышки колес, затем привычно успокаивающий треск и грохот заднего костыля, тише, тише и теперь "Флиту" осталось лишь взревнуть напоследок во всю свою мощь, дабы подрулить к стоящему самолету, и все. Сектор газа на ноль, мотор выключен, нежное "клак-клак" винта, замирающее в полной тишине июля.

    Пилот "Трэвл Эйра" сидел на скошенной траве, прислонившись спиной к левому колесу, и наблюдал за мной.

    С полминуты я тоже наблюдал за ним, дивясь его странному спокойствию. На его месте я бы не смог вот так хладнокровно смотреть, как на мое поле садится какой-то самолет и паркуется всего в десяти ярдах от меня. Я кивнул, испытывая к нему непонятную симпатию.

    - Мне показалось, что тебе одиноко, - сказал я, покрывая голосом расстояние, разделявшее нас.

    - Как и тебе.

    - Не хотел бы причинять неудобств. Если меня слишком много, могу исчезнуть.

    - Напротив. Я ждал тебя.

    На это я улыбнулся:

    - Извини, что задержался.

    - Ничего.

    Я стянул очки и летный шлем, вылез из кабины и ступил на землю. Приятное это чувство после парочки часов во "Флите".

    - Ветчина, сыр... надеюсь, нет возражений? - сказал он. - Ветчина, сыр, даже с муравьем...

    Ни рукопожатья, ни там чтобы хоть как-нибудь представиться.

    Он был средней комплекции. Волосы до плеч, черные, как резиновая покрышка, к которой он прислонялся. Глаза темные, как у ястреба, что меня устроило бы в друге, но смутило бы в любом другом. Он смахивал на каратиста, которому ничего не стоит его неистовое мастерство.

    Я взял у него сандвич и воду в термосной кружке.

    - Все-таки кто ты? - сказал я. - Сколько лет околачиваюсь в этих полях, но еще ни разу не встречал своего брата бродячего артиста.

    - На другое я и не гожусь, - сказал он довольно беззаботно. - Немножко по механической части, сварщик... отшельник, ну и на тягачах, на гусеничных. Стоит только где-нибудь застрять, возникают проблемы. Вот и сделал аэроплан, так что теперь у меня свой аттракцион.

    - На тягачах? Каких именно? - С малолетства я был без ума от дизельных тракторов.

    - На Д-восьмых, Д-девятых. Да я так, всего ничего, в Огайо.

    - Д-девятые! С дом величиной! Двойной привод! Говорят, гору могут спихнуть?

    - Можно гораздо проще двигать горы, - сказал он с улыбкой, длившейся разве что десятую долю секунды.

    С минуту я изучал его, опершись на нижнее крыло его аэроплана. Игра света... на этого человека трудно было глядеть вблизи. Как будто какое-то сияние было вокруг его головы, застилающее задний план тусклой дымкой серебра.

    - Что-то не так? - спросил он.

    - И какие же у тебя были проблемы?

    - О, ничего особенного. Я просто люблю все время перемещаться. Твой вариант.

    С сандвичем в руке я обошел вокруг его аэроплана. Это была машина 1928 или 1929 года выпуска, только без единой царапины. То есть абсолютно. На заводе не делают таких новехоньких аэропланов, каким был этот, припаркованный среди сена. По меньшей мере двадцать слоев авиалака, полировка вручную, покрыто так, как будто зеркало натянули на деревянные ребра этой штуковины. "Дон" - позолотой, готическими буквами на борту ниже кабины, и регистрационный номер на боксе для карты, с надписью "Д.У. Шимода". Приборы - будто их только что распаковали, самые натуральные приборы образца 1928 года. Лакированный дуб ручки управления и контроля рулей; дроссель, смеситель, слева опережение вспышки. Теперь уже нигде и никогда не встретишь опережение вспышки, даже на отлично отреставрированных антикварных моделях. На обшивке ни царапинки, ни пятнышка, ни хотя бы одного-единственного подтека машинного масла из-под капота. Ни тебе соломинки на полу кабины... Как будто его аппарат и не летал вовсе, а просто материализовался прямо вот здесь через полста лет из-за какой-то деформации времени. Нехороший холодок пробежал у меня между лопатками.

    - И давно катаешь пассажиров? - спросил я, стоя за его аэропланом.

    - Что-то с месяц, да, пять недель.

    Он лгал. Пять недель в этих полях - и кто бы ты ни был, на твоем самолете будут и грязь, и машинное масло, да и солома на полу кабины, как ни старайся. Но эта машина... ни пятнышка на лобовом щитке, ни летучих ворсинок сена на рабочих плоскостях хвоста и крыльев, ни расплющенной мошкары на винте. Самолет, летающий сквозь лето Иллинойса, быть таким не мог. Я изучал "Трэвл Эйр" еще минут пять, затем вернулся и опустился на сено под крылом, лицом к пилоту. Испуга не было, этот парень мне все еще нравился, но что-то тут было явно не так.

    - Почему ты не скажешь мне правду?

    - Я сказал тебе правду, Ричард, - ответил он. Мое имя тоже значилось на самолете.

    - Дорогой мой, целый месяц катать пассажиров на "Трэвл Эйре", и чтобы тебе ни масляного пятнышка, ни пылинки? Господи! Хотя бы одна царапина на обшивке, хотя бы парочка сухих травинок в кабине...

    Он спокойно улыбнулся мне:

    - Есть вещи, о которых ты еще не знаешь.

    В тот момент он был до странности похож на обитателя другой планеты. Я, вроде, и верил ему, но не мог себе объяснить, каким же образом оказался на покосе его потрясающий аэроплан.

    - Есть, согласен. И когда-нибудь я их узнаю. И тогда, Дональд, можешь взять мой аэроплан - для моих полетов он мне больше не понадобится.

    Подняв брови, он с интересом взглянул на меня:

    - Ого. А нельзя поподробнее?

    Я был польщен. Кому-то интересно выслушать мою теорию.

    - На мой взгляд, люди потому так долго не летали, что не считали это возможным, а значит, и основной закон аэродинамики был им ни к чему. Надеюсь, что где-то есть и другой закон - чтобы летать и без самолетов, и проходить сквозь стены, или садиться на другие планеты. Во всяком случае, - чтобы научиться всему этому и без техники. Если только очень захочется.

    Он слушал меня с полуулыбкой, но серьезно, и раз даже кивнул.

    - Стало быть, ты полагаешь, что трехдолларовые прогулки над полями и научат тебя этому?

    - Я считаю, что только та учеба на пользу, которая в охотку. Если бы кто-нибудь на земле мог дать мне больше, чем дают самолет и небо, я бы тут же пустился на поиски его. Или ее.

    Темные глаза смотрели на меня в упор.

    - А тебе не приходило в голову, что тебя действительно кто-то ведет, раз ты хочешь всему этому научиться?

    - Конечно, ведет. Наверно, как и каждого? Я всегда чувствовал, что за мной, вроде, кто-то наблюдает. Что-то в этом духе...

    - Так ты считаешь, что тебя приведут к какому-то наставнику, который все и объяснит?

    - Да. Если только, случаем, этот наставник не я сам.

    - Почему бы и нет, - сказал он.

    Новый грузовичок, пикап последней модели, выскочил на дорогу по направлению к нам, подняв тонкое облако рыжей пыли, и остановился возле поля. Дверца открылась, и из кабины вылезли старик и девочка лет, примерно, десяти. Воздух был так недвижен, что пыль повисла в нем.

    - Катаете за плату, или как? - спросил старик.

    Поле это обнаружил Дональд Шимода, и я промолчал.

    - Да, сэр, - сказал он лучезарно. - Не прочь полетать сегодня?

    - Небось, начнете со мной номера откалывать, всякие там петли-бочки? - Глаза старика поблескивали - дескать, понимаем ли мы, что он не так прост, как нам представляется.

    - Можем, если попросите, а если нет, так нет.

    - А вы, небось, попросите кругленькую сумму...

    - Три доллара наличными, сэр, за девять-десять минут в небе. Это тридцать три и еще треть цента за минуту. И почти все говорят, что удовольствие стоит того.

    Я испытывал странное чувство стороннего наблюдателя, когда, развалясь, слушал, как этот парень нахваливает свой товар. Мне нравилось, что он не надрывал голосовых связок. Я настолько привык к своей собственной рекламе ("Ребята! Гарантирую, что на том конце лестницы на десять градусов свежее! Кто со мной наверх, где только птицы и ангелы?! Всего три доллара, горстка мелочи из вашего кармана или кошелька!"), - что и забыл о возможности других вариантов.

    Когда промышляешь в одиночку, то без напряга не бывает. К нему привыкаешь, но от этого он не исчезает: если у тебя нет пассажиров, нет и жратвы. Теперь, когда я мог позволить себе не суетиться, раз обед мне достался задаром, я слегка расслабился и только наблюдал.

    Девочка стояла поодаль и тоже наблюдала. Светловолосая, кареглазая, строголикая, она была здесь только из-за дедушки. Летать она не хотела.

    Гораздо чаще все наоборот - хотят дети, а взрослые осторожничают, но когда это твой заработок, чутье обостряется, и я знал, что, прожди мы хоть все лето, девочка с нами не полетит.

    - Дак кто из вас, джентльмены?.. - сказал старик.

    Шимода налил себе воды в кружку:

    - Ричард вас прокатит. У меня еще обед. Но если вы готовы подождать...

    - Нет, сэр, я уже созрел. Мы можем пролететь над моей фермой?

    - Само собой, сэр, - сказал я. - Только покажите, куда лететь. - Я выгреб из передней кабины "Флита" спальный мешок, сумку с инструментами и кастрюли, помог старику занять сиденье для пассажира и пристегнул его. Затем нырнул в заднюю кабину и застегнул собственный ремень.

    - Дернешь пропеллер, Дон?

    - Угу. - С кружкой воды он встал перед винтом. - Как ты хочешь?

    - Короткими рывками. Только полегоньку. Заведется от руки.

    Обычно когда качают винт "Флита", то слишком торопятся, и по каким-то сложным причинам мотор не запускается. Но этот джентльмен качнул винт столь плавно, будто всю жизнь только этим и занимался. Пружина импульса щелкнула, искры брызнули в цилиндры, и старый двигатель заработал. Вот и вся недолга. Дональд вернулся к своему аэроплану, сел и заговорил с девочкой.

    В грозовом смерче грубых лошадиных сил и летящей соломы "Флит" оторвался от земли и вскарабкался на сотню футов (если сейчас мотор заглохнет, мы сядем в кукурузу), пять сотен футов (теперь уже успеем развернуться и сесть на сенокосе... вон западнее пастбище с коровами), восемьсот футов... и наконец идем по горизонту на юго-запад, туда, куда тычет под ветром палец старика.

    Три минуты лету, и мы уже кружим над фермерским хозяйством - сараи цвета раскаленного угля, жилой дом цвета слоновой кости в море мяты. Огород за домом: посадки сахарной кукурузы, салата-латука и томатов.

    Старик в передней кабине смотрел вниз, когда мы кружили над домом, обрамленным крыльями и растяжками "Флита".

    Какая-то женщина появилась на крыльце, белый передник поверх голубого платья, помахала рукой. Старик помахал в ответ. Позднее они будут говорить, как отлично видели друг друга, несмотря на высоту.

    Наконец старик обернулся ко мне и кивнул, дескать, спасибо, хорошего понемножку, можно двигать назад.

    Я сделал широкий круг над Феррисом, дабы оповестить жителей о наших воздушных прогулках, и спиралью пошел на снижение над покосом, чтобы было ясно, где это все происходит. Когда я уже скользил к земле, заложив крутой вираж над кукурузой, "Трэвл Эйр" поднялся в воздух и прямым ходом направился к ферме, над которой мы только что побывали.

    Однажды я летал по очереди в составе пяти самолетов и теперь на какой-то момент испытал то же самое чувство, будто занят серьезным делом... один самолет с пассажирами идет на взлет, тогда как другой садится. Нежно грохотнув, мы коснулись земли и покатили вдоль дороги к дальнему краю покоса.

    Мотор замолк, старик отстегнул ремни, и я помог ему вылезти. Он достал кошелек из широких рабочих брюк и, покачивая головой, отсчитал мне долларовые бумажки.

    - Вот это прогулочка, сынок!

    - А как же иначе. Мы торгуем хорошим товаром.

    - Твой друг, вот кто торгует!

    - О...

    - Вот что я тебе скажу. Твой друг, если захочет, самому черту угольков продаст. Бьюсь об заклад!

    - С чего вы это взяли?

    - С девочки, вот с чего! Чтобы моя внучка Сара да на самолете?! - Он не спускал глаз с "Трэвл Эйра", который серебряной точкой кружил вдали над фермерским домом. Так бы говорил какой-нибудь флегматик, вдруг обнаруживший, что в его саду расцвела сухая ветка и на ней выросли яблоки.

    - Девочка эта только родилась, а уже до смерти высоты боялась. Чуть что - в крик. Ужас прямо. Для Сары забраться на дерево - это все одно, что сунуть голую руку в осиное гнездо. На чердак по стремянке - да ни за что! Пусть хоть Всемирный Потоп на дворе. К механизмам у нее тяга, со скотиной в общем ладит, но высота - это для нее вроде как опасность какая. И вот те на! - полетела!

    Он поговорил о нынешних и старых добрых временах; он припомнил, когда странствующие авиаторы обычно появлялись возле Гейлсберга, давным-давно, да у Монмаута, летали на этажерках, таких же, как у нас, только еще выделывали этот сумасшедший высший пилотаж.

    Я следил, как вырастает издалека "Трэвл Эйр", снижается спиралью над полем, закладывая вираж покруче, чем я позволил бы себе с девочкой, боящейся высоты, скользит над кукурузой и оградой и касается скошенной травы, садясь сразу на три точки - захватывающее зрелище. Дональд Шимода должен был немало налетать, чтобы так посадить "Трэвл Эйр".

    Аэроплан подрулил к нашей стоянке без всякого дополнительного усилия мотора, и винт, мягко постучав, застыл. Я осмотрел его вблизи - никаких там расплющенных букашек. Ну разве что одна-единственная муха, убитая его восьмифутовым мечом.

    Я подскочил, чтобы помочь, отщелкнул на девочке ремень, открыл переднюю дверцу кабины и показал, где ставить ногу, чтобы не проткнуть обшивку крыла.

    - Как, понравилось? - спросил я.

    Она меня не слышала.

    - Деда, я не боюсь! Я не испугалась, честно! Дом был как игрушечный, а мам помахала мне, а Дон сказал, что раньше я боялась потому, что однажды я упала и умерла, и теперь я не должна бояться. Я хочу быть летчиком, деда! У меня будет самолет, и я буду сама чинить мотор и буду летать везде, и всех катать. Я могу, деда?

    Шимода улыбнулся старику и пожал плечами.

    - Так это он, Сара, сказал тебе, что ты хочешь быть летчиком?

    - Нет, это я сама. Ты ведь знаешь, я уже разбираюсь в моторах.

    - Ладно. Поговоришь об этом со своей матерью. Нам уже пора домой.

    Они поблагодарили нас и отправились к грузовичку, один - шагом, другая - вприпрыжку, и что-то заметно изменилось в них после этого поля и неба.

    Прикатило два автомобиля, затем еще один - это был настоящий полуденный наплыв желающих посмотреть на Феррис с высоты птичьего полета. Мы отлетали раз двенадцать, или тринадцать, только поспевая высаживать публику, а затем я сбегал в городишко на автостанцию за горючим для "Флита". Потом еще несколько пассажиров, и еще, и наступил вечер, и мы летали безо всякого перерыва до самого заката.

    Где-то на дорожном указателе значилось: "Население - 200", и до темноты, думаю, мы перекатали не только всех поголовно, но даже и кого-то со стороны.

    В полетной этой горячке я забыл спросить о Саре - о том, что сказал ей Дон. Сочинил ли он эту историю про смерть, или на самом деле считал, что так оно и было. И всякий раз, пока пассажиры усаживались, я тайком обследовал его аэроплан. Нигде ни единой отметины, ни капли масла - он явно уклонялся от мошкары, которую я должен был стирать со своего лобового щитка каждые час или два.

    Небо едва теплилось светом, когда мы наконец закончили. А пока я набил свою железную печурку сухими кукурузными стеблями, обложил их брикетами древесного угля и зажег, стемнело и вовсе, и отсветы пламени плясали на плоскостях припаркованных рядом самолетов и на золотой соломе вокруг нас.

    Я сунул нос в коробку с провиантом:

    - Суп, или тушенку, или спагетти от О.? - сказал я. - Груши или персики? Подогреть компот из персиков?

    - Все равно, - сказал он без всякого выражения. - Что-нибудь, или ничего.

    - Да ты что, приятель, есть не хочешь? У нас был трудный денек!

    - Ты не предложил ничего такого, что захотелось бы съесть, ну разве что эту добрую тушенку.

    Я вскрыл банку тушенки Оборонительно-Спасательным ножом офицера швейцарских ВВС, проделал то же самое со спагетти от О. и бухнул обе банки на огонь.

    Карманы мои были набиты наличностью... самые приятные минуты после трудового дня. Я вытащил банкноты и пересчитал, не особенно заботясь, чтобы они легли пачкой. Вышло 147 долларов, и я стал считать в уме, не без некоторой натуги:

    - Так... так... посмотрим... четыре и берем этих два... сорок девять вылетов за сегодня! Дон, мы с "Флитом" оторвали больше ста долларов за день! Ты должен был спроста сделать две сотни... ты берешь в основном двух за раз.

    - Это в основном, - сказал он. - Так вот, о наставнике, которого ты ищешь...

    - Никакого наставника я не ищу, - сказал я. - Я денежки считаю! Я неделю на них проживу. В случае дождя спокойно могу прокантоваться целую неделю!

    Он глянул на меня и улыбнулся:

    - Когда ты наконец искупаешься в деньгах, не будешь ли так любезен передать мне тушенку?




    3

    Толпы, массы, людское скопище, человеческие реки, устремленные к одному-единственному человеку, что в самом центре. Затем все эти люди превращаются в океан, готовый поглотить человека, но он не тонет, а идет, насвистывая, по поверхности океана и исчезает. Океан воды превращается в океан травы. Бело-золотой "Трэвл Эйр-4000" совершает посадку на эту траву, из кабины вылезает пилот и поднимает матерчатый плакатик: "Полет - 3 доллара - Полет".

    Было три часа ночи, когда я проснулся, помня весь этот сон и почему-то испытывая счастье. Я открыл глаза, дабы убедиться при свете луны, что большой "Трэвл Эйр" припаркован возле моего "Флита". Шимода сидел на свернутом спальном мешке, прислонившись спиной к левому колесу своего аэроплана, точь-в-точь как в первый раз, когда я его встретил. Нельзя сказать, что я его хорошо видел, скорее я чувствовал, что он там.

    - Эй, Ричард, - сказал он спокойно из темноты.- Это тебе что-то проясняет? - Что проясняет? - спросил я, плохо соображая. Я был еще во власти приснившегося и потому не удивился, что он бодрствует.

    - Сон. Тот тип, и толпа, и самолет, - сказал он терпеливо. - Ты интересовался, кто я такой. Теперь ты знаешь, о'кей? Помнишь, было в новостях: "Дональд Шимода, тот, кого они стали звать Механик-Мессия, Американский Аватара 1 , исчез однажды прямо на глазах двадцати пяти тысяч очевидцев".

    Я вспомнил, что читал об этом случае в Огайо, в местной газетенке на стенде, да и то потому, что заметка была на первой странице.

    - Дональд Шимода?

    - К вашим услугам, - сказал он. - Теперь ты все знаешь, так что больше не вычисляй меня. Спи.

    Я долго думал об этом, пока не заснул.



    - Так тебе дозволено... Мессия... Вот уж не ожидал, что у тебя такая работенка. Предполагается, что ты должен спасти мир, так, что ли? Не знал, что Мессия может преспокойненько сдать свой билет и смыться.

    Я сидел высоко на капоте "Флита" и высказывался по адресу моего странного друга.

    - Будь добр, Дон, подай, пожалуйста, девять на шестнадцать.

    Он порылся в сумке с инструментом и бросил мне гаечный ключ. Тот, как затем и все прочие инструменты в то утро, застопорил на лету в футе от меня и невесомо поплыл, лениво переворачиваясь в воздухе. Однако стоило мне коснуться его, как он тут же потяжелел в руке, обычный хромованадиевый гаечный ключ. Да, такое не каждый день увидишь. С тех пор как дешевый семь на восемь сломался у меня в руке, я накупил самых лучших инструментов, какие только смог найти. Этот же гаечный ключ был накладной, а любой механик знает, что им пользуются не каждый день. Будь он хоть из чистого золота, настоящая его цена в том, насколько его приятно держать, да еще в уверенности, что он никогда не сломается, что бы ты с ним ни делал.

    - Конечно, может. Можно бросить все, что угодно, если у тебя изменились намерения. Можно бросить дышать, если захочешь. - Потехи ради он пустил в плавание филлипсовскую отвертку. - Вот так я бросил Мессианство, и если это звучит, будто я оправдываюсь, то я, может, действительно оправдываюсь до сих пор. Но уж лучше так, чем остаться и возненавидеть свое дело. Настоящий Мессия не знает ненависти, и он свободен в выборе пути. Впрочем, это справедливо для каждого. Все мы сыны Бога или дети Сущего, или создания Разума, называй, как хочешь.

    Я затягивал гайки крепления цилиндров мотора системы "Киннер". Вообще это неплохой двигатель, старикан Б-5, но эти гайки склонны разбалтываться через каждую сотню часов в воздухе, или около того, и самое мудрое - это подтягивать их заранее. Как и следовало ожидать, первая гайка, на которую я наложил ключ, подалась вперед на четверть оборота, - хорошо, что у меня хватило ума проверить все их в то утро, прежде чем катать пассажиров.

    - Допустим, Дон. Но мне сдается, что Мессианство должно отличаться от других твоих навыков. Иисус, который вернулся, чтобы заколачивать гвозди ради куска хлеба? Может, это просто странно звучит...

    Он задумался.

    - Нет, я не вижу смысла в твоих доводах. Странно как раз другое - что он не смылся сразу же, как только они стали называть его Спасителем. Вместо того чтобы исчезнуть при первом же дурном предзнаменовании, он ударился в объяснения: "О'кей, я есмь сын Божий, но таковы и все; я спаситель, но и вы таковы! Дело, которое я делаю, можете и вы!" Это и так понятно.

    Верхом на капоте было жарко, но я не чувствовал, что работаю. Чем больше мне хотелось что-нибудь сделать, тем меньше это называлось работой. Скорее - удовлетворением: теперь-то уж точно цилиндры не сорвутся с места.

    - Попроси у меня другой гаечный ключ.

    - Мне не нужен другой ключ. И, между прочим, я кое-что смыслю в психологии, так что, Шимода, все твои трюки - это ловкость фокусника-любителя на вечеринке. Или, может, потуги начинающего гипнотизера.

    - Гипнотизера? Мальчик, ты попал пальцем в небо. Но уж лучше гипнотизер, чем Мессия. Какая нудная работа! Вот уж не знал, что она будет такой нудной.

    - Ты это знал, - мудро заметил я.

    Он только рассмеялся.

    - Дон, ты когда-нибудь задумывался над тем, что смыться будет не так-то легко? Что у тебя, может, просто не получится жизнь нормального человеческого существа?

    Над этим он не засмеялся.

    - Ты, конечно, прав, - сказал он и запустил пальцы в свои черные волосы. - Стоит где-нибудь задержаться больше чем на день-два, и люди распознают во мне что-то особенное. Потрись о мой рукав, и ты избавлен от рака последней стадии, и не проходит и недели, как я снова оказываюсь посреди толпы. Этот самолет держит меня на ходу, и никто не знает, откуда я и куда, что меня вполне устраивает.

    - Похоже, Дон, тебя ждут времена покруче, чем ты думаешь.

    - Да?

    - Ага. Наше время движется от материального к духовному... пусть это движение медленное, но все ж таки довольно мощное. Не думаю, что этот мир оставит тебя в покое.

    - Но им не я нужен, им нужны чудеса! А чудесам я могу научить еще кого-нибудь; пусть он и будет Мессией. Я не скажу ему, что работа эта скучная. И, кроме того, "нет на свете такой проблемы, от которой нельзя убежать".

    Я соскользнул с капота в сено и начал подтягивать гайки на третьем и четвертом цилиндрах. Не все, но некоторые из них сдали.

    - Как я понимаю, ты цитируешь Песика Снупи 2 ?

    - Покорно благодарю, я цитирую то, что нахожу истинным.

    - Ты не можешь сбежать, Дон! Что если я и впрямь начну тебе поклоняться? Что если мне надоест возиться с моим мотором, и я взмолюсь, чтобы ты его починил? Послушай, я отдам тебе все, что заработаю до заката, все, до последнего дайма, если ты научишь меня парить в воздухе! А если не научишь, то я смекну

    помолиться тебе, О, Святейший-Что-Послан-Избавить-Меня-От-Ноши.

    В ответ он только улыбнулся. Мне и теперь кажется, что он заблуждался насчет возможности убежать. Но откуда мне было знать, если он тогда и сам о том не ведал.

    - Так ты давал целые представления, как в индийских фильмах? Толпы на улицах, миллионы рук касаются тебя, цветы и благовония, золотые платформы с серебряными коврами, чтобы с них ты обращался к людям?

    - Нет. Еще до того, как я попросился на эту работу, я знал, что этого мне не вынести. Поэтому я выбрал Соединенные Штаты и получил просто толпу.

    Воспоминания причиняли ему боль, и я почувствовал себя виноватым, что вытащил на свет эту тему.

    Он сидел в сене и продолжал, глядя сквозь меня:

    - Я хотел им сказать - ради Бога, если вы так хотите свободы и радости, разве нельзя поискать их не где-нибудь, а в самих себе? Скажите себе, что вы обрели их, и вы обрели! Поступайте так, как будто они ваши, и они ваши! Что ж тут, черт подери, трудного, Ричард? Но они даже не слушали, во всяком случае, большинство. Чудеса, вот что... Они приходили ко мне посмотреть на чудеса. Так они ходят на автомобильные гонки - поглазеть, как сталкиваются машины. Сначала я расстраивался, а затем стало просто тошно. Не могу себе представить, как это выносят другие Мессии.

    - Ты так поворачиваешь, что картина несколько теряет свою привлекательность, - сказал я. Я затянул последнюю гайку и убрал инструменты. - Куда мы сегодня двинем?

    Он подошел к моей кабине и вместо того, чтобы стереть букашек с козырька, провел рукой над ним, и расплющенные козявки ожили и улетели. Его козырек, конечно, вовсе не нуждался в чистке, и теперь я знал, что и мотор его точно так же никогда не нуждался в ремонте.

    - Не знаю, - сказал он. - Я не знаю, куда мы двинем.

    - Что ты хочешь сказать? Ты знаешь прошлое и будущее всего на свете. Уж ты-то знаешь, куда наш путь!

    Он вздохнул.

    - Угу. Но я стараюсь не думать об этом.

    Пока я возился с цилиндром, я прикинул - вот это да! Нужно только держаться возле этого парня, и никаких тебе проблем, и все обернется наилучшим образом. Но когда он сказал: "Я стараюсь не думать об этом", - я поневоле вспомнил, что случилось с другими Мессиями, посланными в этот мир. Здравый смысл крикнул мне, чтобы я сразу после взлета поворачивал на юг и удирал от этого человека как можно дальше. Но, как я уже сказал, когда летаешь один, становится одиноко, я же был рад, что нашел его, - не так уж часто выпадает случай поболтать с тем, кто может отличить элерон от вертикального стабилизатора.

    Мне следовало повернуть на юг, но после взлета я остался с ним, и мы полетели на северо-восток в то самое будущее, о котором он старался не думать.




    4

    - Где ты учился всем этим делам, Дон? Ты столько всего знаешь, или, может, мне просто так кажется. Нет, ты действительно знаешь много. Из практики, что ли? Ты прошел какие-нибудь специальные курсы, чтобы стать Учителем?

    - Тебе дают книгу для чтения.

    Я повесил только что выстиранный шелковый шарф на расчалки между крыльями и уставился на него:

    - Книгу?

    - Дневник Спасителя. Что-то вроде библии для Учителей. Где-то тут есть экземпляр, если тебе интересно.

    - Еще как! Ты имеешь в виду учебник, где все это говорится?

    Он порылся в багажном отделении, которое на "Трэвл Эйре" за подголовником, и подошел с маленьким томиком, в переплете из чего-то вроде замши.


    СПРАВОЧНИК МЕССИИ
    ПАМЯТКА ДЛЯ ПОСВЯЩЕННЫХ

    - Что ты подразумеваешь под Дневником Спасителя? Тут написано: "Справочник Мессии".

    - Ну да, кажется, так. - Он принялся собирать вещи, разбросанные вокруг аэроплана, будто решил, что самое время лететь дальше.

    Я перелистал книгу, представлявшую собой собрание максим и афоризмов.

          Предначертание -
          исполни его, или избегни.
          Обратясь к этой странице,
          забудь, что происходящее вокруг
          нереально.
          Подумай об этом.

          Помни, откуда ты пришел,
          куда ты идешь, но прежде всего -
          почему ты заварил эту кашу,
          которую тебе и расхлебывать.
          Ты умрешь ужасной смертью,
          помни об этом.
          Это неплохое упражнение,
          и оно понравится тебе
          еще больше, если ты запомнишь все,
          что произойдет с тобой.

          Прими, однако, свою смерть с долей серьезности.
          Твой смех перед твоей экзекуцией
          обычно не находит понимания
          у менее искушенных форм живого, и они
          сочтут тебя сумасшедшим.

    - Ты читал это, Дон, - о своем предначертании?

    - Нет.

    - Тут говорится, что ты должен умереть ужасной смертью.

    - Не обязательно. Зависит от обстоятельств и от того, как сам все устроишь.

    - Ты собираешься умирать ужасной смертью?

    - Не знаю. Подумай, много ли в этом смысла, теперь, когда я бросил эту работу? Мне бы вполне хватило тихого маленького вознесения. Я с этим разберусь через несколько недель, когда завершу то, ради чего сюда пришел.

    Я счел, что он шутит, в своей обычной манере; тогда я не знал, что его "несколько недель" - это серьезно.

    Я снова залез в книгу; она и в самом деле представляла собой свод знаний, необходимых Учителю.

          Узнавать -
          это открывать то,
          что ты уже знаешь.

          Д          елать -
          это демонстрировать
          свое знание.

          Учить -
          это напоминать другим о том,
          что они уже знают
          не хуже тебя.

          В          се вы ученики,
          деятели,
          учителя.

          Твоя единственная обязанность -
          быть в каждой из своих жизней
          верным самому себе.

          Б          ыть верным еще кому-либо
          или чему-либо
          не только невозможно, -
          это явный знак лжемессии.

          Самые простые вопросы -
          они же и самые глубокие.
          Где ты родился? Где твой дом?
          Куда ты идешь? Что ты делаешь?

          Время от времени
          думай об этом
          и следи, как изменяются
          твои ответы.

          Лучше всего учишь тому,
          что сам больше всего
          хочешь узнать.

    - Что-то ты совсем притих, Ричард, - сказал Шимода, будто хотел поболтать со мной.

    - Угу, - сказал я, продолжая читать. Раз эта книга была только для Учителей, я не хотел ее упускать.

          Живи,
          никогда не стыдясь,
          если о сделанном или сказанном тобой
          толкуют на всех углах -
          пусть даже это
          лживые толки.

          За минуту встречи
          твои друзья поймут тебя так,
          как прочие не поймут
          и за тысячу лет.

          Лучший способ
          избежать ответственности -
          это сказать:
          "Я отвечаю".

    Я заметил нечто странное в этой книге.

    - Дон, страницы не пронумерованы.

    - Зачем? - сказал он. - Ты просто открываешь ее, и то, в чем ты больше всего нуждаешься, перед тобой.

    - Книга гаданий?

    - Да нет. Для этого подходит любая книга. Даже старая газета, если умеешь читать между строк. Разве ты никогда не пробовал? Если у тебя какая-то пробле-

    ма - открываешь наугад книгу и смотришь, что там для тебя.

    - Никогда.

    - Ну так попробуй как-нибудь.

    Я попробовал. Закрыл глаза и загадал, что будет со мной, если я еще останусь с этой странной личностью. С ним было занятно, но я не мог избавиться от ощущения, что вскоре с ним должно произойти что-то отнюдь не занятное, и я не хотел при сем присутствовать. Держа это в уме, я раскрыл книгу, а затем открыл глаза и прочел:

          Тебя ведет по жизни
          cокрытая в тебе воля к познанью,
          тот играющий дух,
          который и есть
          ты сам.

          Не отворачивайся
          от возможного будущего,
          пока не убедишься,
          что тебе больше нечему
          у него научиться.

          Ты всегда вправе
          изменить образ мыслей
          и выбрать другое будущее
          или другое
          прошлое.

    Выбрать другое прошлое? В каком это смысле - в буквальном или фигуральном?..

    - Я чувствую, Дон, что у меня ум за разум заходит. Не знаю, смогу ли я выучить все эти штуки.

    - Практика. Чуть-чуть теории и уйма практики, - сказал он. - На это у тебя уйдет примерно полторы недели.

    - Полторы недели?

    - Угу. Только представь себе, что ты знаешь все ответы - и ты знаешь все ответы. Представь, что ты Учитель, и ты Учитель.

    - Я никогда не говорил, что хочу быть Учителем.

    - Верно, - сказал он. - Не говорил.

    Но книгу я оставил у себя, и он ни разу о ней не спросил.




    5

    Дабы процветать, фермеры Среднего Запада должны иметь добрую землю. То же и цыганствующие пилоты. Они должны быть поближе к заказчикам. Они должны находить поля рядом с городком, поля, на которых или трава, или сено, или короткая стерня после сжатой пшеницы или овса; и чтобы поблизости не было коров, объедающих обшивку аэропланов; и чтобы рядом была дорога для автомашин; чтобы в ограде были ворота для людей, а сами поля располагались бы так, чтобы самолет не летал низко над крышами домов; и чтобы поверхность была достаточно ровной, иначе самолет развалится от тряски, пока катит по земле со скоростью пятьдесят миль в час; и достаточно длинные, чтобы без риска садиться и взлетать в жаркие тихие дни лета; и чтобы владелец разрешил попользоваться своим полем денек-другой.

    Я размышлял об этом, пока мы летели на север сквозь субботнее утро, Мессия и я, а внизу, в тысяче футов под нами, в зелени и золоте, плавно протекала земля. "Трэвл Эйр" Дональда Шимоды шумно плыл вблизи от моего правого крыла, во все стороны отражая солнечный свет своим зеркальным покрытием. Славный самолет, думал я, но слишком большой для промысла в трудные времена. Он берет зараз двух пассажиров, но зато вдвое тяжелее "Флита", и поле для взлета и посадки ему нужно побольше. Когда-то и у меня был "Трэвл Эйр", но в конце концов я его продал ради "Флита", который может садиться на маленькие поля, тех самых размеров, что чаще всего и попадаются возле городков. Я мог управиться с "Флитом" на поле в пятьсот футов, тогда как для "Трэвл Эйра" требовалось футов тысяча-тысяча триста. Привяжешься к этому парню, думал я, и будешь связан по рукам и ногам недостатками его самолета.

    И стоило мне только подумать об этом, как я приметил маленькое уютное пастбище возле городка, остающегося позади. Это было стандартное фермерское поле длиной тысячу триста двадцать футов, разрезанное надвое, где вторая половина была продана городу под бейсбольную площадку в форме карточной бубны.

    Зная, что аэроплан Шимоды не сможет здесь сесть, я кинул своего маленького летуна на левое крыло, нос вверх, мотор на малые обороты, и тихой сапой нырнул к площадке. Мы с "Флитом" коснулись травы как раз за забором, ограждающим левое поле, прокатились и встали с запасом. Я просто хотел немножко пофорсить, показать ему, на что способен "Флит" в умелых руках. Взрыв дросселя развернул меня снова для взлета, но только я собрался на разгон, как передо мной предстал "Трэвл Эйр", уже идущий на посадку. С опущенным хвостом, с креном на левое крыло, он был похож на величественного кондора, торжественно планирующего на сжатую полосу.

    Он летел так низко и медленно, что у меня волосы встали на загривке. Еще немного, и я буду свидетелем авиакатастрофы. Когда идешь к земле над оградой, надо держать "Трэвл Эйр" на скорости не менее шестидесяти миль в час, уже при пятидесяти он срывается с потока, так что стоит чуть сбросить скорость, и он разобьется в лепешку. Но вместо этого я увидел, как белоснежно-золотой биплан остановился в воздухе. Ну, не то чтобы совсем остановился, но он летел на скорости не больше тридцати миль в час; самолет, у которого срыв с потока при пятидесяти, устраивает это вас или нет, остановился в воздухе и как бы на выдохе сел в траву на три точки. Ему понадобилась половина, ну, может, три четверти пробега моего "Флита".

    Я так и оцепенел в кабине, глядя, как он подруливает ко мне и останавливается.

    Когда я выключил мотор, еще обалдело пялясь на него, Шимода сказал:

    - Славное поле ты нашел. Рядом с городом, а?

    Наши первые клиенты, два подростка на мотоцикле "Хонда", уже просочились откуда-то, любопытствуя, что здесь происходит.

    - Что значит "рядом с городом"? - крикнул я, как бы сквозь рев двигателя, еще стоявший в моих ушах.

    - Ну, в полуквартале.

    - Да я не о том. ЧТО ЭТО БЫЛА ЗА ПОСАДКА? На твоем "Трэвл Эйре"! Как ты здесь сел?

    Он подмигнул мне:

    - Магия!

    - Нет, Дон... серьезно! Я видел, как ты садился!

    Я не скрывал, что ошеломлен, слегка напуган, и даже не слегка.

    - Ричард, ты что, хочешь понять, отчего гаечные ключи парят в воздухе, и как исцелять от всех болезней, и превращать воду в вино, и ходить по волнам, и сажать самолеты типа "Трэвл Эйр" на стофутовой лужайке? Ты действительно хочешь понять причину всех этих чудес?

    Я почувствовал, будто он навел на меня луч лазера.

    - Я хочу понять, как ты здесь приземлился...

    - Послушай! - отозвался он словно через пропасть, разделявшую нас. - Этот мир, и все, что в нем, - это иллюзия, Ричард! Каждая его частичка - иллюзия! Ты хоть это понимаешь? - Ни улыбок, ни подмигиваний, как будто он вдруг взъярился на меня, что я не знал этого раньше.

    Мотоцикл остановился у хвоста его самолета: мальчишки явно горели желанием полетать.

    - Ага... иллюзия... - это все, что смог я сказать. - Усек.

    Затем они забрались к нему покататься, а мне предоставлялась возможность пойти поискать владельца поля, пока он сам нас не нашел, и попросить разрешения на полеты с его пастбища.

    Есть только один способ объяснить взлеты и посадки "Трэвл Эйра" в тот день - признать, что перед вами не настоящий "Трэвл Эйр". Будто на самом деле это был самолет "Е-2 Каб" или вертолет, переодетый в костюм "Трэвл Эйра". Так или иначе, мне было гораздо легче допустить, что гаечный ключ девять на шестнадцать может парить в невесомости, чем спокойно наблюдать, как отрывается от земли самолет с пассажирами на борту на скорости тридцать миль в час. Одно дело верить в левитацию, когда ты видишь ее собственными глазами, и абсолютно другое - верить в чудеса.

    Я продолжал размышлять над тем, о чем он столь горячо говорил мне. Иллюзии. Кто-то уже говорил об этом и раньше... когда я был ребенком, открывавшим для себя мир волшебства - фокусники, вот кто это говорил! Они предупреждали: "То, что вы сейчас увидите, вовсе не чудо. Это не настоящее волшебство. На самом деле это всего лишь фокус, иллюзия волшебства". И вытаскивали люстру из грецкого ореха или превращали слона в теннисную ракетку.

    В какой-то вспышке озарения я вытащил Книгу Мессии из кармана и раскрыл ее. Страницу занимали только два предложения:

          Любая проблема
          таит
          дар для тебя.
          Ты ищешь проблемы,
          поскольку нуждаешься
          в их дарах.

    Не знаю почему, но прочитанное поубавило мои сомнения.

    Я перечитывал эти строки, пока они не впечатались в сознание.

    Городок назывался Троя, и пастбище возле него сулило нам не меньше удачи, чем сенокос под Феррисом. Но в Феррисе я был абсолютно спокоен, а здесь в воздухе было разлито какое-то напряжение, которое мне совсем не нравилось.

    То, что для наших пассажиров было приключением, которое никогда не повторится, для меня было обычной работой, однако ее омрачала какая-то непонятная тревога. Моим же собственным приключением был сам этот герой, с которым я летал... то, каким немыслимым образом он управлял самолетом, и странные вещи, которые он говорил, объясняя это.

    Впрочем, чудо полетов "Трэвл Эйра" впечатлило жителей Трои не больше, чем меня - звон городского колокола, если бы, к примеру, он зазвонил в полдень

    после шестидесяти лет молчания... они не знали, что происходящее на самом деле происходить не может.

    - Спасибо за прогулку! - говорили они. - И - Это все ваши заработки? Больше нигде не работаете? - И - Почему вы выбрали такое маленькое местечко, как Троя? - И - Джерри, твоя ферма не больше коробки для обуви!

    Мы были заняты весь день. Желающих полетать набралось порядочно, и мы должны были заработать кучу денег. Однако внутренний голос твердил мне - беги, беги, сматывайся отсюда. Если, бывало, я и пренебрегал им, то потом всегда об этом жалел.

    Около трех часов дня я заглушил мотор и дважды сходил на автостанцию "Скелли" за бензином, с двумя канистрами, по пять галлонов каждая, когда вдруг до меня дошло, что я ни разу не видел, чтобы "Трэвл Эйр" заправлялся. Должно быть, Шимода заливал горючее еще перед Феррисом, а сегодня при мне он уже налетал семь часов и пошел на восьмой, не капнув себе ни бензина, ни масла. И хотя я знал, что человек он хороший и не причинит мне зла, я снова испытал страх. Даже если попытаться сбросить до минимума обороты и летать на бедной смеси, то тогда без дозаправки можно продержаться на "Трэвл Эйре" часов пять. Но не восемь часов постоянных взлетов и приземлений.

    Он планомерно делал рейс за рейсом, в то время как я цедил свою обычную смесь в бак центральной секции и добавлял кварту масла в мотор. Охотники полетать уже образовали очередь... и, казалось, что он не хочет их разочаровывать перерывом.

    И все же, когда он устраивал в передней кабине своего самолета супружескую пару, я улучил момент и перехватил его. Я старался, чтобы мой голос звучал по возможности спокойно и буднично:

    - Дон, как у тебя с бензином? Плеснуть не нужно? - Я стоял у кончика его крыла, держа в руке пустую канистру на пять галлонов.

    Он озадаченно посмотрел мне прямо в глаза и нахмурился, как будто я спросил, нужен ли ему воздух, чтобы дышать.

    - Нет, - сказал он, и я почувствовал себя оболтусом-первоклашкой с последней парты. - Нет, Ричард, никакого бензина мне не нужно.

    Это вывело меня из себя. Как-никак я разбираюсь в авиамоторах и в горючем:

    - Ну тогда, - вспыхнул я, - как насчет урана?

    Он засмеялся, чем сразу меня обезоружил:

    - Нет, спасибо. Я заправлялся им в прошлом году.

    И вот он уже вместе с пассажирами пошел на свой сверхъестественный медленный взлет.

    Поначалу мне просто хотелось, чтобы все эти люди разошлись по домам, потом, чтобы мы - есть тут народ или нет - поскорее свалили бы отсюда, а потом я почувствовал, что лучше мне самому свалить, и немедленно. Нужно было лишь взлететь и найти какое-нибудь большое пустое поле, подальше от городишек, и просто посидеть, подумать и записать в своем бортовом журнале случившееся, найти в нем какой-то смысл.

    Я прохлаждался неподалеку от "Флита", поджидая, пока Шимода снова приземлится. Потом подошел к его кабине под воздушный поток от его мощного винта.

    - Я налетался, Дон. Пора мне отправляться восвояси, сяду подальше от жилья и немножко отдохну от работы. Приятно было полетать вдвоем. Когда-нибудь увидимся, о'кей?

    Он и бровью не повел:

    - Еще один вылет, и я с тобой. Парень тут один ждет.

    - Ну ладно.

    Парень этот ждал, сидя в видавшей виды инвалидной коляске, которую выкатили на край поля. Выглядел он так, будто каким-то сверхземным тяготением его скрючило и придавило к сидению, но и он был здесь, потому что ему хотелось полетать. Вокруг были люди, человек сорок или пятьдесят, одни еще в машинах, другие на своих двоих, и все они с любопытством ждали, каким образом Дон будет пересаживать этого человека с кресла в кабину самолета.

    Но он вовсе и не думал пересаживать.

    - Хочешь полетать?

    Человек в инвалидной коляске судорожно заулыбался и закивал куда-то вбок.

    - Пойдем! - сказал Дон спокойно, будто обращался к тому, кто долго прождал за линией поля, и теперь пришло его время снова войти в игру. Если, оглядываясь назад, я бы и отметил что-то странное в том мгновении, так это настойчивость, с которой он говорил. Да, голос его звучал естественно, но в нем был и

    приказ, предполагавший, что этот человек без всяких там оговорок встанет и поднимется в самолет. Что же произошло дальше - казалось, что человек этот просто исполнял роль увечного калеки, отыграв наконец последнюю сцену. Все было как в кино. Силы сверхтяжести отпустили его, как будто их и не было вовсе, он чуть ли не катапультировался с коляски и, не веря самому себе, почти припустил к "Трэвл Эйру".

    Я стоял близко и слышал, как он говорил: "Что вы сделали? Что вы со мной сделали?"

    - Так ты собираешься летать, или нет? - сказал Дон. - Стоимость три доллара. Плата вперед, пожалуйста.

    - Лечу! - сказал тот.

    Шимода не стал ему помогать подняться в переднюю кабину, как он делал обычно с другими.

    Люди выскочили из автомобилей - по толпе зевак прошелестел невнятный шепот, а затем наступила шоковая тишина. Человек этот не ходил одиннадцать лет, с тех самых пор, как его грузовик рухнул с моста.

    Как младенец с простыней вместо крыльев, он подпрыгнул к кабине и проскользнул на сидение, при этом беспрестанно размахивая руками, будто это была такая игра.

    Никто не успел и слова сказать, как Дон нажал на дроссель, и "Трэвл Эйр" покатился в воздух, делая крутой разворот над деревьями и бешено карабкаясь в высоту.

    Может ли одно мгновенье выражать счастье и одновременно ужас? Таких мгновений потом было множество. С одной стороны - поистине чудо исцеления человека, который своим видом это заслужил, а с другой - предчувствие чего-то недоброго, что должно было случиться по возвращении тех двоих. Толпа была одно сплошное ожидание, а сплошная толпа - это стадо, а это уже нехорошо. Тикали минуты, все глаза впились в маленький биплан, беззаботно летящий в солнечном свете, назревало нечто невообразимое.

    "Трэвл Эйр" словно нехотя сделал несколько небольших восьмерок, крутую спираль, и вот уже он медленно и шумно спланировал над оградой к земле, словно летающая тарелка. Если бы у Дона было хоть немного здравого смысла, он бы высадил своего пассажира в дальнем конце поля, скоренько бы взлетел и исчез. А люди все прибывали, появилась еще одна инвалидная коляска, которую толкала перед собой на бегу какая-то леди.

    Он подрулил к толпе, развернул свой аэроплан пропеллером в сторону, выключил мотор. Люди побежали к кабине, и с минуту мне казалось, что они намерены содрать обшивку с фюзеляжа, чтобы добраться до тех двоих.

    Было ли это трусостью? Не знаю. Я подошел к своему аэроплану, подкачал

    дроссель, включил стартер, дернул пропеллер, чтобы запустить двигатель. Затем залез в кабину, повернул "Флит" носом к ветру и взлетел. Последнее впечатление от Дональда Шимоды - это то, что он сидит на краю кабины, а его окружает людское стадо.

    Я повернул на восток, затем на северо-восток и вскоре приземлился для ночлега на первом же обнаруженном мною поле, с деревьями, дающими тень, и ручьем с питьевой водой. До любого города отсюда было далеко.




    6

    До сих пор не могу сказать, что именно на меня нашло. Это было роковое предчувствие, и оно потащило меня прочь, пусть даже от такого странного и удивительного парня, как Дональд Шимода. Если от меня хотят, чтобы я играл с роком, то и сам Его Величество Мессия не настолько силен, чтобы удержать меня на привязи.

    В поле было спокойно... огромный молчащий луг, распахнутый небу... только голос ручейка, да и то надо было напрягать слух, чтобы его расслышать. Снова один. К одиночеству привыкаешь, но если нарушить его хотя бы на день, то привыкать приходится сызнова, все с нуля.

    - О'кей, хорошего понемножку, - громко сказал я, обращаясь к лугу. - Занятно было. Может, от этого парня я бы узнал кучу всякого и разного. Но я сыт по горло толпой, даже когда она счастлива... а если она напугана, тогда уж для нее все равно - распинать или поклоняться. Виноват, но по мне это уж слишком!

    Сказал и даже растерялся. Слова эти могли быть сказаны и Шимодой, одно к одному. Почему он там остался? Я и то почувствовал, что надо бежать, а я ведь отнюдь не Мессия.

    Иллюзии. Что он подразумевал под иллюзиями? Изо всех его дел и разговоров это было чуть ли не самым главным - он прямо-таки рассвирепел, когда сказал: "Это все иллюзии!" - как будто хотел вдолбить мне в голову эту идею. Согласен, что тут была проблема и что я нуждался в ее дарах, но я так пока и не понял, что все это значит.

    Вскоре я зажег огонь, подогрел остатки гуляша (мелкие кусочки белкового мяса), готовую лапшу и пару сосисок трехдневной давности - их не мешало хорошо проварить. Сумка с инструментами была придавлена коробкой для провианта, и я зачем-то вытащил гаечный ключ девять на шестнадцать, посмотрел на него, обтер и помешал им свой гуляш.

    Напоминаю, я был один, никто за мной не следил, поэтому забавы ради я попробовал сделать ключ невесомым, как это делал Шимода. Если я подбрасывал его и прищуривался, когда он, достигнув верхней точки, начинал падать, мне казалось, что, по крайней мере, полсекунды он парит. Но затем он шлепался в траву или на мое колено, и такое впечатление тут же рассеивалось. Это был тот же самый гаечный ключ. Как же у Шимоды получалось?

    Если все иллюзия, мистер Шимода, тогда что есть реальность? И если жизнь - иллюзия, тогда зачем же мы живем? В конце концов, подкинув напоследок ключ еще пару раз, я прекратил это занятие. И вдруг я испытал радость, даже счастье, оттого что я там, где я есть, и знаю то, что я знаю. Пусть это и не объясняло ни само бытие, ни даже - одной-двух его иллюзий.

    Порой, когда я один, я пою. "Мы с тобой, славный старикан... - пел я, похлопывая "Флита" по крылу в приступе любви к этому существу (помня, что никто меня не слышит). - Мы побродим в небе... Поскачем в полях, пока кто-нибудь из нас не сдаст... - Музыку и слова я сочинял по ходу пения. - Но я-то не сдам, мой славный... Разве что ты сломаешь лонжерон... и тогда я перебинтую тебя проволокой... и мы дальше полетим... МЫ ДАЛЬШЕ ПОЛЕТИМ..."

    Когда у меня все хорошо и прекрасно, стихи эти бесконечны, поскольку в стихоплетстве нет никакого риска. Я бросил думать о проблемах Мессии; понять, кто он такой и что он такое, мне было не под силу, поэтому я оставил свои попытки, что, как я догадался, и сделало меня счастливым.

    Только около десяти вечера огонь мой погас, а с ним и моя песня.

    - Где б ты ни был, Дональд Шимода, - сказал я, раскатывая одеяло под крылом, - я желаю тебе счастливых полетов и чтобы толпа оставила тебя в покое. Если это то, что тебе нужно. Нет, беру слова назад. Я желаю тебе, дорогой одинокий Мессия, найти именно то, что ты хочешь.

    Когда я снимал рубаху, его книжица выпала из кармана, и я прочел, где она раскрылась:

          Не кровные узы
          объединяют в истинную
          семью,
          но радостное внимание
          к жизни друг друга.
          Не часто
          члены одной семьи
          вырастают
          под одной крышей.

    Я не понял, при чем тут я, и напомнил себе, что книга не должна заменять мои собственные мысли. Я заворочался под одеялом и затем отключился, как лампочка, в тепле, без сновидений, под небом с его тысячами звезд, которые если и были иллюзиями, то, во всяком случае, весьма приятными.

    Когда я снова очнулся, был как раз восход солнца, розовый свет и золотые тени. Но проснулся я не из-за света, а оттого, что что-то касалось моей головы с неземной нежностью. Я решил, что это травинка, качающаяся надо мной. Затем я подумал, что это какое-то насекомое, шлепнул по нему изо всей силы и чуть не сломал руку... это был гаечный ключ девять на шестнадцать, довольно увесистый кусок металла, особенно, если шлепать по нему с размаху, - и тут я мгновенно проснулся. Гаечный ключ отлетел, ударившись о стойку крыла, на мгновение скрылся в траве, а затем снова величественно воспарил в воздухе. Пока я спросонья таращился на него, он стал плавно опускаться на землю, лег и замер. Когда я наконец осмелился взять его, это уже был обычный любимый мой гаечный ключ девять на шестнадцать, такой же увесистый, такой же охочий до всех этих дрянных болтов и гаек.

    - Что за чертовщина?

    Я никогда не поминаю ни черта, ни дьявола - издержка моего воспитания в детстве. Но я был действительно озадачен, и сказать мне больше было нечего. Что стряслось с моим гаечным ключом? Дональд Шимода был на расстоянии по крайней мере шестидесяти миль за линией горизонта. Я повертел эту штуковину, прикинул ее на вес, чувствуя себя, как первобытное существо, которое пялится на крутящееся колесо. Тут должна была быть какая-то простая причина...

    В конце концов я бросил это занятие, раздраженно сунул ключ в сумку для инструментов и зажег огонь, чтобы испечь лепешку. Спешить было некуда. Можно здесь остаться на весь день, было бы желание.

    Лепешка хорошо поднялась на сковородке, пора было переворачивать, когда я услышал какой-то звук в небе на западе. Никоим образом звук этот не мог принадлежать аэроплану Шимоды, никоим образом нельзя было выследить меня на этом поле, одном из тысячи полей Среднего Запада, но я понял, что это он, и начал насвистывать... посматривая на лепешку и на небо и стараясь подыскать что-нибудь такое очень спокойное, что я скажу, когда он приземлится.

    Естественно, это был "Трэвл Эйр" - он низко пролетел над "Флитом", заложил крутой вираж, как на показательном полете, перешел на скольжение и приземлился на скорости шестьдесят миль в час, как то и подобает самолету типа "Трэвл Эйр". Шимода подгреб борт о борт и выключил мотор. Я ничего не сказал. Махнул ему, но не сказал ни слова. Однако свистеть перестал.

    Он вылез из кабины и направился к огню:

    - Привет, Ричард.

    - Ты подзадержался, - сказал я. - Лепеха чуть не подгорела.

    - Виноват.

    Я протянул ему чашку воды из ручья и оловянную тарелку с половиной испеченной лепешки и ломтиком маргарина на ней.

    - Как там прошло? - сказал я.

    - Прошло о'кей, - сказал он с мимолетной улыбкой. - Едва ноги унес.

    - На сей счет у меня были сомнения.

    В молчании он пожевал лепешку.

    - Мда... - сказал он наконец, разглядывая ее, - ну и гадость.

    - Никто не заставляет тебя есть мою лепешку, - сказал я сердито. - Почему это все ненавидят мою лепешку? То есть, НИКОМУ НЕ НРАВИТСЯ МОЯ ЛЕПЕШКА! Отчего так, скажи, о, Вознесшийся Учитель?

    - Ну, - усмехнулся он, - поскольку отвечать мне за Бога, то я бы сказал, что раз ты считаешь ее вкусной, то такова она для тебя и есть. Не будь ты в этом глубоко убежден, пришлось бы признать, что она... будто со сгоревшей мельницы... которую тушили водой... Полагаю, ты специально добавил туда травы?

    - Извини. Наверное, случайно стряхнул с рукава. Но тебе не кажется, что сама лепешка - не трава и горелая корка - тебе не кажется, что сама по себе лепешка...

    - Отвратительная, - сказал он, возвращая мне то, что я ему дал, за исключением откушенного куска. - Уж лучше поголодать. Персики еще остались?

    - В коробке.

    Как он нашел это поле? Крылья размахом в двадцать восемь футов на десять тысяч миль фермерских прерий - это не самая легкая мишень, особенно если целиться против солнца. Но я поклялся себе не спрашивать. Если он захочет рассказать, то расскажет.

    - Как ты меня нашел? - сказал я. - Я ведь мог приземлиться где угодно.

    Он уже вскрыл банку с персиками и ел их, доставая ножом, - трюк не из легких.

    - Подобия притягиваются, - буркнул он, упустив ломтик персика.

    - Чего-чего?

    - Космический закон.

    - О...

    Я покончил с лепешкой, а затем очистил сковородку речным песком. Нет, лепеха что надо.

    - Может, ты соблаговолишь объяснить? Получается, что я - подобие твоего бесценного "ты"? Или ты просто хочешь сказать, что мой самолет подобен твоему? Так, что ли?

    - Мы, чудотворцы, должны держаться вместе, - сказал он.

    От слов этих дохнуло одновременно добром и ужасом - так он их произнес.

    - Хм... Дон. Возвращаясь к твоему последнему пояснению. Не сочти за труд растолковать, что ты имел в виду, сказав: "мы - чудотворцы"?

    - С точки зрения девяти на шестнадцать, лежащего в сумке для инструментов, я бы сказал, что сегодня утром ты проделывал известный фокус с левитацией гаечного ключа. Или я ошибаюсь?

    - Ничего я не проделывал! Я проснулся... эта штука меня разбудила!

    - О, сама, - он смеялся надо мной.

    - ДА, СА-МА!

    - Ты, Ричард, понимаешь в своем чудотворстве не больше, чем в хлебопекарном деле.

    На это я ничего не ответил, просто опустился на свернутую постель, стараясь по мере сил сохранять спокойствие. Если у него есть что сказать, он скажет в нужную минуту.

    - Некоторые из нас начинают учиться этим вещам подсознательно. Наш бодрствующий разум не принимает этого, поэтому мы творим чудеса во сне. - Он посмотрел на небо, на первые маленькие облачка. - Не торопись, Ричард. Все мы идем к тому, чтобы научиться большему. Теперь это пойдет у тебя немного быстрее, и ты станешь старым мудрым маэстро духа раньше, чем осознаешь это.

    - Что значит, раньше, чем я осознаю? Я ничего не хочу осознавать. Я знать ничего не желаю!

    - Ты знать ничего не желаешь.

    - Нет, я желаю знать, почему существует этот мир, и как он устроен, и почему я здесь живу, и куда я затем отправлюсь... Я хочу это знать. И как летать без самолета, если появится желание.

    - Прости.

    - Что прости?

    - Так не пойдет. Если ты узнаешь, что такое этот мир, и как он устроен, ты автоматически начнешь творить чудеса, или то, что называется чудесами. Хотя, конечно, тут нет никакого чуда. Стоит только изучить то, что умеют маги, и магии больше нет. - Он перестал смотреть на небо. - Ты, как и другие, уже постиг это дело, просто еще не подозреваешь об этом.

    - Что-то не припомню, - сказал я, - что-то не припомню, чтобы ты спрашивал, хочу ли я учиться тому, что всю жизнь сталкивает тебя с толпами и несчастьями. Сдается, это как-то ускользнуло от меня.

    Только я произнес эти слова, как тут же почувствовал, что когда-нибудь вспомню его ответ, признав, что он был прав.

    Он растянулся в траве, подложив под голову вместо подушки мешок с остатком муки:

    - Послушай, ты зря волнуешься насчет толпы. Они не тронут, пока сам не захочешь. Запомни, ты маг: оп! - и ты невидим и проходишь в закрытые двери.

    - Разве в Трое тебя толпа не достала?

    - А разве я говорил, что был против? Я это позволил. Мне нравилось. Все мы немножко кривляки, но без этого никогда не станешь учителем.

    - Но разве ты не сбежал? Я сам читал...

    - Так сложились обстоятельства - я превратился в Одного-Единственного-Круглосуточного Мессию, и такую работу я бросил без сожаленья. Но я не могу разучиться тому, на что потратил столько жизней.

    Я закрыл глаза и прикусил стебелек травы:

    - Послушай, Дон, что ты ходишь вокруг да около? Скажи напрямик, что происходит?

    Последовало довольно долгое молчание, и затем он произнес:

    - Может, лучше ты скажешь, а я поправлю, если ты ошибешься.

    Я подумал с минуту и решил его удивить:

    - О'кей, я скажу. - А затем выдержал большую паузу, чтобы проверить, хватит ли у него терпения подождать, пока я соберусь с мыслями. Солнце поднялось уже довольно высоко, стало тепло, в стороне, на каком-то укромном поле, фермер работал на дизельном тракторе, культивируя землю под зерновые. В воскресенье.

    - О'кей, я скажу. Во-первых, это не случайное совпадение, что я увидел твой самолет на поле возле Ферриса, так?

    Он молчал, как трава.

    - А во-вторых, мы с тобой заключили что-то вроде договора, о котором я, видимо, забыл, а ты нет.

    В ответ только мягкое дуновение ветра да вместе с его порывами - отдаленный стук трактора.

    Та часть меня самого, что слушала, не считала мои слова выдумкой. Я излагал вполне реальную версию.

    - Я хочу сказать, что мы встретились три или четыре тысячи лет назад, день можешь выбрать сам. Нам нравятся одинаковые приключения, мы, вероятно, одинаково ненавидим тех, кто разрушает жизнь, мы познаем новое с удовольствием и, примерно, с одинаковой скоростью. У тебя лучше память. Наша новая встреча - это то, что ты имел в виду, сказав, что "подобия притягиваются".

    Я ухватил новый стебелек:

    - Ну как?

    - Какое-то время мне казалось, что разбег будет долгим. Он долгим и будет, но, думаю, у тебя есть небольшой привходящий шанс сегодня и взлететь. Продолжай.

    - Опять же, должен ли я продолжать, когда ты и так знаешь, что именно знают другие. Но если я не изложу свои знания, ты не будешь знать мои мысли о том, что я знаю, а без этого я не смогу научиться вещам, которые мне нужны. - Я положил стебелек. - Что ты тут потерял, Дон? Почему убиваешь время на таких, как я? Если выйти на твой уровень развития, то чудеса становятся лишь побочным продуктом. Я тебе не нужен, из этого мира тебе не нужен никто.

    Я повернул голову и взглянул на него. Его глаза были закрыты.

    - Как горючее для "Трэвл Эйра"? - сказал он.

    - Именно, - сказал я. - Так что тебе остается в этом мире только скука... и нет для тебя никаких приключений, когда знаешь, что ничто тебя не проймет на земле. Твоя единственная проблема в том, что у тебя нет никаких проблем!

    Я думаю, это был самый ужасный миг нашего разговора.

    - Здесь ты промахнулся, - сказал он. - Ответь, почему я бросил свою работу... ты знаешь, почему я бросил работу Мессии?

    - Толпа, ты сказал. Каждому нужно от тебя чудо.

    - Ага. Но это не первое, а второе. Страх перед толпой - это твой крест, а не мой. Вовсе не толпа мне обрыдла, а то, что ей безразлично, с чем я пришел к ней. Можно пройти пешком по океану от Нью-Йорка до Лондона, можно вытаскивать золотые монеты из ниоткуда, - их это все равно не заденет за живое, понимаешь?

    Когда он это сказал, он выглядел, как самый одинокий человек из живущих на земле. Ему не нужны были ни еда, ни кров, ни деньги, ни слава. Он сгорал от желания поведать то, что он знает, но никто не хотел даже выслушать его.

    Я насупился, чтобы не заплакать.

    - Ты сам меня спросил, - сказал я. - Если твое счастье зависит от других, то, полагаю, тебе и в самом деле не сладко.

    Он резко вскинул голову, и глаза его сверкнули, как будто я ударил его гаечным ключом. Я сразу подумал, что лучше мне не умничать, если этот парень может так психануть. От удара молнии можно и подгореть.

    Затем он улыбнулся той своей летучей улыбкой.

    - Знаешь что, Ричард? - сказал он медленно. - А ведь ты... прав!

    Он снова замер, будто я вогнал его в транс. Но, не заметив этого, я еще несколько часов продолжал рассказывать ему о том, как мы встретились, и что нам надо было узнать, - все эти идеи, что проносились в мозгу, как утренние кометы и дневные метеоры. Он очень тихо лежал в траве, не двигаясь, не говоря ни слова. К полудню я закончил свой вариант Вселенной и всего, что обитало в ней.

    -...И я чувствую, Дон, будто я только начал. Так много надо сказать. Откуда я все это знаю? Откуда это берется?

    Он не ответил.

    - Если ты полагаешь, что я сам себе отвечу, то должен признаться, что этого я не знаю. Почему именно сейчас я могу говорить о том, о чем раньше даже и не пытался? Что со мной произошло?

    Никакого ответа.

    - Дон? С тобой о'кей? Можешь ответить?

    Он не сказал ни слова. Я объяснял ему панораму жизни, а мой Мессия, как будто услышав в случайно оброненных словах о своем уделе все, что ему было нужно, крепко спал.




    7

    Среда, утро, шесть часов, я еще сплю, и вдруг - трам-тарарам! - невероятный, сумасшедший грохот, как какая-нибудь сверхвзрывчатая симфония, тысячеголосый хор, слова на латыни, скрипки, литавры и трубы, от которых лопаются стекла. Земля тряслась, "Флит" ходил ходуном на своих колесах, и я выскочил из-под крыла, как кот под напряжением четыреста вольт, шерсть торчком, как восклицательные знаки.

    Небо было в холодном огне восхода, дикого цвета бегущие облака, но все это затмевалось мощным крещендо.

    - СТОП! СТОП! ПРЕКРАТИ МУЗЫКУ! ПРЕКРАТИ ЕЕ!

    Шимода вопил так громко и яростно, что я услышал его даже сквозь грохот, который тут же прекратился, только эхо катилось все дальше и дальше, и дальше. Затем возникло нежное церковное пение, тихое, как ветерок. Размечтавшийся Бетховен.

    Его это не впечатлило.

    - ПОСЛУШАЙ, Я СКАЗАЛ - ПРЕКРАТИ ЕЕ!

    Музыка смолкла.

    - Фу! - сказал он.

    Я только посмотрел на него.

    - Всему свое время и место, верно? - сказал он.

    - Ну, время и место...

    - Немножко небесной музыки - это нормально, в пределах твоего собственного сознания, и может, по особым поводам, но начинать с нее утро и включать на полную мощность? Что ты творишь?

    - Что Я творю? Дон, я спал без задних ног... в каком смысле "Что Я Творю"?

    Он покачал головой, беспомощно пожал плечами и пошел к своему спальному мешку под крылом.

    Книга лежала на траве, там, где упала. Я осторожно перевернул ее и прочел:

          Не тверди,
          что знаешь
          свой потолок -
          поначалу убедись,
          что он твой.

    Да, многое про этих Мессий мне оставалось непонятным.




    8

    День мы закончили в Хаммонде, штат Висконсин, прокатив всего лишь несколько понедельничных пассажиров, затем сходили в городок пообедать и двинулись обратно.

    - Дон, я признаю, что эта жизнь может быть интересной или скучной, или еще там какой-нибудь, какую мы сами и творим. Но мне даже в свой звездный час не сообразить, почему мы именно здесь. Что ты на это скажешь?

    Мы прошли мимо магазина металлоизделий (закрыто), мимо кинотеатра (открыто: "Бутч Кэссиди и Санданс Кид"), и вместо ответа он остановился на тротуаре и повернул назад:

    - У тебя, кажется, есть деньги?

    - Куча. Что случилось?

    - Пойдем в кино, - сказал он. - Заплатишь?

    - Зачем, Дон? Иди сам. Я вернусь к самолетам. Не люблю оставлять их надолго. - Что это ему вдруг приспичило смотреть движущиеся картинки?

    - С самолетами все о'кей. Пойдем в кино.

    - Оно уже началось.

    - Ну, так чуть опоздаем.

    Он уже покупал билеты. Я последовал за ним в темноту, и мы сели в задних рядах. В сумерках зала вокруг нас сидело человек пятьдесят зрителей.

    Вскоре я уже забыл, зачем мы пришли, захваченный сюжетом этой картины, которую во всяком случае я считал классикой; "Санданс" я смотрел уже в третий раз. Время в зале сжималось и растягивалось, как и полагается в хорошей картине, и поначалу я смотрел ее с технической точки зрения... как сделана каждая сцена, и как она согласуется с последующей, и почему эта сцена идет теперь, а не потом. Я старался смотреть фильм именно таким образом, но история меня увлекла, и я забылся.

    В той сцене, где Бутч и Санданс окружены всей боливийской армией, почти в конце, Шимода коснулся моего плеча. Я наклонился к нему, не отрывая глаз от экрана, - лучше бы он подождал, пока картина закончится.

    - Ричард?

    - Да.

    - Почему ты здесь?

    - Тс... это хороший фильм, Дон. - Бутч и Санданс, все в крови, говорили о том, почему они должны отправиться в Австралию.

    - Почему хороший? - сказал он.

    - Потому что интересный. Тс... Потом объясню.

    - Да брось ты. Очнись. Это все иллюзии.

    Это вывело меня из себя:

    - Дональд, еще пару минут... потом мы поговорим, о чем только захочешь. Дай мне досмотреть кино, о'кей?

    Он прошептал с напором и драматическим пафосом:

    - Ричард, почему ты здесь?

    - Послушай, я здесь, потому что ты позвал меня сюда. - Я отвернулся от него, стараясь сосредоточиться на финале.

    - Ты не должен был заходить, ты должен был сказать - спасибо, не хочу.

    - Мне нравится этот фильм... - Человек впереди на секунду обернулся на меня. - Мне нравится фильм, Дон. Что в этом такого?

    - Ровно ничего, - сказал он и больше не проронил ни слова, пока не кончился фильм, и мы не пошли назад - опять мимо стоянки отслуживших свое тракторов, и из города в темноту, по направлению к нашему полю и самолетам. Должно быть, недавно был дождь.

    Я думал о его странном поведении в кинотеатре.

    - Ты все делаешь с какой-нибудь целью, Дон?

    - Иногда.

    - Тогда почему это кино? Почему ты вдруг захотел посмотреть "Санданс"?

    - Ты задал вопрос?

    - Да. У тебя есть ответ?

    - Вот мой ответ. Мы пошли в кино, потому что ты задал вопрос. Кино было ответом на твой вопрос.

    Он, конечно, смеялся надо мной.

    - Какой у меня был вопрос?

    Последовало долгое страдальческое молчание.

    - Твой вопрос, Ричард, состоял в том, что тебе даже в звездный час не сообразить, почему ты именно здесь.

    Я вспомнил.

    - И этот фильм был мне ответом?

    - Да.

    - Хм...

    - Ты не понял, - сказал он.

    - Нет.

    - Это была хорошая картина, - сказал он. - Но даже самая лучшая в мире картина - это все же иллюзия, верно? Картинки даже не движутся, только кажется, что движутся. Всего лишь игра света, которую мы и принимаем за движение по плоскому экрану в темноте.

    - Ну, так. - Я начинал понимать.

    - Возьмем людей, любых, где бы то ни было, тех, кто ходит в кино, - почему они туда ходят, если это только иллюзии?

    - Ну, забавы ради, - сказал я.

    - Верно, удовольствие. Раз.

    - Можно что-нибудь узнать.

    - Хорошо. Это во всех случаях. Познание. Два.

    - Фантазия. Чтобы отключиться.

    - Это тоже удовольствие. Раз.

    - Техника. Посмотреть, как сделан фильм.

    - Познание. Два.

    - Отключиться от скуки...

    - Отключиться. Ты уже говорил.

    - Общение. Побыть с друзьями, - сказал я.

    - Причина уйти из дому, но не обязательно в кино. Но это все-таки удовольствие. Раз.

    Что бы я ни перечислял, все соответствовало двум его пальцам: люди смотрят фильмы или ради удовольствия, или ради познания, или ради того и другого вместе.

    -

    И кино, как жизнь, Дон, верно?

    - Да.

    - Тогда почему некоторые выбирают плохую жизнь, например, фильм ужасов?

    - Они приходят на фильм ужасов не только ради удовольствия; когда они идут, они уже знают, что это будет фильм ужасов, - сказал он.

    - Так почему?

    - Тебе нравятся фильмы ужасов?

    - Нет.

    - Когда-нибудь смотрел их?

    - Нет.

    - Но ведь некоторые тратят кучу денег и времени, чтобы посмотреть ужасы или какую-нибудь там мелодраму, тогда как для других это скука смертная? - Он предоставил мне отвечать на вопрос.

    - Верно.

    - Ты не обязан смотреть их фильмы, и они не обязаны смотреть твои. Это называется свободой.

    - Но почему некоторые хотят, чтобы на них нагоняли страх или скуку?

    - Потому что они думают, что заслужили это, поскольку сами нагоняют страх на кого-то, или им нравится возбуждение, вызываемое страхом, или они считают, что кино и скука - вещи неразделимые. Поверь, масса людей по весьма убедительным для себя причинам получает удовольствие от мысли, что они беспомощны в своих собственных фильмах. Не веришь...

    - Нет, не верю, - сказал я.

    - Пока ты этого не поймешь, ты будешь удивляться, почему это некоторые люди несчастны. Они несчастны потому, что сами выбрали несчастье. Да, Ричард, это именно так!

    - Хм.

    - Мы существа, которые играют в свои игры и развлекаются. Мы аромат Вселенной. Мы никогда не умираем, и наша боль ничуть не сильней той, что у экранных иллюзий. Но мы можем представить, что нам больно, испытать эту боль во всех мучительных подробностях на свой вкус. Мы можем представить, что мы жертвы, что мы убиваемые и убивающие, что мы дети, отданные во власть добра и зла.

    - И много у нас таких жизней? - спросил я.

    - Сколько картин ты видел?

    - Ну...

    - Фильмы о жизни на этой планете, о жизни на других планетах... Все, что имеет пространство и время, - все это кино и иллюзии, - сказал он. - Но за короткое время эти иллюзии дают нам бездну знаний и гору удовольствия, верно?

    - Не далеко ли ты заходишь с этим кино, Дон?

    - А как далеко ты хочешь? Сегодня вечером ты посмотрел фильм отчасти потому, что я хотел его посмотреть. Многие выбирают себе жизни за компанию - им так нравится. Актеры сегодняшнего фильма вместе играли в других фильмах - до или после, это зависит от того, какой фильм ты посмотрел сначала, или ты смотрел их одновременно, на разных экранах. Мы покупаем билеты на эти фильмы, платя за вход согласием верить в реальность пространства и реальность времени... И то, и другое - выдумка, но, не заплатив такую цену, нельзя появиться на этой планете, да и вообще в любой пространственно-временной системе.

    - А есть такие, кто и вовсе не живет в пространстве-времени?

    - А есть такие, кто никогда не ходит в кино?

    - Понимаю. Они приобретают знания другим путем.

    - Именно, - сказал он, довольный мною. - Пространство-время - это довольно примитивная школа. Но многие предпочитают оставаться со своими, пусть даже прискучившими иллюзиями, и не хотят, чтобы раньше времени включали свет.

    - Кто сочиняет эти картины, Дон?

    - Стоит только задать вопрос не кому-нибудь, а самому себе, как выяснится, что мы знаем на удивление много. Кто сочиняет эти картины, Ричард?

    - Мы, - сказал я.

    - Кто играет?

    - Мы. Себя.

    - Кто оператор, киномеханик, хозяин кинотеатра, кассир, билетер, и кто всем этим заправляет? Кто волен покинуть зал посреди фильма, вообще в любой момент, чтобы изменить сюжет в любом месте, кто волен смотреть фильм несколько раз подряд?

    - Дай подумать, - сказал я. - Кто только захочет?

    - Ну как, тебе хватает такой свободы? - сказал он.

    - Так вот почему кино столь популярно? Потому что мы инстинктивно понимаем, что оно как бы параллель нашей собственной жизни?

    - Может, да... может, нет. Разве это так уж важно? Что такое кинопроектор?

    - Разум, - сказал я. - Нет, воображение. Наше воображение, как тут ни крути.

    - Что такое фильм? - спросил он.

    - Затрудняюсь ответить.

    - Все, что только мы позволим себе вообразить?

    - Возможно, что так, Дон.

    - Ты можешь взять пленку с фильмом, - сказал он, - он весь тут целиком и полностью. И все это - начало, середина, конец - пребывает здесь в одну и ту же секунду, в одну и ту же миллионную долю секунды. То есть фильм существует вне времени, которое он фиксирует. Но если ты знаешь, о чем эта картина, ты еще по пути к кинотеатру, в общем, знаешь, что там произойдет. Там будут сражения и страсти, победители и побежденные, любовь и горе - ты знаешь, что все это там есть. Но чтобы войти в это, чтобы тебя захватило, чтобы получить подлинное удовольствие, ты должен зарядить пленку в кинопроектор, чтобы она прошла под объективом, кадр за кадром, минута за минутой... Для того, чтобы пережить иллюзию, требуется время и пространство. Поэтому ты платишь свои пять центов, покупаешь билет, усаживаешься, отключаешься от всего, что за стенами кинотеатра, и твоя картина начинается.

    - И никто не ранен взаправду? И кровь из томатного соуса?

    - Нет, кровь настоящая, - сказал он. - Но могла бы быть и из соуса, если судить по тому, как это сказывается на нашей реальной жизни.

    - И на реальности?

    - Реальность божественно равнодушна, Ричард. Матери все равно, кем воображает себя ее дитя в своих играх; сегодня - злодей, завтра - герой. Сущее даже не знает о наших играх и иллюзиях. Оно знает лишь самое себя да нас, ему уподобленных, законченных и совершенных.

    - Не уверен, что мне хочется быть законченным и совершенным. Расскажи о скуке...

    - Взгляни на небо, - сказал он, и перемена темы была столь резкой, что я действительно взглянул на небо. Там в вышине было перистое облако неправильной формы, и первая порция лунного света серебрила его края.

    - Славное небо, - сказал я.

    - Оно совершенно?

    - Ну, небо всегда совершенно, Дон.

    - Не хочешь ли ты сказать, что, даже меняясь каждую секунду, небо всегда совершенно?

    - Фу ты, какой я умный! Конечно!

    - И море всегда совершенно, и оно тоже всегда меняется, - сказал он. - Если совершенное - это неподвижное, тогда небеса превратятся в болото. А Сущее едва ли будет похоже на кулинара болот.

    - Едва ли ПОХОДИТ на кулинара болот, - машинально поправил я. - Совершенное и все время меняется. Ага. Я это покупаю.

    - Ты купил это давным-давно, если уж время имеет для тебя такое значение.

    Я повернулся к нему на ходу:

    - Дон, тебе не скучно находиться только в этом измерении?

    - Хм. Разве я нахожусь только в этом измерении? - сказал он. - Я - как и ты.

    - Почему я говорю все не так?

    - Разве ты говоришь все не так? - сказал он.

    - Я думаю, что занялся не своим делом.

    - Может, подумать о недвижимости? - сказал он.

    - О недвижимости или страховом полисе.

    - У недвижимости хорошие виды на будущее, было бы желание.

    - О'кей, прости, - сказал я, - не желаю ни будущего, ни прошлого. Лучше-ка я стану поскорей старым добрым Учителем Мира Иллюзий. Похоже, через недельку-другую?

    - Ну, Ричард, надеюсь, что пораньше.

    Я осторожно взглянул на него, но он не улыбался.




    9

    Дни наслаивались один на другой. Мы по-прежнему летали, но я перестал мерить лето названиями городков или деньгами, которые мы зарабатывали на пассажирах. Я начал мерить это лето вещами, которые узнавал, беседами, которые мы вели после полетов, и чудесами, которые иногда случались на нашем пути, до тех пор пока я наконец не понял, что это вовсе не чудеса.

          Представь себе,
          что мир прекрасен и справедлив,
          и совершенен,           -

    сказала мне однажды книга. -

          Затем убедись вот в чем:
          Сущее представило его себе
          немножко лучше того,
          что ты
          имеешь.

    10

    День был спокойный... только изредка случался какой-нибудь пассажир. В промежутках я пробовал испарять облака.

    Как бывший летный инструктор я знал, что ученики всегда превращают простое в сложное; но, прекрасно это зная, я был именно таким учеником и свирепо сверлил взлядом свои кучевые мишени. На сей раз я нуждался скорее в теории, чем в практике. Шимода растянулся под крылом "Флита", притворяясь, что спит. Я осторожно тронул ногой его руку, и он открыл глаза.

    - У меня не получается, - сказал я.

    - Получится, - сказал он и снова закрыл глаза.

    - Дон, я пробовал! Стоит мне только подумать, что что-то началось, как облако наносит ответный удар и пухнет еще больше.

    Он вздохнул и сел:

    - Подбери-ка мне облако. Какое-нибудь полегче, пожалуйста.

    Я выбрал самое большое из средних облаков, высотой в три тысячи футов, словно выхлоп белого дыма из самой преисподней.

    - Вон то, что над силосной башней, - сказал я. - То, что сейчас темнеет.

    Он только посмотрел на меня:

    - За что ты так плохо ко мне?

    - Я к тебе хорошо, Дон, потому и прошу, - улыбнулся я. - Тебе ведь нравится принимать вызов. Но если хочешь, я выберу поменьше...

    Он снова вздохнул и обратил взор к небу:

    - Попробую. Так какое из них?

    На моих глазах облако, это чудовище весом в миллион тонн дождя, исчезло, то есть было и сплыло, и на его месте остался лишь непонятных очертаний просвет голубого неба.

    - Хо-хо! - сказал я спокойно.

    - Работка того стоит... - продекламировал он. - Нет, хотя мне и нравится слушать твои бесконечные дифирамбы, я должен прямо сказать: все это просто.

    Он указал на маленький клок облака над головой:

    - Вот. Твоя очередь. Готов? Давай.

    Я посмотрел на это дымчатое существо, и оно тоже посмотрело на меня. Мысленно я велел ему сгинуть с глаз и представил вместо него пустоту, тут же обрушил на него воображаемые тепловые лучи, попросил материализоваться где-нибудь в другом месте, и мало-помалу, спустя минуту, пять, семь минут, оно наконец стало исчезать и исчезло. Другие облака выросли, а мое исчезло.

    - Ты не очень-то торопишься, - сказал он.

    - Так это ж впервые! Я только начинаю! Через невозможное... хм, через невероятное... И ты не находишь ничего лучшего, чем сказать мне, что я не тороплюсь. Сам же видишь, что получилось блестяще!

    - Диву даюсь. Ты так к нему привязался, и все-таки оно ради тебя исчезло.

    - Привязался? Я обрабатывал его всем, чем только можно: шаровыми молниями, лазерными лучами, сверхмощным пылесосом...

    - Отрицательная привязанность, Ричард. Если ты действительно хочешь изгнать облако из своей жизни, то не стоит создавать по этому поводу целое производство - просто расслабься и изгони облако из своих мыслей. Вот и все, что нужно.

          Облако не знает,
          зачем оно плывет именно
          в этом направлении и с этой
          скоростью,           -

    вот, что решила сказать мне книга.

          Оно повинуется импульсу,
          выбирая путь...

          Небо же знает
          законы и причины
          по ту сторону облаков.

          Узнаешь и ты,
          когда поднимешься
          достаточно высоко,
          чтобы глянуть
          за горизонт.

    11

          Если тебе дается желание,
          то дается и сила,
          чтобы его осуществить.

          Но ради этого, возможно,
          придется
          потрудиться.

    На сей раз мы приземлились на огромном пастбище по соседству с прудом площадью в три акра, где был водопой для лошадей; вдали от городов, примерно, посередке между Иллинойсом и Индианой. Никаких пассажиров; это был наш выходной.

    - Послушай, - сказал он. - Нет, не слушай. Просто стой спокойно и смотри. То, что тебе предстоит увидеть, вовсе не чудо. Прочти книгу по атомной физике... В общем, по воде может ходить любой ребенок.

    Сказав это и словно не замечая, что перед ним вода, он повернулся и прошел несколько ярдов от берега по поверхности пруда. Выглядело это так, как будто пруд был миражом в летний зной, над каменным ложем. Шимода твердо стоял на его поверхности, и ни одна волнишка не плескала по его летным ботинкам.

    - Иди сюда, - сказал он. - Давай.

    Я видел все это собственными глазами. Вероятно, это могло получиться, потому что он там стоял, - так что я пошел, чтобы составить ему компанию. Казалось, что идешь по прозрачному голубому линолеуму, и я засмеялся.

    - Дональд, что ты со мной делаешь?

    - Просто показываю то, что рано или поздно постигает каждый, - сказал он. - У тебя уже есть сноровка.

    - Но я...

    - Смотри. Вода может быть твердой, - он стукнул ногой, и звук был как от кожи, или от камня. - Или жидкой. - Он снова стукнул, и нас обоих обрызгало. - Уловил это состояние? Попробуй.

    Как быстро мы привыкаем к чудесам. Менее чем через минуту я стал уже думать, что хождение по воде возможно, естественно... в общем, что в этом такого?

    - Но если вода сейчас твердая, как же ее пить?

    - Точно так же, как ходить по ней, Ричард. Она не твердая и не жидкая. Это ты и я решаем, какой ей для нас быть. Если тебе нужна жидкая вода, представь, что она жидкая, веди себя так, будто она жидкая, пей ее. Если хочешь, чтобы она превратилась в воздух, веди себя так, будто это воздух, дыши ею. Попробуй.

    "Может, это каким-то образом связано с присутствием сверхличности, - подумал я. - Может, таким штукам дозволено происходить в определенном радиусе, в пределах футов пятидесяти по окружности..."

    Я опустился на колени над поверхностью и погрузил руку в пруд. Жидко. Затем лег, опустил лицо в голубизну и уверенно вздохнул. Дышалось, как теплым кислородом - ни удушья, ни кашля. Я сел и вопросительно посмотрел на него, полагая, что он знает, что происходит в моем сознании.

    - Скажи вслух, - сказал он.

    - Зачем это мне говорить?

    - Затем, что искомое более точно выражается словами. Ну?

    - Если можно ходить по воде и дышать ею и пить ее, разве нельзя то же самое проделать с землей?

    - Так. Отлично. Сейчас увидишь...

    Он легко прошел к берегу, как будто прогуливался по нарисованному озеру. Но едва на урезе воды его ноги коснулись суши, песка и травы, как он начал погружаться, пока, сделав несколько медленных шагов, не оказался по плечи в земле и траве. Как будто пруд вдруг оказался островом, а суша вокруг превратилась в море. Он немного поплавал по пастбищу, разбрасывая вокруг темные глинистые брызги, затем оказался на поверхности, встал на ноги и пошел. Это было так неожиданно, что выглядело как чудо, - человек, идущий по земле!

    Стоя посреди пруда, я поаплодировал его номеру. Он поклонился и поаплодировал мне.

    Я направился к берегу, представил, что суша жидкая, и коснулся ее носком. По траве разбежались круги. Какова глубина суши? Я чуть не спросил вслух. Суша будет той глубины, какую я ей задам. Два фута, подумал я, она будет глубиной в два фута, и я перейду ее вброд. Я доверчиво шагнул на берег и тут же, как топор, ушел вниз с головой. Под землей было черно, страшно, и я рванулся к поверхности, задержав дыхание и молотя руками и ногами, дабы ухватиться за какой-нибудь островок твердой воды, за край пруда.

    Он сидел на траве и хохотал.

    - Знал бы ты, какой ты замечательный ученик.

    - Я вовсе не ученик. Вытащи меня отсюда!

    - Вытащи себя сам.

    Я бросил свои попытки выбраться. Я вообразил, что земля твердая, и что я могу запросто вскарабкаться на нее. Я вообразил... и вылез, покрытый сгустившейся и отвердевшей коркой черной грязи.

    - Да ты, парень, и вправду немножко испачкался!

    На его голубой сорочке и на джинсах не было ни пятнышка, ни пылинки.

    - Ааааа! - Я вытряхивал грязь из волос, выковыривал ее из ушей. В конце концов, вынув из брюк кошелек и положив его на траву, я вошел в жидкую воду и очистился традиционным мокрым способом.

    - Я знаю, что есть лучший способ чистки, чем этот.

    - Да, более быстрый.

    - Но ты лучше не рассказывай. Сиди себе и смейся на здоровье и дай мне сообразить самому.

    - О'кей.

    Кончилось тем, что я вынужден был прохлюпать к "Флиту" и переодеться, развесив мокрую одежду на расчалках между крыльями.

    - Ричард, не забывай, что ты сегодня делал. Проще простого забыть наши уроки, сказав себе однажды, что это были просто сны или какие-нибудь там замшелые чудеса. Все хорошее - не чудо, все красивое - не сон.

    - Ты говоришь, что мир - это сон, иногда красивый. Закат. Облака. Небо.

    - Нет. Твое представление - это сон. А красота реальна. Улавливаешь разницу?

    Я кивнул, почти понимая. Позднее я украдкой заглянул в книгу.

          Мир -
          тетрадь для упражнений,
          на страницах которой
          ты решаешь свои задачки.
          Это не реальность,
          однако при желании
          можешь ее туда поместить.
          Ты волен также писать
          на страницах
          чепуху или вранье,
          волен и вырвать их.

    12

          Загонять Сущее в рамки -
          это первородный грех.
          Не греши.

    Теплый день, у нас пауза между ливнями, мокрые тротуары на пути из города.

    - Ты можешь проходить сквозь стены, Дон?

    - Нет.

    - Когда под твоим "нет" на самом деле подразумевается "да", это значит, что тебе не понравилась форма моего вопроса.

    - Какая наблюдательность, - сказал он.

    - Так в чем загвоздка - в "проходить" или в "стенах"?

    - В этом самом, но не только. Твой вопрос предполагает, что я из одного состояния пространства-времени перемещаюсь в другое состояние. Сегодня мне что-то не хочется принимать на свой счет твои домыслы.

    Я насупился. Он прекрасно понимал, о чем я спрашиваю. Ответь он напрямик, я бы сам поискал, как он это делает.

    - Просто я пытаюсь тебе помочь точней выражать свои мысли, - сказал он мягко.

    - О'кей. Ты можешь сделать так, чтобы показалось, что ты по своей воле проходишь сквозь стены? Вопрос получше?

    - Да, получше. Но если быть точным...

    - Постой, я знаю, как сказать, что я имею в виду. Вот мой вопрос. Каким образом ты можешь перемещать перцепционную иллюзию заданной личности, выраженную кажимостью пространственно-временного континуума, принимаемого за твое "тело", сквозь иллюзию материального ограничения, называемого "стеной"?

    - Отлично! - сказал он. - Когда ты правильно задаешь вопрос, он содержит в себе ответ, согласен?

    - Нет, вопрос ответ не содержит. Как ты проходишь сквозь стены?

    - Ричард! Ты почти нащупал ответ, а теперь он разлетелся вдребезги! Я не могу проходить сквозь стены... когда ты так говоришь, то допускаешь вещи, каких я не допускаю вовсе, а если я допускаю их, то ответ один: "Я не могу".

    - Но, Дон, выразиться точно очень трудно. Разве тебе не понятно, что я имею в виду?

    - Значит, раз трудно, то ты предпочитаешь сложить ручки? Ходить по воде сначала было трудно, но ты попрактиковался, и теперь это тебе ничего не стоит.

    Я вздохнул:

    - Угу. О'кей, забудь мой вопрос.

    - Ладно. Тогда мой тебе вопрос: а ты можешь? - Он посмотрел на меня так, будто в этом мире не было других забот.

    - Значит, ты говоришь, что тело - это иллюзия и стена - это иллюзия, а личность - это реальность, которую иллюзиям не обрамить.

    - Не я это говорю. Ты это говоришь.

    - Но это так.

    - Естественно, - сказал он.

    - Как ты это делаешь?

    - Ричард, ничего не надо делать. Ты представляешь, что это уже сделано, вот и все.

    - Хе, проще некуда.

    - Это все равно, что ходить по воде. Небось, самому непонятно, что в этом было трудного.

    - Дон, в хождении сквозь стены для меня и вправду нет ничего трудного - это просто невозможно.

    - Если тысячу раз повторить "невозможно", то, конечно, легче не станет.

    - Прости. Это возможно, и со временем, надеюсь, у меня это получится.

    - Люди добрые! Он ходит по водам, аки посуху, и еще сомневается, что может проходить сквозь стены.

    - Но там было легко, а здесь...

    - Не тверди, что знаешь свой потолок, не то его получишь, - пропел он. - Разве неделю назад ты не плавал по суше?

    - Плавал.

    - А разве стена - это не суша, поставленная вертикально? Разве для тебя так важно, в каком направлении действует иллюзия? Горизонтальные иллюзии тебе по плечу, а вертикальные нет?

    - Кажется, Дон, до меня дошло.

    Он посмотрел на меня и улыбнулся:

    - Когда до тебя доходит, это означает, что тебе надо немного побыть одному.

    Последним зданием городка был склад зерна и пищевых продуктов, довольно внушительное строение из оранжевого кирпича. Казалось, что Шимода решил сократить к самолетам путь, пройдя какой-то потайной дорожкой. Такая дорожка шла через кирпичную стену. Он резко свернул направо, прямо в стену, и исчез. Думаю, если бы я сразу повернул за ним, я бы тоже прошел сквозь нее. Но я замешкался на тротуаре и посмотрел туда, где он только что находился. Когда я протянул руку и коснулся кирпича, то это был твердый кирпич.

    - Всему свое время, Дональд, - сказал я. - Всему свое время...

    К нашим аэропланам я шагал один, в обход.



    - Я пришел к выводу, - сказал я, добравшись до поля, - что ты, Дональд, просто не живешь в этом мире.

    Он испуганно взглянул на меня, стоя на крыле, где обучался наливать горючее в бак.

    - Конечно, нет. Ты можешь назвать мне человека, который живет в нем?

    - Что значит, могу ли я назвать тебе такого человека? Себя самого! Я живу в этом мире.

    - Превосходно, - сказал он, будто я самостоятельно открыл какую-то неизвестную тайну. - Напомни мне, что сегодня я плачу за ленч. Поражаюсь, что ты никогда не перестаешь учиться.

    Над этими словами мне пришлось поломать голову. В них не было ни сарказма, ни иронии; он имел в виду именно то, что сказал.

    - Так что ты хочешь сказать? Конечно, я живу в этом мире. И я, и около четырех миллиардов других. Это ты, кто...

    - О боже, Ричард! Ты серьезно? Отказываешься от ленча? Ни тебе гамбургера, ни пива, вообще ничего? А я-то думал, что ты постиг самое главное... - Он внезапно замолчал и посмотрел на меня сверху с сердитым сожалением. - И ты в этом уверен? Ты живешь в том же самом мире, что, скажем, и... биржевой маклер? Полагаю, что жизнь твоя как раз в эти дни стала вверх дном, благодаря новой политике социального страхования - закону о пересмотре ценных бумаг с потерей акционерами вкладов более чем на пятьдесят процентов? Ты живешь в том же мире, что и участники шахматного турнира, так ведь? На этой неделе открытый чемпионат в Нью-Йорке, на Манхэттене, Петросян, Фишер и Браун, призовой фонд в полмиллиона долларов - тогда что ты потерял на фермерском поле в Мейт-ленде, штат Огайо? Ты и твой биплан марки "Флит" 1929 года? Ты, для кого самое главное в жизни - это фермерское разрешение, пассажиры, которым захотелось на десять минут подняться в воздух, ремонт авиамотора фирмы "Киннер" да смертельный страх перед грозой с градом... Так сколько же, по-твоему, народу живет в твоем мире? Ты говоришь, что четыре миллиарда? Ты стоишь тут внизу передо мной и утверждаешь, что четыре миллиарда людей не живут в четырех миллиардах различных миров... И ты хочешь, чтобы я это скушал? - Он перевел дыхание после своей стремительной тирады.

    - Я уже чувствовал, как тот гамбургер с сыром на языке тает, - сказал я.

    - Сожалею. Я был бы так счастлив его купить. Но, увы и ах, с этим ты в пролете, лучше и не вспоминать.

    Хотя я больше не обвинял его в том, что он не живет в этом мире, мне еще понадобилось немало времени, чтобы осознать слова, на которых открылась книга:

          Если когда-нибудь
          тебе захочется побыть
          литературным героем,
          ты поймешь, что
          литературные персонажи
          порой более реальны,
          чем люди из плоти и крови.

    13

          Степень твоего эгоизма
          поверяется только
          твоей совестью
          Чутко прислушивайся
          к ней.

    - Все мы вольны делать все, что только захотим, - сказал он в тот вечер. - Разве это не просто, не ясно, не очевидно? Разве это не лучший способ править миром?

    - Почти. Ты только упустил довольно важную вещь, - сказал я.

    - Ну?

    - Все мы вольны делать все, что захотим, пока не причиняем боли другим, - проворчал я. - Я знаю, что ты это и подразумевал, но тебе следовало об этом сказать.

    Внезапно в темноте раздались какие-то шаркающие шаги, и я быстро взглянул на него.

    - Ты слышал?

    - Ага. Здесь, вроде, кто-то есть... - Он встал и шагнул в темноту. Неожиданно он засмеялся и назвал имя, которое я не уловил. - Все о'кей, - услышал я его слова. - Нет, мы будем вам рады... зачем сторониться... сюда, добро пожаловать, в самом деле...

    Отвечавший имел сильный акцент - не русский, не чешский, а скорее трансильванский:

    - Спасибо. Я не желаю навязывать себя на ваш вечер...

    Человек, которого вывели на свет костра... мда... такого надо было специально поискать для вечера на Среднем Западе. Маленький, тощий, довольно жуткого вида тип, смахивающий на волка, одетый по-вечернему в черный плащ-накидку с подбоем из красного атласа, он чувствовал себя неловко на свету.

    - Я проходить мимо, - сказал он. - Полем самый короткий путь к мой дом.

    - Неужто? - Шимода явно не поверил словам этого человека, и в то же самое время он едва сдерживался, чтобы не расхохотаться. Я надеялся, что вскоре начну понимать происходящее.

    - Чувствуйте себя как дома, - сказал я. - Можем мы чем-нибудь вам помочь? - Сомневаюсь, чтобы тут нужна была моя помощь, но он был явно не в своей тарелке, и мне хотелось его приободрить.

    Человек этот взглянул на меня с нетерпеливой улыбкой, от которой я похолодел.

    - Да, вы можете мне помогать. Я в этом необходимо нуждаюсь, иначе бы не спрашивать вас. Можно мне попить ваш кровь? Только немножко. Это мой еда, мне нужен человеческий кровь...

    Может, причиной был его акцент, может, он не настолько хорошо знал английский, или я просто не понял его слов, но я вскочил на ноги так, как давно не вскакивал, - только соломинки брызнули в огонь...

    Тип попятился. Человек я вообще-то мирный, но габариты у меня приличные, и я могу выглядеть угрожающе. Он вжал голову в плечи:

    - Сэр, простите меня! Простите! Пожалуйста, забудьте, что я говорить о кровь. Но вы сами видеть...

    - Что это вы говорите? - Я испугался, и оттого моя ярость была еще сильнее. - Что за чертовщину вы несете, мистер? Я не знаю, кто вы? Вы что, вроде ВАМП...?

    Шимода оборвал меня на полуслове:

    - Ричард, наш гость говорил, а ты вмешался. Пожалуйста, сэр, продолжайте. Мой друг немножко погорячился.

    - Дональд, - сказал я, - этот парень...

    - Спокойно!

    Это меня так удивило, что я успокоился и только с каким-то вопрошающим ужасом смотрел на этого человека, выхваченного из родной ему тьмы светом нашего костра.

    - Понимайте, пожалуйста. Это не я выбирать родиться вампиром. Это есть несчастье. У меня мало друзей. Но у меня должен быть хоть немного свежий кровь каждый вечер, или я корчусь в страшный мука, который иначе нет конца, и я не могу жить! Пожалуйста, мне будет очень больно, я умру, если вы не разрешить мне пососать ваш кровь... всего немножко, не больше одной пинты. - Облизывая губы, он сделал шаг в мою сторону, видно, полагая, что Шимода так или иначе удержит меня и заставит подчиниться.

    - Еще один шаг, мистер, и кровь прольется взаправду, я это обещаю. Стоит вам коснуться меня, и вы умрете... - Я бы не стал его убивать, но я, по крайней мере, готов был связать его, до того как мы продолжим разговор.

    Вероятно, он поверил моим словам, потому что остановился и вздохнул. Он повернулся к Шимоде:

    - Вы доказали то, что хотели?

    - Думаю, да. Спасибо.

    Вампир взглянул на меня и заулыбался, абсолютно раскованно, ужасно довольный собой, актер на сцене по окончании представления.

    - Я не буду пить вашу кровь, Ричард, - сказал он дружески на отличном английском, без малейшего акцента.

    На моих глазах он стал растворяться, как будто плавно выключая собственный свет... Через пять секунд он исчез.

    Шимода снова подсел к огню:

    - Какое счастье, что ты только на словах пригрозил.

    Меня, только что собиравшегося дать бой монстру, еще колотило от адреналина в крови.

    - Дон, я не уверен, что создан для таких сцен. Может, ты объяснишь мне, что происходит. На минуточку, что это такое было?

    - Этот крошка - УОМПИР из ТрОнсильвании, - сказал он голосом того самого существа, но еще более хриплым. - Или, для точности, крошка был мыслеформой УОМПИРА из ТрОнсильвании. Если ты хочешь что-то доказать, когда тебя плохо слушают, то можно встряхнуть публику с помощью какой-нибудь мыслеформы, которая проиллюстрирует, что ты имел в виду. Как, по-твоему, я не перебрал с ним, с этой его накидкой, с клыками и акцентом? Не слишком ли он был страшен?

    - Накидка первый класс, Дон. Но вообще-то это был типичный штамп, заморского пошиба... Мне вовсе не было страшно.

    Он вздохнул:

    - Ну, ладно. По крайней мере, ты ухватил суть, вот что важно.

    - Какую суть?

    - Ричард, когда ты так рассердился на моего вампира, ты делал то, что хотел, хотя и понимал, что это причиняет кому-то боль. Он ведь сказал тебе, что ему будет очень больно, если...

    - Но он собирался пить мою кровь!

    - А это то, что мы делаем по отношению к другим, когда говорим им, что нам будет больно, если они не будут жить по-нашему.

    Я надолго замолчал, обдумывая это. Я был всегда убежден, что мы вольны делать то, что нам приятно, пока не причиняем боли другим, но тут это не подходило. Чего-то не хватало.

    - Тебя озадачило, - сказал он, - что общепринятый афоризм, оказывается, не действует. Фраза как звучит - причинить кому-то боль. Мы же сами выбираем - испытывать боль или не испытывать боли, неважно почему. Мы сами, вот кто решает. Больше никто. Мой вампир сказал тебе, что ему будет больно, если ты его не послушаешься? Это его решение испытать боль, его выбор. Твои действия на сей счет - это твое решение, твой выбор: дать ему крови, пренебречь его просьбой, связать его, всадить осиновый кол ему в сердце. Если он не хочет осиновый кол, он волен защищаться, любым способом, на свой выбор. И так оно идет и идет - выбор за выбором...

    - Если посмотреть с такой точки зрения...

    - Послушай, - сказал он, - это важно. Все мы. Вольны. Делать. Все. Что мы. Хотим.




    14

          Эти люди
          и эти события твоей жизни
          оказались здесь,
          потому что ты сам их
          сюда привел.

          То, что будет с ними дальше,
          зависит от тебя.

    - Тебе не одиноко, Дон? - Мне пришло это на ум, когда мы были в кафе в Райерсоне, штат Огайо.

    - Удивлен, что ты...

    - Тс... - сказал я. - Я еще не закончил вопрос. Тебе бывает иногда немножко одиноко?

    - То, что ты принимаешь за...

    - Погоди. Все эти люди... мы встречаемся с ними лишь на несколько минут. Иногда мелькнет лицо в толпе, какая-нибудь дивная женщина, прекрасная, как звезда, и хочется остановиться и сказать ей "здравствуй", и никуда не спешить, и просто поговорить с ней. Но она полетает со мной десять минут, или даже не полетает, и исчезнет, а на следующий день я уже далеко от Шелбайвилла и больше никогда ее не увижу. Вот отчего одиноко. Но, чувствую, мне не найти постоянных друзей, если я сам временный.

    Он молчал.

    - Или я ошибаюсь?

    - Теперь мне можно сказать?

    - Теперь да.

    Гамбургеры в этом заведении были до половины обернуты тонкой промасленной бумагой, обсыпанной изнутри крохотными семенами сезама, от которых никакого проку, - однако сами гамбургеры были что надо. Некоторое время он ел в молчании, и я последовал его примеру, гадая, что он скажет.

    - Мы, Ричард, магниты, не так ли? Нет, не магниты. Мы железо, обмотанное медной проволокой, и когда мы захотим, то можем намагнититься. Пропуская по проволоке наше собственное напряжение, мы можем притянуть то, что хотим. Самому магниту безразличен принцип его работы. Он таков и все, по своей природе, одни вещи он притягивает, на другие же не действует.

    Хрупая картофельные чипсы, я глубокомысленно сдвинул брови:

    - Ты упустил одну вещь. Как это делается?

    - Ничего делать не надо. Космический закон. Помнишь? Подобия притягиваются. Будь лишь самим собой - спокойным, светлым и мудрым. Все делается автоматически. Когда мы проявляемся в том, что мы из себя представляем, и постоянно задаемся вопросом, действуем ли мы так, как нам действительно хочется, и продолжаем действовать только при положительном ответе, это автоматически отталкивает от нас тех, кому у нас нечему научиться, и притягивает тех, кому мы нужны и у кого мы тоже можем учиться.

    - Но пока начнешь в это верить, станешь уже одиноким, как перст.

    Он странно взглянул на меня поверх своего гамбургера:

    - Вера - это блеф. Никакой веры и не нужно. Единственное, что нужно, так это воображение. - Он очистил поверхность стола между нами, отодвинув в сторону соль, крошки чипсов, кетчуп, ножи и вилки, и я спросил себя, что же сейчас произойдет, что же материализуется на моих глазах.

    - Если у тебя есть воображение, хотя бы с семечко сезама, - сказал он, в качестве наглядного примера погоняя крохотное семечко к середине очищенного пространства, - тогда тебе все по плечу.

    Я взглянул на семечко сезама, затем на него:

    - Хоть бы вы, Мессии, как-нибудь договорились бы между собой. Я ведь считал, что если мир со мной не в ладах, главное - это вера.

    - Нет. Пока я был при деле, я хотел это поправить, но борьба оказалась неравной. Две тысячи, пять тысяч лет назад у них просто не нашлось подходящего слова для воображения. Вера - вот с каким словом они вышли к довольно внушительному сборищу неофитов. К тому же у них не нашлось и семян сезама.

    Если уж быть точным, то у них были семена сезама, но я оставил без внимания эту фальсификацию:

    - Предполагается, что я должен вообразить это намагничивание? Вообразить, как в толпе на лугу в Таррагоне, штат Иллинойс, появляется таинственная леди, умница и красавица. Это я могу, но дальше-то что? - это просто мое воображение.

    В отчаянии он обратил свой взор к небесам, представленным на сей раз потолком из белой жести и светящимися неоновыми буквами "Кафе Эма и Эдны".

    - Просто твое воображение? Конечно, это твое воображение. Этот мир - твое воображение, или ты запамятовал? "Где твоя мысль, там и твой опыт. Как человек мыслит, таков он и есть. Чего я страшусь, то и случится. Креативная визуализация для интереса и выгоды: представляй себе и богатей. Как заиметь друзей, оставаясь самим собой". То, что ты вообразишь, не изменит Сущее ни на йоту и никоим образом не повлияет на реальность. Но мы-то говорим о мирах "Уорнер Бразерз", о жизнях в "Метро Голдвин Мейер" 3 , и каждая секунда этих жизней есть иллюзия, плод воображения. Все сны, все мечты с их символикой мы, бодрствующие мечтатели, навязываем себе сами.

    Он положил в одну линию вилку и нож, будто строил мост от себя до меня:

    - Ты гадаешь, о чем твои сны? Точно так же ты смотришь на вещи, окружающие тебя наяву, и спрашиваешь, для чего они. Как ни крути, ты всегда остаешься со своими аэропланами.

    - Ладно, Дон. Хорошо. - Я хотел, чтобы он притормозил, не сваливал все

    это на меня зараз; миля в минуту -уж больно быстро для новых идей.

    - Если тебе снились аэропланы, что это для тебя означало?

    - Ну, свободу. Самолетные сны - это и уход в самого себя, и возможность летать и стать свободным.

    - Значит, главное - насколько сильно ты этого хочешь. Сон наяву - это то же самое: ты жаждешь освободиться от всего, что связывает, - от будничной рутины, властей, скуки, земного притяжения. Ты просто не осознаешь, что ты уже свободен и что ты всегда был свободен. Если бы ты обладал в этом смысле хотя бы половинкой семечка сезама, ты бы уже был Верховным Владыкой своей магической жизни. Дело только в воображении. Что ты на это скажешь?

    Официантка время от времени недоуменно поглядывала на него, протирая тарелки, прислушиваясь и гадая, кто бы это мог быть.

    - Так что, тебе никогда не бывает одиноко, Дон? - сказал я.

    - Пока мне самому не захочется. В других измерениях у меня есть друзья, и иногда они рядом со мной. Как и у тебя.

    - Нет. Я имею в виду это измерение, этот воображаемый мир. Продемонстрируй, что ты имеешь в виду, сотвори какое-нибудь маленькое чудо магнетизма... Я хочу этому научиться.

    - Сам продемонстрируй, - сказал он. - Чтобы что-нибудь появилось перед тобой, представь, что оно уже здесь.

    - Что именно? Моя прекрасная леди?

    - Что угодно. Но не леди. Что-нибудь помельче для начала.

    - Мне полагается потренироваться?

    - Да.

    - О'кей... Голубое перо.

    Он посмотрел на меня недоуменным взглядом:

    - Голубое перо, Ричард?

    - Ты сказал "что-угодно-но-не-леди-что-нибудь-помельче".

    Он пожал плечами:

    - Отлично. Пусть голубое перо. Представь себе перо. Вообрази его, каждую линию, весь его абрис, кончик, пушок на основании, и как оно разлипается. Всего на минуту. А затем яви его.

    Я закрыл глаза на минуту и увидел его образ в своем сознании, длиной в пять дюймов, голубое с переливом серебра на краях. Чистое яркое перо, парящее в темноте.

    - Окружи его золотистым светом, если хочешь. Вообще-то свет для исцеления от недугов, помогает при материализации, но его можно применять и при магнетизме.

    Я окружил перо золотым мерцанием:

    - О'кей.

    - Вот и все. Теперь можешь открыть глаза.

    Я открыл глаза:

    - Где мое перо?

    - Если ты его ясно представил, оно тут же свалится тебе на голову, как "Мак трак" 4 .

    - Мое перо? Как "Мак трак"?

    - Фигурально, Ричард.

    Весь тот день я ждал, когда появится перо, но оно так и не появилось. Был уже вечер, сандвич с горячей индюшатиной на ужин, и тут я его увидел. Картинку и маленькую надпись на коробке с молоком: "Упаковано для Скотт Дейриз на ферме Голубое Перо, Брайен, штат Огайо".

    - Дон! Мое перо!

    Он взглянул и пожал плечами:

    - Я думал, ты хотел настоящее перо.

    - Тебе не кажется, что для начинающего сойдет и такое.

    - Ты представлял перо отдельно или вместе со своей рукой?

    - Отдельно.

    - Тогда понятно. Если ты хочешь заполучить то, что магнетизируешь, ты должен представить, и себя самого. Прости, забыл об этом сказать.

    Бред, да и только. Получилось! С помощью сознания я магнетизировал первую свою вещь.

    - Сегодня перо, - сказал я. - Завтра мир.

    - Поосторожней, Ричард, - сказал он многозначительно, - иначе ты пожалеешь...




    15

          Истина, которую ты изрекаешь,
          не имеет ни прошлого,
          ни будущего.
          Она - есть,
          и это все,
          что от нее требуется.

    Я лежал на спине под "Флитом", вытирая масло с нижней части фюзеляжа. Теперь двигатель почему-то выбрасывал меньше масла, чем раньше. Шимода прокатил одного пассажира, затем вернулся и сидел в траве, пока я работал.

    - Ричард, как же ты собираешься удивить мир, если все в поте лица добывают хлеб свой, а ты безответственно мотаешься на своем сумасшедшем биплане да катаешь пассажиров за деньги? - Он снова устраивал мне экзамен. - На этот вопрос тебе частенько придется отвечать.

    - Ладно, Дональд. Во-первых: я живу не для того, чтобы удивлять мир. Я живу для того, чтобы быть счастливым

    - О'кей. Во-вторых?

    - Во вторых: также и каждый волен делать в жизни все, что ему вздумается. В -третьих: ответственный - это готовый нести Ответственность, готовый отвечать за путь, им выбираемый. Есть только один человек, перед которым мы отвечаем, и этот человек...

    - Мы сами, - сказал Дон, подав реплику за воображаемое собрание неофитов.

    - Но вовсе не обязательно отвечать перед самим собой, если не хочется... В том, чтобы не нести ответственности, нет ничего плохого. Однако большинству из нас гораздо интересней знать, почему мы поступаем так, а не иначе, почему мы делаем именно данный выбор - предпочитаем ли мы наблюдать полет птицы или наступить на муравья, или заниматься какой-нибудь ерундой ради денег. - Я слегка скривился. - Не слишком ли длинно я отвечаю?

    Он кивнул:

    - Длинновато.

    - О'кей... "Как же ты собираешься удивить мир". - Я выкатился из-под самолета и устроился в тени крыльев. - Как насчет того, что я предоставляю миру самому выбирать, как ему жить, а себе - как мне жить?

    Он наградил меня счастливой гордой улыбкой:

    - Ответ в духе настоящего Мессии. Просто, прямо, запоминаемо и туманно, пока не возьмешь на себя труд тщательно это обмозговать.

    - Спроси еще что-нибудь. - Я испытывал наслаждение, наблюдая, как работает мой мозг во время этих занятий.

    - "Учитель, - сказал он. - Я хочу, чтобы меня любили, я добрый, я поступаю с людьми так, как я желал бы, чтобы они поступали со мной, однако у меня нет друзей и я совсем один". Как ты на это ответишь?

    - Разрази меня гром, если я хотя бы отдаленно знаю, что сказать тебе.

    - ЧЕГО?

    - Шутка, Дон. Чтобы внести оживляж в компанию. Маленькое безобидное переключение передачи.

    - Ты бы лучше поостерегся таких оживляжей. Играми и хохмами ты не решишь проблем пришедших к тебе, если они еще не посвященные, если они еще не знают, что сами себе Мессии. Тебе даны ответы, так огласи их. Только попробуй эти штучки типа "разрази меня гром", и ты быстро убедишься, что стаду ничего не стоит зажарить такого шутника на вертеле.

    Я выгнул грудь колесом:

    - Ищущий, ты приде ко мне за ответом, и вот тебе мой ответ: Золотое Правило не действует. Разве хотел бы ты встретить мазохиста, который поступает с другими так же, как он желал бы, чтобы другие поступали с ним? Или того, кто поклоняется Богу Крокодилу и почитает за честь быть брошенным на съеденье в болото? Даже самаритянин, с которого все и началось... Почему это он решил, что увиденный им у дороги человек нуждается в том, чтобы его раны смазали маслом? Что если тот человек желал преодолеть свои телесные муки силой духа, приняв с благодарностью испытания судьбы?

    Для самого себя я звучал убедительно:

    - Даже если Правило изложить иначе: Поступай с другими так, как они того желали бы от тебя, - мы ведь знаем только свои собственные желания, но не желания других. Подлинный смысл Правила и как его истинно применять - в следующем: Поступай с другими так, как тебе подсказывает твоя совесть. Если ты согласно этому Правилу встретишь мазохиста, ты не станешь сечь его плетью только потому, что он этого хочет от тебя. Точно так же тебе не придется бросать идолопоклонника крокодилам.

    Я взглянул на него:

    - Слишком многословно?

    - Как всегда. Ты, Ричард, потеряешь девяносто процентов своей аудитории, если не научишься быть кратким.

    - Ну и что с того, что я потеряю девяносто процентов своей аудитории? - не сдавался я. - Что с того, если я потеряю всю аудиторию? Я знаю то, что я знаю, и говорю то, что говорю. И если это чушь, то тогда покорно извиняюсь. Остаются только прогулки на самолете, три доллара наличными!

    - А знаешь что? - Шимода встал, стряхивая соломинки с голубых джинсов

    - Что? - сказал я запальчиво.

    - Ты только что закончил учебу. Ну, как тебе в роли Учителя?

    - Хуже некуда.

    С едва уловимой улыбкой он взглянул на меня и сказал:

    - Ты привыкнешь к этому.

          Вот тест,
          чтобы определить,
          закончилась или нет
          твоя Миссия на земле:
          Если ты жив,
          то - нет.



    16

    Магазины скобяных изделий - обычно длинные заведения, полки уходят в бесконечность.

    В магазине скобяных изделий Хейворда я охотился на трехдюймовые гайки и болты да пружинные шайбы для хвостового костыля "Флита". Пока я рыскал в полутьме, Шимода терпеливо околачивался неподалеку, поскольку ему, само собой, в магазине скобяных изделий делать было нечего. Вся экономика рухнула бы, думал я, если бы каждый вроде него делал бы все, что нужно для ремонта, из разреженного воздуха и мыслеформ, - ни тебе физических усилий, ни запчастей.

    Наконец я нашел полдюжины нужных мне болтов и пустился с ними в обратный путь к прилавку, где у хозяина играла какая-то тихая музыка. "Зеленые рукава" - эта мелодия, от которой я замирал еще мальчиком, исполнялась теперь на лютне по встроенной акустической системе... какие обычно редкость для магазина в городке с населением всего в четыреста душ.

    Но оказалось, что и для самого Хейворда это тоже странно, поскольку это была вовсе не акустическая система. Откинувшись назад, хозяин сидел на своем высоком деревянном табурете за прилавком и слушал, как Мессия извлекал звуки из дешевой шестиструнной гитары, взятой с полки для продажи. Мелодия звучала чудесно, и, платя свои семьдесят три цента, я замер, снова захваченный ею. Может быть, это был лучший из наидешевейших инструментов, но звучал он как из туманного далека Англии других веков.

    - Дональд, это прекрасно! Я и не знал, что ты умеешь играть на гитаре.

    - А ты разве нет? Тогда представь, что кто-то подошел бы к Иисусу Христу и протянул ему гитару, а тот бы сказал: "Нет, на этой штуке я не играю". Разве бы он так сказал? - Шимода положил гитару на место, и мы вышли на солнечный свет. - Или если бы пришел кто-нибудь, говорящий по-русски или на фарси, думаешь, учитель, заслуживающий своей ауры, его бы не понял? Или если бы он захотел разобрать гусеничный тягач Д-10 или управлять самолетом, думаешь, он бы этого не смог?

    - Так ты действительно все знаешь и умеешь?

    - Само собой, как и ты. Просто я знаю, что все умею.

    - И я могу играть на гитаре вроде тебя?

    - Нет, у тебя был бы собственный стиль, отличный от моего.

    - Как это делается? - Я не собирался бежать обратно и покупать гитару, я просто поинтересовался.

    - Просто отбрось все свои внутренние запреты, свое убеждение, что ты не можешь играть. Прикоснись к вещи, как будто она была неотъемлемой частью твоей жизни, каковой она и является, только в другом времени. Подумай, что ты хорошо на ней играешь, предоставь своему бессознательному "я" завладеть пальцами и играй.

    Что-то я об этом читал, обучение под гипнозом, когда ученикам говорили, что они мастера искусств, и они играли, писали картины и сочиняли, как настоящие мастера.

    - Труднехонько, Дон, избавиться от убеждения, что я не могу играть на гитаре.

    - Тогда тебе будет труднехонько научиться. Понадобятся годы занятий, пока ты не позволишь себе играть, пока твое самосознание не скажет, что ты с лихвой настрадался, дабы заслужить право играть хорошо.

    - Почему же мне не понадобилось много времени, чтобы научиться летать? Считается, что это трудно, а я уловил довольно быстро.

    - Ты хотел летать?

    - Больше жизни! Пустил по боку все остальное! Я смотрел сверху на облака, на домашние дымки из труб по утрам, которые тихо поднимаются в небо, и представлял... О! Понял тебя. Ты хочешь сказать мне: "Ты никогда не испытывал ничего подобного по поводу гитар, не так ли"?

    - Ты никогда не испытывал ничего подобного по поводу гитар, не так ли?

    - И это засасывающее чувство, что я испытываю даже сейчас, говорит мне, Дон, каким образом ты научился летать. Ты просто однажды влез в "Трэвл Эйр" и полетел. Хотя до этого никогда не садился в самолет.

    - Бог мой, да у тебя есть интуиция.

    - Ты не сдавал экзамен на пилотирование для получения прав? Постой. У тебя даже нет прав? Обычных прав на вождение самолета.

    Он странно посмотрел на меня, с тенью улыбки, как если бы я осмелился требовать от него какие-то права, когда он мог их запросто сотворить.

    - Под правами ты имеешь в виду бумажку, Ричард?

    - Да, бумажку.

    Он не полез в карман за бумажником. Он просто раскрыл свою правую ладонь, и на ней оказалась летная карточка, как будто он держал ее при себе на случай моего вопроса. Она была абсолютно новая и гладкая, и я подумал, что еще десять секунд назад ее вовсе не существовало.

    Но я взял ее и осмотрел. Это было официальное удостоверение пилота, печать отдела транспортных средств, адрес в Индиане, Дональд Уильям Шимода, зарегистрированный как пилот коммерческих линий с правом работы на одно- и многомоторных самолетах, летательных аппаратах и планерах, базирующихся на земле.

    - А у тебя нет прав на вождение гидроплана или вертолета?

    - Будут, если понадобится, - сказал он с такой таинственной миной, что я первый разразился смехом. Человек, подметавший тротуар перед складом "Интернэшнл Хавестер" 5 , взглянул на нас и тоже заулыбался.

    - Так как насчет меня? - сказал я. - Я хочу получить права на вождение транспортных самолетов.

    - Сам подделывай свои права, - сказал он.




    17

    На радиопередаче Джеффа Сайкса я увидел нового для себя Дональда Шимоду. Передача началась в девять вечера и продолжалась до полуночи из комнатушки размером с часовую мастерскую, уставленную телефонами, пультами и стеллажами с магнитофонными кассетами коммерческих программ.

    Сайке начал передачу вопросом, не нарушаем ли мы закон, летая по стране на аэропланах старых марок, да еще с любителями воздушных прогулок на борту.

    Ответ очевиден - нет, не нарушаем, самолеты проверяются так же тщательно, как любой реактивный транспорт. Они безопасней и крепче, чем большинство современных самолетов из листового металла, и все, что требуется - это летные права и фермерское разрешение. Однако Шимода ничего этого не сказал.

    - Никто не может помешать нам делать то, что мы хотим, Джефф, - сказал он.

    По сути все правильно, но в словах этих не было ни капли такта, особенно если обращаешься к аудитории, которая интересуется, чего это мы тут разлетались. Через минуту после того, как он это сказал, на пульте у Сайкса замигала лампочка телефонного вызова.

    - Нам звонит слушатель по первой линии, - сказал Сайке. - Говорите, мэм.

    - Я в эфире?

    - Да, мэм, вы в эфире. Наш гость - мистер Дональд Шимода, пилот самолета. Говорите, вы в эфире.

    - Так вот, я бы хотела сказать тому парню, что нельзя делать то, что хочешь, и что люди должны зарабатывать себе на жизнь и нести какую-то ответственность, а не летать тут, как в цирке.

    - Люди, которые зарабатывают себе на жизнь, делают в основном то, что хотят, - сказал Шимода. - Точно так же, как люди, которые играют, чтобы заработать.

    - Священное писание говорит, что потом своим ты заработаешь на хлеб свой и в печали ты отведаешь его.

    - Мы вольны делать и это, если хотим.

    - "Делай, что хочешь!" Я так устала от тех, кто, как и вы, твердит "делай, что хочешь! делай, что хочешь!" Вы позволяете людям сходить с ума, и они разрушат мир. Они его уже разрушают. Взгляните, что происходит с растительным покровом, и с реками, и с океаном.

    Она дала ему пятьдесят отличных шансов возразить, но он всеми ими пренебрег.

    - Это нормально, если мир разрушается - сказал он. -. Есть миллиард других миров, чтобы мы выбирали любой из них и создавали заново. Покуда людям будут нужны планеты для жилья, такие планеты найдутся.

    Едва ли этим можно было ублажить слушательницу, и я в изумлении взглянул на Шимоду. Он исходил из того, что жизнь - это цепочка многих жизней, он излагал учение, понятное разве что какому-нибудь Учителю. Слушательница, естественно, подразумевала, что в дискуссии речь идет о реальности этого единственного мира - рождение в начале, смерть в конце. Он прекрасно это знал... тогда почему же пренебрег?

    - Все нормально, да? - сказала слушательница по телефону. - Нет ни зла в этом мире, ни греха, в котором мы погрязли. Это вас не волнует, верно?

    - Не о чем волноваться, мэм. Мы видим всего лишь частицу того целого, что есть жизнь, и эта частица - липовая. Все уравновешено, и никто не страдает, никто не умирает без согласия на это. Никто не занимается тем, чего не хочет. Добро и зло, делающие нас счастливыми, или несчастными, - они не где-нибудь, а в нас самих.

    Ни один из этих доводов не мог остудить леди на телефоне. Но она сама неожиданно прекратила напор и просто сказала:

    - Откуда вы знаете то, о чем говорите? Откуда вы знаете, что все это верно?

    - Я не знаю, верно ли это. Мне просто нравится так считать.

    Я сощурил глаза. Он мог бы сказать, что проверил все это на практике... Исцеления, чудеса, сама жизнь, научившая его мыслить правдиво и продуктивно. Но он этого не сказал. Почему?

    На то была причина. Глаза мои сами собой закрывались, комната была погружена в сумрак, в котором я нечетко видел размытый силуэт Шимоды, наклонившегося к микрофону. Он говорил напрямик, без околичностей, не прилагая ни малейшего усилия, чтобы быть понятым бедными слушателями.

    - Каждый, кто когда-либо что-то значил, каждый, кто был счастлив, каждый, кто хоть чем-нибудь одарил этот мир, - все они были на диво эгоистичными существами, жившими во имя своих собственных сокровеннейших интересов. Исключений нет.

    Передача шла своим чередом, и следующий звонок был от мужчины.

    - Эгоистичными? Мистер, вам известно, кто такой Антихрист?

    Шимода коротко улыбнулся, свободно откинувшись на спинку стула. Казалось, что он лично знал позвонившего.

    - Может, вы мне и скажете?

    - Христос сказал, что мы должны жить для нашего ближнего. Антихрист говорит - будь эгоистом, живи для себя, и пусть все остальные идут в ад.

    - Или в рай, или еще куда-нибудь. Как нам захочется.

    - Знаете ли, мистер, вы человек опасный. Если бы все слушали вас и делали, как им хочется... что, по-вашему, тогда получилось бы?

    - Я думаю, что тогда бы мы имели счастливейшую планету в этой части галактики, - сказал он.

    - Мистер, я бы не хотел, чтобы мои дети слышали ваши разговоры.

    - А что бы хотели услышать ваши дети?

    - Если мы вольны делать все, что хотим, тогда я волен прийти с ружьем на поле и разнести вашу глупую голову.

    - Конечно, это ваша воля.

    На линии раздался тяжелый щелчок. По крайней мере, один рассерженный мужчина в этом городишке уже имелся. Звонили и другие, в том числе и рассерженные женщины, - на пульте загорались и мигали все новые лампочки.

    Все пошло не туда, куда нужно. Он ведь мог бы сказать о том же самом совсем иными словами и не гладить никого против шерсти.

    И накатывало, накатывало на меня то же самое чувство, что я испытал в Трое, когда толпа взбесилась и окружила его. Время, самое время было сниматься с места.



    От книги здесь, в студии, не последовало никакой помощи.

          Чтобы жить
          свободно и счастливо,
          ты должен пожертвовать
          скукой.
          Это не всегда легкая
          жертва.

    Джефф Сайке сказал всем, кто мы такие, и что наши аэропланы припаркованы на поле Джона Томаса, у дороги номер 41, и что мы ночуем под крыльями.

    Я чувствовал волны гнева, идущие от людей, испуганных за своих детей и за будущее американского образа жизни, и особого счастья по этому поводу не испытывал. До конца передачи оставалось еще полчаса, а она уже не лезла ни в какие ворота.

    - Знаете, мистер, я думаю, что вы плут, - сказал следующий слушатель.

    - Конечно, я плут. Все мы в этом мире плуты, все мы прикидываемся тем, чем на самом деле не являемся. Мы не тела, что разгуливают вокруг, мы не атомы и молекулы, мы неубиваемые, неразрушаемые идеи Сущего, неважно, верим мы в это или нет.

    Он был бы первым, кто напомнил бы мне, что я волен уйти, если мне не нравится то, что он говорит, и он бы посмеялся над моими страхами перед линчующим стадом, стоящим с факелами возле наших аэропланов.




    18

          Не отчаивайся
          при расставании.
          Необходимо проститься,
          чтобы встретиться
          вновь.
          Рано или поздно
          истинных друзей
          ждет новая встреча.

    На следующее утро, еще до появления пассажиров, он остановился возле моего крыла.

    - Так вот насчет моей проблемы, что-де слушателям безразличны мои слова, сколько бы чудес я ни творил. Помнишь, что ты тогда сказал?

    - Не-а.

    - А день тот помнишь, Ричард?

    - Ага, тот день помню. Ты вдруг стал таким одиноким. Не помню, что я тогда сказал.

    - Ты сказал, что если я завишу от людей, которые слушают меня, значит, мое счастье зависит от других. Так вот, что я должен был узнать, придя сюда: понимают меня или нет - это не имеет значения. Я выбрал эту жизнь, чтобы поделиться с кем-то идеей, как устроен этот мир, но точно так же я мог выбрать эту жизнь, чтобы вовсе ничего не говорить. Сущее не нуждается во мне, чтобы объяснять другим, как оно действует.

    - Дон, но это очевидно. Я мог бы сам это тебе сказать.

    - Премного благодарен. Я наконец-то нахожу идею, ради которой прожил эту жизнь, подвожу итог целой жизни, а он мне: "Дон, но это очевидно".

    Он шутил, но вид его был печален, и тогда я не мог объяснить, почему.




    19

          Степень твоего невежества
          определяется тем,
          сколь глубоко ты убежден
          в несправедливости и трагичности
          мира.
          То, что гусеница
          называет концом света,
          Учитель называет
          бабочкой.

    Эти слова из книги были мне единственным предупреждением, за день до того. Первый мимолетный образ, запечатлевшийся во мне, когда я, оседлав крыло "Флита", заливал горючее в бак, это что все хорошо, нормальная кучка людей в ожидании полета, его самолет, подкативший и остановившийся возле них в вихре ветра от пропеллера. А затем - этот звук, будто взорвалась покрышка, и толпа, которая тоже взорвалась и побежала. Покрышка на "Трэвл Эйре" была цела, мотор тукотал на малых оборотах, как и мгновенье тому назад, но в обшивке ниже кабины зияла дыра в фут шириной, а самого Шимоду отбросило к другой стороне кабины, он уронил голову, как после нокаута, тело неподвижно, будто жизнь внезапно покинула его.

    Несколько тысячных долей секунды ушло у меня на то, чтобы осознать, что в Дональда Шимоду выстрелили, еще несколько - чтобы бросить канистру с горючим и спрыгнуть с верхнего крыла. Это было как в плохом кино, как в какой-нибудь любительской пьеске - человек с дробовиком, удирающий в окружении других; он был так близко, что я мог бы достать его. Помню, что мне было не до него. Ни ярости, ни шока, ни ужаса - ничего этого я не испытывал. Только одно было важно - как можно скорее добежать до кабины "Трэвл Эйра" и услышать голос моего друга.

    Казалось, что в него бросили бомбу - вся левая сторона его тела была изодрана в клочья, и представляла собой кровавое алое месиво.

    Его голова упала на правый нижний угол приборной доски к кнопке зажигания, и я подумал, что, пристегнись он, его бы так вперед не швырнуло.

    - Дон, ты о'кей? - Слова идиота.

    Он открыл глаза и улыбнулся. Ручеек его собственной настоящей крови струился по лицу.

    - Ричард, ну и как тебе мой видочек?

    Услышав его, я почувствовал огромное облегчение. Если он может говорить, мыслить, значит, с ним будет все в порядке.

    - Да, дружище... если бы я тебя не знал, я бы сказал, что у тебя кое-какие проблемы.

    Он оставался недвижен, разве что чуть повернул голову, и вдруг мне снова стало страшно, больше из-за этой его неподвижности, чем из-за кровавого месива.

    - Я не думал, что у тебя есть враги.

    - У меня их нет. Это был... друг. Лучше не иметь... ненавистник заработает массу неприятностей... если убьет меня.

    Сиденье и боковые панели кабины были залиты кровью - чтобы почистить "Трэвл Эйр", надо было бы немало потрудиться, хотя сам аэроплан не сильно пострадал.

    - Дон, это должно было случиться?

    - Нет, - сказал он невнятно, дыша с трудом. - Но вообще-то... я люблю драму...

    - Ладно. А ну-ка выдай номер! Исцели себя! К нам идет такая толпа, что придется летать и летать!

    Но, пока я пытался шутить, мой друг Дональд Шимода, несмотря на все свои познания, все свое понимание реальности, сполз еще на один дюйм к кнопке зажигания и умер.

    В ушах у меня грохотало, мир опрокидывался, и я соскользнул со стороны порванного фюзеляжа на мокрую красную траву. Было такое чувство, что это внезапно потяжелевшая книжка в моем кармане потянула меня вниз, и, когда я стукнулся о землю, она выпала, и ветер стал медленно перелистывать ее страницы.

    Я равнодушно поднял ее. Так вот как оно кончается, подумал я, неужели все, что говорит учитель, это просто слова, которые не уберегут его от первой же атаки какого-нибудь бешеного пса.

    Три раза пришлось мне перечесть страницу, прежде чем я осознал, что там написано:

          Возможно,
          что вся эта
          книга
          есть чистое
          заблуждение.



    Эпилог

    К осени вместе с теплым воздухом я подался на юг. Хороших полей было мало, но народу все прибавлялось. Людям всегда нравилось полетать на биплане, и в эти дни многие из них приходили поболтать да обжарить мушмулу на моей переносной печурке.

    Иногда кто-нибудь, не такой уж и болезный, говорил, что после нашего разговора ему стало легче, и на следующий день люди начинали странно смотреть на меня, подвигались поближе, с вопросом в глазах. Не раз мне приходилось улетать раньше времени.

    Никаких чудес не происходило, хотя "Флит" работал лучше обычного и потреблял меньше горючего. Он больше не разбрасывал масло, не убивал букашек пропеллером и козырьком. То ли просто похолодало, то ли эта мелюзга стала такой прыткой, что успевала увернуться.

    Однако для меня река времени остановилась с того самого летнего полдня, когда был убит Шимода. Это был конец, в который я не мог поверить и который я не мог себе объяснить; он как бы застрял в прошлом, и я переживал его в тысячный раз, надеясь, что что-то может измениться. Но ничего не менялось. Так что же полагалось мне узнать в тот день?

    Однажды вечером, в последних числах октября, когда, струхнув, я удрал от толпы в Миссисипи, я приземлился на небольшой пустой площадке, впрочем, вполне просторной, чтобы посадить "Флит".

    Перед тем как уснуть, я снова мысленно вернулся к тому последнему мигу его жизни - почему он умер? Никакой причины для этого не было. Если то, что он говорил, - правда...

    Теперь не с кем было поговорить, как мы говорили, не у кого было учиться, не на кого внезапно налетать со своими вопросами, дабы оттачивать свой обновленный разум. С самим собой? Да, но во мне не было и половины того удивительного, что представлял собой Шимода, обучавший тем, что постоянно лишал меня точки опоры с помощью своего духовного карате.

    В мыслях об этом я уснул, а уснув, увидел сон.

    Он стоял на коленях, спиной ко мне, в траве на лужайке - ставил заплату на дыру в боку "Трэвл Эйра", куда был выстрел. Перед ним были рулон лучшей авиационной ткани и банка масляного аэролака.

    Я знал, что это мне снится, и я также знал, что это наяву.

    - ДОН!

    Он медленно встал и обернулся ко мне с насмешливой улыбкой по поводу моей печали и радости.

    - Хай, старик, - сказал он.

    Слезы мешали мне видеть его. Смерти нет, смерти нет и в помине, и этот человек - мой друг!

    - Дональд!.. Ты жив! Чем ты тут занят? - Я подбежал, обхватил его - он был настоящий. Я мог пощупать кожу его летной куртки, помять его в ней.

    - Хай, - сказал он. - Ты что, против? Я занят тем, что ставлю заплату на эту дыру, вот здесь.

    Я был так рад видеть его, невозможное было возможным.

    - А лак и ткань? - сказал я. - Зачем тебе лак и ткань и вся эта возня? Просто представь себе, что все уже в порядке, что все сделано. - С этими словами я провел рукой как экраном перед рваной окровавленной дырой, и, когда моя рука прошла над ней, дыра исчезла. Остался только чистенький аэроплан, покрашенный до зеркального блеска, обшивка без единого шва от носа до хвоста.

    - Так вот как ты это делаешь! - сказал он, и его темные глаза наполнились гордостью за непутевого ученика, который наконец-то преуспел в качестве ментального механика.

    Мне это не показалось странным - именно благодаря сну можно было выполнять такую работу.

    Возле крыла горел утренний костерок, над ним была подвешена сковородка.

    - Дон, ты что-то готовишь! Знаешь, я никогда не видел, чтобы ты готовил. Что там у тебя?

    - Лепешка, - сказал он как бы между прочим. - Что мне хочется сделать для тебя напоследок, так это показать, как она готовится.

    Он отрезал карманным ножом два куска и протянул один мне. Вкус этот со мной еще и сейчас, когда я пишу... вкус древесных опилок и старого клейстера, подогретого в свином жире.

    - Ну как? - спросил он.

    - Дон...

    - Это Месть Призрака, - ухмыльнулся он. - Я сделал ее из замазки. - Он отправил свой кусок на сковородку. - Дабы напомнить, что ежели тебе вздумается пробудить в ком-нибудь желание учиться, используй для этого свои знания и навыки, но только не свою хлебную лепешку, о'кей?

    - Нет. Возлюби меня и возлюби мою лепешку! Это хлеб наш насущный, Дон!

    - Отлично. Но даю гарантию, что если ты подашь гостям эту гадость, твой первый ужин с ними станет для тебя последним.

    Мы посмеялись и замолчали, и я смотрел на него в тишине.

    - Дон, с тобой все в порядке?

    - Полагаешь, что я мертв? Брось, Ричард.

    - И это не сон? И я не забуду, что сейчас тебя вижу?

    - Нет. Это не сон. Это другое пространство-время, а любое другое пространство-время есть сон для всякого нормального землянина, каковым тебе еще предстоит побыть. Но ты все запомнишь, и это изменит твой образ мыслей и твою жизнь.

    - Я увижу тебя снова? Ты вернешься?

    - Не думаю. Хочу побыть вне времен и пространств... между прочим, я уже там. Но между нами остается связь, между тобой и мной, и другими членами нашей семьи. Если ты столкнешься с какой-то проблемой, держи ее в голове и иди спать, и мы встретимся здесь, у аэроплана, и обсудим ее. Если захочешь.

    - Дон...

    - Что?

    - Почему ружье? Почему это произошло? Я не вижу ни славы, ни величия в том, что тебе разнесли сердце выстрелом.

    Он опустился на траву возле крыла.

    - Поскольку я не был заглавным Мессией, Ричард, я не обязан был всем все доказывать. И поскольку нужно тренироваться, чтобы от подобных картин не бросало в дрожь, да и в отчаяние, - добавил он твердо, - есть смысл использовать для практики сцены с кровопролитием. А по мне это еще и занятно. Умирать - это вроде как нырять жарким днем в глубокое озеро. Сначала от резкой смены температуры испытываешь шок, секунду боли, а затем принимаешь случившееся, то есть как бы начинаешь плыть. Но за столько раз даже шок притупляется.

    После долгой паузы он встал.

    - Лишь немногим интересно то, что ты должен сказать людям, но это нормально. Запомни, что не размером толпы определяется уровень учителя.

    - Дон, я обещаю, что попробую. Но я удеру навсегда, как только перестану получать удовольствие от работы.

    Никто не касался "Трэвл Эйра", однако его пропеллер завертелся, двигатель выхлопнул холодный голубой дымок, и его сочный голос наполнил тишину луга.

    - Обещание принято, но... - Он посмотрел на меня и улыбнулся, будто чего-то не понимая.

    - Принято, но что? Скажи. Словами. Что не так?

    - Ты не любишь толпу, - сказал он.

    - Тебе бы только смеяться надо мной. Я люблю беседовать, и всякие там идеи, но когда приходится продираться сквозь это поклонение и эту зависимость... Спасибо, что ты меня хоть не спрашиваешь... Я только что сбежал...

    - Может, я просто тупица, Ричард, может, я чего-то не понимаю, что для тебя очевидно, и, если не понимаю, пожалуйста, скажи, но разве не стоит изложить

    все это на бумаге? Разве есть какое-то правило, запрещающее Мессии писать о том, что он считает верным, что ему интересно, что ему помогало? И тогда, может быть, те, кому не нравятся его речи, вместо того чтобы в него стрелять, просто сожгут его слова и развеют пепел. А если им понравятся его слова, они смогут прочесть их еще раз, или наклеить их на дверцу холодильника, или поразвлечься какими-нибудь там идеями, в которых они видят смысл. Разве не стоит написать об этом? Или я просто тупица?

    - Книгу?

    - Почему бы нет?

    - Ты знаешь, сколько это работы... Я обещал, что больше ни слова не напишу.

    - О, прости, - сказал он. - Вот в чем дело. Я этого не знал. - Он встал на нижнее крыло аэроплана, затем поднялся в кабину. - Ладно. Еще увидимся. Счастливо оставаться, и все такое. Не позволяй толпе доставать тебя. Так ты уверен, что не хочешь об этом написать?

    - Никогда, - сказал я. - Ни слова больше.

    Он пожал плечами, натянул свои летные перчатки, двинул ручку вперед, двигатель взревел, обдав меня вихрем, и, когда я проснулся под крылом "Флита", в моих ушах еще звучали отголоски сна.

    Я был один, и поле было таким же тихим, как снег, что мягко падал еще не пожелтевшей осенней порой над рассветом и миром.

    И затем, забавы ради, еще не совсем проснувшись, я дотянулся до своего дневника и, один из Мессий этого мира, начал писать о своем друге:

          И пришел Учитель на эту землю,
          родом из священной Индианы...



      ПРИМЕЧАНИЯ

       1  Аватара - в индийской мифологии реальное воплощение божества. (Здесь и далее прим. перев.)
       2  Комический персонаж популярного мультипликационного сериала. Snоору - любопытный (англ.).
       3  Ведущие кинокомпании Голливуда.
       4  Известная в США фирма автогрузовых перевозок.
       5  Американская компания по производству сельскохозяйственных машин.




    © Игорь Куберский, перевод, 1993-2024.
    © Сетевая Словесность, 2005-2024.




    НОВИНКИ "СЕТЕВОЙ СЛОВЕСНОСТИ"
    Айдар Сахибзадинов. Жена [Мы прожили вместе 26 лет при разнице в возрасте 23 года. Было тяжело отвыкать. Я был убит горем. Ничего подобного не ожидал. Я верил ей, она была всегда...] Владимир Алейников. Пуговица [Воспоминания о Михаиле Шемякине. / ... тогда, много лет назад, в коммунальной шемякинской комнате, я смотрел на Мишу внимательно – и понимал...] Татьяна Горохова. "Один язык останется со мною..." ["Я – человек, зачарованный языком" – так однажды сказал о себе поэт, прозаик и переводчик, ученый-лингвист, доктор философии, преподаватель, человек пишущий...] Андрей Высокосов. Любимая женщина механика Гаврилы Принципа [я был когда-то пионер-герой / но умер в прошлой жизни навсегда / портрет мой кое-где у нас порой / ещё висит я там как фарада...] Елена Севрюгина. На совсем другой стороне реки [где-то там на совсем другой стороне реки / в глубине холодной чужой планеты / ходят всеми забытые лодки и моряки / управляют ветрами бросают на...] Джон Бердетт. Поехавший на Восток. [Теперь даже мои враги говорят, что я более таец, чем сами тайцы, и, если в среднем возрасте я страдаю от отвращения к себе... – что ж, у меня все еще...] Вячеслав Харченко. Ни о чём и обо всём [В детстве папа наказывал, ставя в угол. Угол был страшный, угол был в кладовке, там не было окна, но был диван. В углу можно было поспать на диване, поэтому...] Владимир Спектор. Четыре рецензии [О пьесе Леонида Подольского "Четырехугольник" и книгах стихотворений Валентина Нервина, Светланы Паниной и Елены Чёрной.] Анастасия Фомичёва. Будем знакомы! [Вечер, организованный арт-проектом "Бегемот Внутри" и посвященный творчеству поэта Ильи Бокштейна (1937-1999), прошел в Культурном центре академика Д...] Светлана Максимова. Между дыханьем ребёнка и Бога... [Не отзывайся... Смейся... Безответствуй... / Мне всё равно, как это отзовётся... / Ведь я люблю таким глубинным детством, / Какими были на Руси...] Анна Аликевич. Тайный сад [Порой я думаю ты где все так же как всегда / Здесь время медленно идет цветенье холода / То время кислого вина то горечи хлебов / И Ариадна и луна...]
    Читайте также: Ольга Андреева. Свято место | Андрей Бычков. Я же здесь | Изяслав Винтерман. Стихи из книги "Счастливый конец реки" | Елена Генерозова. Литургия в стихах - от игрушечного к метафизике | Надежда Жандр. Театр бессонниц | Наталия Кравченко. Жизни простая пьеса... | Игорь Муханов. Тениада | Никита Пирогов. Песни солнца | Елена Севрюгина. Когда приходит речь. (О книге Алексея Прохорова "Не одинокий рай") | Ольга Суханова. Софьина башня | Лана Юрина. С изнанки сна | Сергей Главацкий. Апофеазко | Татьяна Горохова. "Мне фамилия моя всегда мешала..." | Стихи, растущие из жизни | Михаил Ковсан. Время
    Словесность