Чем дольше я живу на этом свете,
тем жить грустнее. В частности, тужу
о том, что боле книжек в туалете
я не читаю... даже не держу.
А в детстве, бросив цацки и игрушки,
счастливый, забирался я туда
и где-то рядом грохотали пушки,
кричали чайки и текла вода.
Другие стулья, кресла иль диван там
ненадобны мне были, вот вам крест.
Трех мушкетеров с капитаном Грантом
одолевал я за один присест.
Любимые свои стихотворенья
часами перечитывал я тут,
сперва "Я помню чудное мгновенье",
потом "Во глубине сибирских руд".
Как рыба, среди жанров и течений,
рассказов, мемуаров и пиес...
как купишь чьё собранье сочинений,
так дня на два, выходишь лишь поесть...
............................................
............................................
Одно воспоминание осталось,
а в нонешних уже я не силён...
Так незаметно наступила старость,
опал запал и кончился рулон.
На небе солнце пряталось за тучи,
закат спустился, мрачен и кровав,
и мужики, поправивши онучи
и лапти хорошо зашнуровав,
пошли на поле. "Хули трали-вали
про пресловутый разводить вопрос,
скажу одно - они Христа распяли, " -
на установке тренер произнёс.
И наша рать была готова к драке,
плечом к плечу и страху вопреки -
обычнейшие русские каряки,
расейские простые семаки.
Они глядели на врага, как волки,
и фронтовые принявши сто грамм,
они б порвали на груди футболки,
когда б не уваженье к спонсорам.
А против них в предчувствии кончины
двумя руками прикрывая пах,
толпилися носатые мужчины
на кривоватых тоненьких ногах.
И вот свисток раздался будто выстрел,
ура гремело, развевался флаг.
И полетели наземь сионисты
под канонадой фланговых атак.
А наши пёрли, наши били с лёту,
пейсатым, было ясно, не спастись.
Но мяч не шёл в еврейские ворота,
что есть, в натуре, антисемитизьм.
И карамболем били и дуплетом,
но кожаный снаряд поднялся над
травою и случайным рикошетом,
спланированным в бункерах Моссад,
влетел к нам в сетку. Зрители примолкли.
Наш капитан утер вспотевший лоб.
А в ложе-ВИП размахивал ермолкой,
неистовствуя, некий долбоёб.
.....................................................
.....................................................
.....................................................
Луна светила городам и сёлам,
ярился тренер, мрачен и пунцов.
И протокол сионских мудрецов
опять совпал с судейским протоколом.
Заложив за ворот ногу,
выхожу я на дорогу
по осокам да бурьянам
через камни и пеньки.
Слева бляди-пидарасы,
справа музы да пегасы,
значит нам, простым крестьянам,
можно только напрямки.
Быть рабом любви и чести,
воспевать сосиски в тесте,
пересчитывать зазноб иль
культивировать порок,
можно кровью писать даже -
колея одна и та же,
там вдали могучий шнобель
да кургузый букерок.
А вокруг друзья с врагами,
в основном, вперёд ногами,
кто удал был, кто неистов,
всё одно главой поник.
В темноте белеют ало
формалистов причиндалы,
там яйцо авангардиста,
тут романтика плавник.
По дорожке да по лунной
колесо летит фортуны,
измельчает дядек-тёток
до разумного песка.
Но очкастенькие наши
отличат и в этой каше
консерватора ошмёток
от новатора куска.
Я с детсада вырос садо,
а не мазо, мне не надо
перспектив служить природе
энной капелькой в струе.
Горд и смел, как тройский нунций,
я пытался развернуться,
но на третьем обороте
нужный азимут прое.
Балаболки резанут, де
я наивен и зануден,
и подержанные стопы
направляю не туда,
"Изложите Ваше крэдо" -
излагаю, если это
вас волнует: мне до жопы,
всё до жопы, господа!
Меня часто спрашивают, как я работаю над своими текстами.
Пользуюсь ли черновиками или пишу сразу набело.
Какова, так сказать, моя творческая метода? Моя астигматика бессознательного? Моя инфернальная парадигма? Мои табу и метафоры?
Служенье муз не терпит, но авось! сегодня я готов удовлетворить ваше любопытство.
Итак, добро пожаловать в мою творческую лабораторию.
Несколько недель назад я написал такое стихотворение:
Тоска мою грудь обуяла,
душа моя грустью полна,
стою среди шумного бала
с бокалом хмельного вина.
Записав эти вдохновенные строки, я спросил себя, а какое, ай да Кр. Опоткин, ай да сукин сын, столетие нынче на дворе?
Не кости ли постмодернизма белеют на тех холмах, истоптанных нами до оврагов?
И добавил в текст немного самоиронии:
Тоска мой скелет обуяла,
душа моя грустью полна,
стою среди шумного бала
с бокалом хмельного вина.
Для опытного стихотворца не секрет, что ирония особенно хороша в дуплете с историческими аллюзиями:
Похожий на Сарданапала,
душа моя грустью полна,
стою среди шумного бала
с бокалом хмельного вина.
Легко заметить, что "душа" и "грусть" заметно выпадают из нового лексического ряда. Кроме того - задача истинного мастера - приближать оптику лирического героя к читательской, а не противопоставлять их:
Похожий на Сарданапала,
не видя вокруг ни хрена,
стою среди шумного бала
с бокалом хмельного вина.
Или это вот "хмельное вино" - штамп, украшенный козлиной бородой романтизма. Где же неожиданность, сюрприз, та изюминка, которая делает набор рифмованных строк Настоящей Поэзией. Вот:
Похожий на Сарданапала,
не видя вокруг ни хрена,
стою среди шумного бала
с бокалом хмельного говна.
В новом строе стихотворения уже проскальзывают нотки пленительного своеобразия, недюжинной самобытности, отличающей меня от легиона сереньких стихотворящих козликов. Но не след останавливаться на достигнутом:
Похожий на Сарданапала,
не видя вокруг ни хрена,
стою я, нахмурив ебало,
с бокалом хмельного говна.
И тут происходит взрыв, гроза, выброс энергии. Количество переходит в качество, а качество выходит на новый уровень. Меня несет по течению вокабуляра и бурлящие вокруг слова сами складываются в упоительные строки:
Когда меня все заебало,
жизнь раком и денег хуй на,
стою, скосоебив ебало,
с какой-то хуйней из говна.
Пропускаю ещё несколько этапов работы над черновиком. Я отбрасываю все условности и приличия, забываю учителей и теоретиков, рифмы и размеры, мне плевать, что было до и что будет после меня.
Есть только мой безудержный темперамент и всепоглощающий нарратив.
И наконец, чистый, как горный хрусталь, и величественный, как Эверест, результат:
К.О.: Я по-настоящему увлекся переводческой деятельностью. Работаю над текстами, имя автора которых мало что скажет необразованному человеку. Его зовут Авраам Кингисепп.
Его жизненный путь поистине трагичен.
Он родился круглым сиротой в непроходимых джунглях Гаити. Его выкормила своим молоком красная волчица, с которой он позже имел первый сексуальный контакт. Тема зооинцеста широко освещена в его творчестве. Много позже в стихотворении "Волчий минет" он подробно описал, как и почему зеленые становятся голубыми.
Ранняя смерть молочной матери и любовницы оказала сильное влияние на становление характера Авраама, в результате он вырос одноногим эстонским негром-трансвеститом, иудеем по вероисповеданию.
Следующая страница его биографии открывается в пыточных подвалах ливийской Джамахирии. Достоверно неизвестно, ни как он туда попал, ни что там происходило, но многие тексты из автобиографической книги Авраама "Тридцать лет раком" заставят шевелиться волосы на голове даже у старых лысых пердунов - наших читателей.
После освобождения Кингисепп около полугода работал учителем в теннессийской школе. Это был самый страшный экзистенциальный опыт в его жизни. Именно в Теннесси, ослепнув на уроке черчения и тем самым укрывшись от ужаса окружавшей его действительности, поэт написал свои первые стихи.
Корр:Готовы ли вы представить уже сделанные переводы или, возможно, отрывки на читательский суд?
К.О.: Я, точнее мы, нас двое, натурал и тоже натурал, работаем сейчас над переводом самой знаменитой поэмы Кингисеппа "Бомба в заднем проходе".
Это как раз воспоминания о его ливийских злоключениях.
Поэт описывает, как в инкрустированном красным деревом зале дворца в Триполи собрались Муаммар Каддафи, Саддам Хусейн, Иди Амин, Жан-Бедель Бокасса, Фидель Кастро и другие знаменитые диктаторы.
Кровавые сцены людоедства и мужеложства быстро сменяют друг друга.
Наконец, в душном сладком воздухе слышен звон кремлевских курантов. Диктаторы сверяют часы, настает черед Авраама.
Поэт идет на свою Голгофу, заглушая стуком зубов тиканье часового механизма.
По похотливым членам диктаторов он догадывается об их преступных намерениях.
Но чу! апофеозом драмы звучит мощный взрыв. Верхняя часть поэта взмывает высоко в небо. В руках у него оказывается оторванная голова Саддама. Их губы сливаются в прощальном поцелуе.
"то, чего не было у вас никогда,
среди золота и бриллиантов,
меж девочек-наложниц и мальчиков-шлюх,
ни в бронированных автомобилях, ни в застрахованных вертолетах,
ни за фрикассе из человечины под бургундское красное урожая 85 года,
ни в ванне, наполненной свежевыжатой кровью футбольных болельщиков,
нет -
этого не было у вас никогда,
но это все, что я мог вам дать -
это любовь и свобода,
любовь и свобода,
любовь и свобода!"
На этой трагической ноте заканчивается поэма.
Айдар Сахибзадинов. Жена[Мы прожили вместе 26 лет при разнице в возрасте 23 года. Было тяжело отвыкать. Я был убит горем. Ничего подобного не ожидал. Я верил ей, она была всегда...]Владимир Алейников. Пуговица[Воспоминания о Михаиле Шемякине. / ... тогда, много лет назад, в коммунальной шемякинской комнате, я смотрел на Мишу внимательно – и понимал...]Татьяна Горохова. "Один язык останется со мною..."["Я – человек, зачарованный языком" – так однажды сказал о себе поэт, прозаик и переводчик, ученый-лингвист, доктор философии, преподаватель, человек пишущий...]Андрей Высокосов. Любимая женщина механика Гаврилы Принципа[я был когда-то пионер-герой / но умер в прошлой жизни навсегда / портрет мой кое-где у нас порой / ещё висит я там как фарада...]Елена Севрюгина. На совсем другой стороне реки[где-то там на совсем другой стороне реки / в глубине холодной чужой планеты / ходят всеми забытые лодки и моряки / управляют ветрами бросают на...]Джон Бердетт. Поехавший на Восток.[Теперь даже мои враги говорят, что я более таец, чем сами тайцы, и, если в среднем возрасте я страдаю от отвращения к себе... – что ж, у меня все еще...]Вячеслав Харченко. Ни о чём и обо всём[В детстве папа наказывал, ставя в угол. Угол был страшный, угол был в кладовке, там не было окна, но был диван. В углу можно было поспать на диване, поэтому...]Владимир Спектор. Четыре рецензии[О пьесе Леонида Подольского "Четырехугольник" и книгах стихотворений Валентина Нервина, Светланы Паниной и Елены Чёрной.]Анастасия Фомичёва. Будем знакомы![Вечер, организованный арт-проектом "Бегемот Внутри" и посвященный творчеству поэта Ильи Бокштейна (1937-1999), прошел в Культурном центре академика Д...]Светлана Максимова. Между дыханьем ребёнка и Бога...[Не отзывайся... Смейся... Безответствуй... / Мне всё равно, как это отзовётся... / Ведь я люблю таким глубинным детством, / Какими были на Руси...]Анна Аликевич. Тайный сад[Порой я думаю ты где все так же как всегда / Здесь время медленно идет цветенье холода / То время кислого вина то горечи хлебов / И Ариадна и луна...]
