Словесность

[ Оглавление ]








КНИГИ В ИНТЕРНЕТЕ


Наши проекты

Теория сетературы

   
П
О
И
С
К

Словесность




ЧЕРНЫЙ  МЫШЬ


Подхожу-прислушиваюсь: шуршит-не-шуршит?

Ощущение слитное: что хочу услышать, не знаю. Улица днем сильно мешает. Ее звуки разнообразны. Раньше не прислушивался, теперь научился их различать. Может, для этого и случилось? Для чего же еще?

Хожу тихо. Спрашивал вначале: зачем? Теперь: что услышать хочу? Может, произошло, чтобы стал слух больше ценить? Меньше полагался на зрение?

Казалось бы, с возрастом вопросы должны пропадать и являться ответы. Неверно. У меня всё больше вопросов. Раньше всё пустяком представлялось. Теперь каждый пустяк до всего разбухает.

Мельтешит время, чернея. На лету от тяжести проседая. Не поймешь, опирается на что-то или воздуха легче: миг - взлетело, мелькнуло, исчезло. Живой черный комок: включил свет - метнулся, исчез, шур-шур одолевая.

Где? Кто оно? Зачем появился? Последний - самый трудный вопрос. На него никогда нет ответа. А если находится, того хуже: неверный.

Кто? Решилось: мышь, склонная к авантюрам. Иначе не объяснить: цепляясь за стену, забралась на последний этаж и в окно открытое впрыгнула. Судя по бессмысленности, он, не она. Черный - это заметил, судя по размеру - не мальчик. Итак, не серая мышка, но - Черный Мышь.

Куда делся? Куда прошмыгнул? Обследование кухни убедительно показало: некуда деться. Всё закрыто, всё плотно, сдвинуто или прибито. Единственное пространство, где мог затеряться: за газовой плитой или в ней, в неизведанных джунглях. Обычному свету туда не проникнуть.

Фонарь: за плитой грязно, не мыто, но пусто. Вывод: шмыгнув, в щель внутрь проскользнул. Там - малая преисподняя. Даже газа нет - ничего. Давно отключен. Газовая плита электрической служит подставкой. Внутри - трубки и трубочки, много разноформенного железа. Всё вместе похоже на музей Помпиду. По крайней мере, снаружи.

Черным-черно. Шелестит. Приоткрыл дверцу: нет ничего.

На кухне есть не могу. Вынимаю из холодильника, грею и уношу. Может, отказаться от кухни? Холодильник и прочее в комнату? Пусть с не работающей плитой остается.

Откуда взялся, внезапно свалился? Впрочем, был знак, предтеча - ящерица на раме оконной снаружи. Друг на друга минуту глядели и, надеюсь, обоюдно довольные, навсегда распрощались.

"Зачем" еще можно стерпеть. Но "что делать?", для пущей остроты и неотложности: "что сейчас делать?", вытерпеть никак не возможно.

Открыл дверь на кухню - теперь всякий раз закрываю - подошел, прислушался: тихо. Может, автобус шуршание заглушил? Или электропила, взвизгнувшая не к месту?

Вернулся. Полдень. Жара. Никого. Звуки разгуливают привольно, не ведая: в плите бывшей газовой Черный Мышь поселился.

Как их называют, незаконно в пустующих домах поселившихся? Коммуны: травка, секс, песни, картины. Но Черный Мышь проник в не пустующий!

Что делать с ним? Шуршит-не-шуршит? Может быть, спит? О худшем думать не хочется. Хотя, кто он мне Черный Мышь? Он - тварь ночная. Я - существо по большей части дневное.

Черный Мышь! Эй! Черный Мышь! Уже ночь, ты не спишь?!

Сейчас ночь! Я сплю днем!

Это я? Или ответил? Или ненароком услышал. Может, колыбельную мышатам поет?

Так пойдет, языки смешаются, у соседей это всегда происходит. Слова одного языка проникают в другой. Через несколько поколений и вовсе не ощущаются чуждыми. Вскоре начнет слова произносить, а мне шелестеть и пищать. Не пойдет. И слова в его пасть отдавать не хочу.

Подумать. По полочкам разложить. Может, будет понятней.

Я его звал? Разумеется, нет. Я жить с ним хочу? Нет, он мне неприятен. Хотя, честно сказать, безобиден. Не крыса грызучая. Говорят, они умные. Этот, похоже, не слишком. Зачем в бывшую газовую плиту забираться? Они с крысами одного семейства. Не помню, как называется. Надо глянуть. Впрочем, зачем? К тому же крысы пищат, а Черный Мышь молчалив.

Итак, я с ним жить не хочу. Значит, вежливо, настойчиво на дверь указать, в данном случае - на окно. Как? Дверь плиты настежь? Начнет по всей кухне - дверь, конечно, закрыть - безумно метаться. Не крыса. Та бы сообразила.

Не подходит. Надо иначе. Кстати, почему на простор кухни не выбрался? Боится? Или не может? Со страху пролез в щелочку, запутался в лабиринте трубок и прочего крученого железа - инсталляции в Помпиду.

Хорошо бы помочь Черному Мышу со мною расстаться. Ясно: не уживемся. Может, точно так же он думает обо мне? Мысль об убийстве - яд, мышеловка - отпала. Не буддист, а противно.

Яд - слишком литературно: Гамлет, Офелия, братьев туча несметная, мышеловку в узкую щель не просунуть. Одноименную пьесу за неимением артистов никак не поставить.

Открыть, пока мышеловку поставишь, где уже будет! Черным комом хвостатым взлетит! На него тогда с сетью, как на тигра или птицу пернатую. В тигра, показывали, снотворным стреляют. Но где взять, а добыв, как в Черного Мыша попасть? Или шпагой по Гамлету?



Прислушался. Тихо. Нет, прошелестело. Может, птичка на кедре чирикнула? Может, хотела подсказать, что всё-таки делать. Что-то ведь надо. Хорошо, если Черный Мышь - это он. А если он - это она? К тому же беременная. Пока раскладываю по полочкам, она, Черная Мышь, нарожает, и ринутся полчища. Прогрызут дыру в холодильнике - всё сожрут. Я в магазин, они - в холодильник: сыр жрут, белое вино выпивают, йогурт лапками - шур-шур - выгребают.

Нажравшись, начнут грызть бетон: рухнет стена между кухней и комнатами, затем обнажится пространство на лестничную площадку к снующим соседям. Всё прогрызут, сложится бетонный карточный домик, задавив жильцов. И меня и Черного Мыша.

Может, уехать? Канары, Багамы? Бегемоты и канарейки.

Дом рухнет - мышь беременная погибнет. Беспечна и неразумна. Нарожала и в ус не дует. У мышей есть усы? Надо бы глянуть. Впрочем, зачем? Ясно: крыса не нарожала б и дом не свалила.

Тихо. Уснул? Или, истощив вопросы, ищет ответы? Может, постучаться? Кто кому мышеловку устроил?

Может выбросить плиту? Снести и у мусорника напоследок дверцу открыть, свободу даруя? А то, пока раздумываю, от голода сдохнет. Неприятно. Хотя не буддист.

А потом сказать речь. Я помышлял тебя, Черный Мышь, отравить. Вместо свободы ты бы обрел воль вольную волю. Но у страха глаза велики. Взлетел, забыв, что ты тварь не летучая, а земная. Я разве страшилище? Ты бы сам убедился, если бы только взглянул чуть внимательней.

Ведь ты, Черный Мышь, не знаешь обо мне ничего. Так же, как я, не знаю, чем ты заполняешь паузу между рожденьем и смертью. Сколько мыши живут? Надо бы посмотреть. Впрочем, зачем? Я даже не знаю кто ты в мышиной иерархии, ведь должна быть такая. Не знаю, красив ты или не очень. У меня нет понятия о мышиной, чужой мне красоте. Интересно, хотя не могу скрыть, ты причинил мне массу неприятностей и хлопот. После твоего появления каждое утро встаю в скверном настроении, с неясной тревогой и с болью в спине.

Общим, твоим и моим, пространство быть не может никак. Точно так же, как время. У меня - мое, у тебя - время твое. Бывает время астрономическое, геологическое, историческое, и - мышиное.

Может, уйдешь?

При первой же неожиданной встрече, имя от меня получая, наверняка и ты меня окрестил. Черной тенью? Неожиданной смертью? Как-то так, хотя я этого не заслужил.

Умрешь, я в твоей смерти буду виновен? Открою дверцу - тебя поедают неведомо откуда набежавшие черви. Нет, они не бегут. Вместе со смертью они возникают.

Зачем ты явился? А, явившись, сразу же не ушел? А затем умер, запутавшись в железе и желаньях несбыточных? Теперь с червями возиться. Лучше уж ты.

Что же делать? Жить с тобой не могу. Убить тебя не могу. Может, убийцу нанять? Если есть убийцы, людей убивающие, должны быть убийцы мышей. Наберу "убийца мышей". Придет. Убьет. Заплачу. Черного Мыша больше нет, и не будет.

Может, как-то привыкну? Нет, слово не то. Может быть, как-то свыкнусь. Ведь с муравьями сосуществую. Они мне вместо термометра. Поползли, значит, к тридцати подбирается.

Может, у меня стокгольмский синдром разовьется? Прыг в окно - меня в заложники взял. Может, борешься за равноправие? Черных мышей? Или мышей гомосексуалистов и лесбиянок?

Прислушиваюсь, не зная, то ли люди шелестят, то ли ты, Черный Мышь?

Извини, мне с тобой неинтересно. Вот, был бы мышью рукокрылой, летучей, ультразвуковыми чувствами со мною делился, тогда дело другое.

Никогда так странно у меня с героем не складывалось. Может, не ты мой герой, а я - в твоем мышином романе из жизни возвышающихся над землей?

Ты выбил меня из колеи. Может, с тобой, как с нарушившими обет весталками поступить? Если ты пришел, чтобы испортить мне жизнь, то тебе это, знай, не удастся.

Вопрос "хорошо или плохо?" вторичен. Как всегда, над ним нависает: зачем? Ты не оставляешь мне выбора. Придется угостить тебя сыром, сервировав его на мышином столе со столешницею из клея. Какой ты предпочитаешь? Я на ночь острый стараюсь не есть, хотя удерживаюсь не всегда. Но мой день - твоя ночь, так что положу-ка тебе на завтрак бри и рокфор. Выбирай!

Посередине стола поставлю-ка блюдечко - после острого жажда одолевает. Ну, а утром, моим, не твоим, посмотрим. Надеюсь, остатки твоего завтрака уберу вместе с тобой. И ты меня больше беспокоить не будешь.

Боюсь, после всего этого я есть сыр больше не буду. Будет казаться, что не отлипшие от твоего пиршественного стола куски доедаю.

Может, ты хочешь, чтобы я по-стариковски приписал что-то вроде "и цыпленочку" на скотопригоньевском языке? Я тоже существо больше ночное. При свете солнца выхожу из дома нечасто. Да ладно.

Честно скажу, уйдешь ты по доброй воле или умрешь, всё равно буду тебя вспоминать. Если решишь остаться позавтракать, знай: я уже тебе приготовил пластмассовую коробку из-под мороженого. И после того, как аккуратно в мусорник - огромный зеленый, за форму прозвали лягушкой - ее опущу, останется томление духа. Вплоть до тех пор, когда меня в бетонную яму уложат и землею засыплют.



Тебе всё равно, когда жить, у тебя время одно. А, может, ты времена по запаху отличаешь? Сытое время или голодное, как-нибудь так. Что ты знаешь о предках своих, промышлявших в амбарах и семью в семь душ мышиных кормивших? Тебе некого помнить, некого забывать. А я кое-что знаю. У тебя время, у меня - времена: в которых жить бы хотелось и в которых не очень. Но есть - ни за что, ни в какой роли: ни жертвой, ни палачом, ни подданным, ни королем. А ты, наверное, не отказался бы мышиным быть королем?

С чего это держишься дерзко, заносчиво, лапки выворачивая, шею заламывая, булавками-глазками покалывая? Уж не королем мышиным ли себя вообразил, сбежавшим от хозяев - серапионовых братьев, от Эрнста Теодора Вильгельма, Вениамина Александровича и Михаила Михайловича?

На ночь убираю всю посуду в шкафы. Извини, неприятно, несмотря на высокое происхождение, что ты будешь пить из моей чашки и из моей тарелки хлебать. Без меня тебе не прожить, но я не могу жить с тобою. Что же делать? Получается, мы, Ваше Величество, повязаны смертью. Только не умирай, пожалуйста, в тайне, от глаз вдалеке. С тобой разлагающимся мне будет еще скверней, чем с живым.

Скажу честно, мыши - существа презираемые. Даже на ежей охотятся, а мышей только ловят. Для этого всякие штуки придуманы, рассчитанные на брезгливых. Вы неприкасаемые. Кстати, кто-то ежей обозвал крысами с иголками. Не обидно?

Конечно, и не у мышей всяко бывает. Есть неприкасаемые, есть нерукопожатные. Вот, прочитал: в колбасе нашли человечину. Представляешь? А президент всех президентов щуку всех щук на раз выловил. А еще раньше древнюю амфору, всех находок находку. Но тебе ведь не надо никого удивлять.

Ты кусаешься? Может, ты разносчик заразы? Но если живешь в моей кухне, в газовой бывшей плите, то откуда занести можешь заразу? Конечно, убирать нужно тщательнее и чаще. Но разве это повод тебя убивать?

Войду тихо, неслышно, на цыпочках, свет не зажигая. Ты здесь? Весь слух, но тебя я не слышу. Умеешь пребывать в мире тихо так, как никто. Наверное, инстинкт, который мышей от людей многие поколения охраняет. А мой: к мышам относиться брезгливо. Убивать. Уничтожать. Травить. Изводить. Начало там и тогда, где и когда полчища мышей пожирали запасы. Но что ты можешь один? Да и запасов у меня никаких - магазин в пяти минутах ходьбы. Между прочим, своим появлением ты отбил аппетит.

Из-за тебя в каждом шорохе мышь подозреваю, оглядываюсь, озираюсь. Ожили скрипящие двери, шелестящая бумага и урчащие трубы. Чуть нервно, конечно, зато мир вокруг ожил: был мертв и уныл, хотя безопасен, а теперь жив и весел, хотя и страшит.

Только не думай, что я тебя начал бояться. Слишком много о себе, Ваше величество, вам мнить не пристало. Если вы и король, то только мышиный.

Слушай, а может, ты уже старый, и тебе мало что нужно? Только тепло, еда, вода и покой? Может, поэтому ко мне ты забрался? Мне, правда, противно тебя убивать, а ловить - лень. Может, тебе неприятно, что мне за тобой не охота гоняться? Комплекс неполноценности: никто не гонится, изловить, извести не желает? Ты не прав. Очень даже охота. Только лень и противно.

Черный Мышь, почему ты один? Ни жены, ни детей. Жена ушла, дети выросли? Не хорошо быть одному. Не о тебе сказано, но всё-таки. А может, жена не ушла - умерла от старости или болезни? Или уничтожили люди? Ядом извели? В мышеловку попала? Она, так нежно, тепло спящая рядом, вечно о чем-то шушукались. Самые не ясные звуки друг друга понимали прекрасно. Помнишь терпкий дурманящий запах, когда с нее ты сползал? Не сводит с ума под утро, когда засыпаешь, видя, как в тумане расползается ее теплое тело? Она тебе снится? У мышей сны бывают?

Ужасная, брат, банальность. Любовь и боль рифмуются не очень точно, но ощутимо, друг возле друга скользя, одно другого касаясь.

А бог у вас есть? Вы в него верите?

Дети звонят? Щелк-щелк-щелк, где мыший твой полк?! Прости, заговорился. Так сказать, завопросился. Сколько лет прошло, всё равно помню. Ты ведь не отвратительная мышь о семи головах!

Однако не пить надо, а спать. Ты, кстати, не пьешь? Братья-сестры есть у тебя? Наверняка! Может, ты с ними в ссоре? Немедленно помирись! Собирать камни лучше, чем их разбрасывать.

Знаешь, если твоя женщина с кем-то была, а затем к тебе прикасается, это похоже на прикосновение мыши. Ты, уж, не обижайся. Если был бы я сказочником, во искупление такого сравнения написал бы сказку с тобой главным героем. Так бы и называлась: Черный Мышь - победитель. Кого ты хотел бы, Черный мышь, победить? Или хочешь: Черный мышь - покоритель. Кого хотелось бы тебе покорить?

Помоги, попроси - напишу. Не то, чтобы не о чем мне писать. Не для кого. Не для читателей же. Я могу писать для того, кого я люблю. Любил - писал. Перестал любить - писать перестал. Любил себя - писал для себя.

Хочешь, выучу мышиный язык? Тогда напишу на мышином языке для живущего в плите газовой бывшей Черного Мыша сказку о его любимой жене, их замечательных детях, которые звонят три раза в день и навещают родителей семь раз в неделю. Такой замечательный эпилог. Я, правда, сказок еще не писал. Но когда-нибудь надо ведь начинать? А завершится сказка соединеньем сердец. Любящие все препятствия-разочарования-и-страдания одолеют, найдут друг друга, поженятся: царский пир, он - наследный принц, она - простая пастушка. Классика. Тристан и Изольда. Кельты. Вагнер. Таких опер больше не сочиняют.

Или хочешь иначе. Он, взрослый, стареющий сатир, преуспевающий психоаналитик. Тоже он, молодой, юный бог, модель, не слишком успешный. Посередине - всё то же самое.

Что выбираешь? Не только ведь человеку дано право выбора. Правда, для него это часто - обязанность. Такое, вот, брат, Черный Мышь, Господне лукавство.

Банально? Любая сказка банальна. Как жизнь.

Быть? Или? Не быть?

Сказке, имею в виду.



А самоубийства случаются? От неразделенной любви или депрессии. Ещё от чего. Вспрыгнет на перила моста - и вниз. Только брызги. Или из окна. Кровавые пятна.

Тебе такие разговоры, наверное, неприятны. Мне тоже. Но о чем же тогда говорить? Конечно, всего лучше молчать. Но не всегда удается. Тишина - замечательно. После длинного разговора. А без него - мучение непомерное. Вот, ты молчишь. В ответ даже не зашуршишь.

Я давно не видел тебя. Собственно, и видел один только раз черным комком живым пролетающим да еще, когда затравленно смотрел на меня. Оба хотели провалиться сквозь землю: ты от страха, я от брезгливости. И вчера ты оставил следы на клею, не добравшись до сыра. Видно, как ты возился, словно из болота на чистое место с трудом выбарахтывался. И след хвоста отпечатался четко.

Намучился? Жаль, до сыра ты не добрался. Я, можно сказать, последним куском с тобой поделился. А ты? Если бы добрался, тогда б не уполз, на лапах, брюхе, хвосте клей унося. Жадность тебя не сгубила!

Может, на эту странную встречу мы с тобой кем-то обречены? Кем? Какой в этом смысл?

Может, в эту ночь хлеб тебе положить? Прочитал, что хлеб мыши любят. Знаешь, ушел бы ты в эту ночь. В другом месте куда как вкуснее. И сыр. И хлеб. Всё, что ты любишь.

Оставь меня! Уходи!

Не знаю, зачем, но мне хочется увидеть тебя. Черный промельк не в счет. Только прячешься, носа не кажешь, может, по ночам и выходишь, не знаю. Камеру поставить? Прокручивать, наблюдать, как по ночам промышляешь, по кухне гуляешь, а потом то ли в окно, то ли в плиту. Кто тебя знает.

Может, ты мышь-изгой? Отторгнутый, отверженный и так далее. Или отторгший, отвергший? От мышиного шума-гама, мышиного социума сбежал, больно тебе опротивел. А может, у вас мышиные гражданские войны? Диссидент? Борец за права? Пацифист, от армии откосивший? Давай так. Я спрашиваю - если да, в ответ прошуршишь. Согласен? Как хочешь. Видимо, трусишь.

А тебе страшно бывает? Словят? Убьют? Умрешь от старости или болезни? Что делаешь, когда страх настигает? Куда бежишь? Или думаешь о веселом? Не всегда получается, но надо стараться. К чему оставшееся портить черной тоской?

Извини, не подумал. У нас черное - это плохо.

Может, в блюдечко водки налить? Лизнешь, лакнешь - на утро, гляди, не проснешься. Водка ведь не отрава! Не убий мышь, не умори! И тебе не страшно и мне утешение. Дух - мышиному богу. Плоть - мусорнику. Платон, Плотин - плоть ужасно антична.

Как жалко, что бросил. Сейчас бы с удовольствием закурил. Я так всегда поступал, когда хотел взять от навязчивых мыслей тайм-аут. Иногда получалось.

В трех словах заплутав, пора выбираться. Кто бы ты ни был, наверняка потомок кого-то из воинов, уцелевших в великой войне мышей и лягушек. И мне остается вслед за великим, может, даже самим великим слепым (кто это знает?) констатировать: "Дружба же вряд ли меж нами возможна: мы слишком несхожи".

Мысль мелькнула. Вчера вечером кошка за мной увязалась. Мяучит, что-то, видимо, просит. За ней котенок. Может позвать, чтобы с тобою расправились. Что остановило? Потом, когда выполнят долг, я их за дверь выставить не смогу. А жить с одной мышью или с двумя кошками, котенок-то вырастет, мне одинаково не охота.

Когда на моих глазах по кухне ты пролетал, вызывая омерзение и неистовое стремление тебя уничтожить, пытался сообразить, чем же в тебя швырнуть. Размышления длились и после того, как ты скрылся. Я - разумное существо, ты, похоже, совсем не дурак. Надо было подготовиться к новой встрече. Думал, чем сподручней швырнуть, чтобы убить наверняка. Жилище обшарил, заглянул в углы, в которые не заглядывал годы. Ничего подходящего для убийства я не нашел.

Начал думать, чем для этой цели разжиться. Смешно, первое, что пришло в голову, не смейся, это чернильница. Где найти? Какие чернила? Но допустим! Ты вылетел - я швырнул. Промахнулся - вся стена в синих подтеках! Содрогнувшись, подумал: гантели. Их у меня давным-давно нет. Выбросил, узнав, что Музиль умер, гантели таская. Гантели можно купить. Полетишь - в тебя брошу. Чтобы всю жизнь, глядя на них, смерть Музиля вспоминать?

Беда: ты настоящий. Сочинить можно многое, даже любовь. Только Черного Мыша сочинить невозможно. Сам должен прийти, ведь никто не зовет.



Ты притих. Может, ушел? Или умер? Не от старости - от меня? Это было бы скверно, возможно, даже ужасно. Но я ведь не звал тебя? Правда? Если ты не умер, а затаился, скажу тебе честно: буду преследовать, покупать мышеловки, может, что-то еще антимышиное. А если ты умер, скажу, что мне жаль. Нет, волосы на себе рвать я не буду: ни к чему, да и больно. Я вообще не выношу внешних эффектов. Но если ты умер, мне жаль, ведь если бы ты был человеком, могли б подружиться, время от времени встречаться за бутылкой вина, пива я не люблю, о том, о сем рассуждать. Но ты не человек, мы не подружимся. В конце концов, может, человеком, от мыши в отличие, ты был бы совершенно несносным. Приходил, когда не зовут, шнырял по углам, мелко пакостил. Наверное, хорошо, что ты не человек. А если умер, то и это неплохо: жить мешать мне не будешь.

Понимаешь, если бы ты был домашним животным или тебя можно было бы за него выдать, дело другое. Представь: я выгуливаю тебя на поводке. Всё, как положено, за тобой в крошечный пакет подбираю. Все от такой пары шарахаются. Одни, приняв меня за сумасшедшего. Другие, потому что боятся мышей. Образованные убегают детей сторожить: как бы я не увел. Кто знает, где я работаю, и платят ли мне положенную зарплату.

Читал: от тесноты, давки мыши бесятся, сходят с ума. А самоубийства? В гордыне, от неразделенной любви, в стремлении уподобиться богу? Киты, вот, на берег выбрасываются. Скажи честно, бывает?

Говорят, мысль о самоубийстве приходит в голову каждому человеку. Ее изгоняют, как я тебя, порой успешно, иногда не совсем. Но тому, кому изгнать удалось, приходит мысль, что когда-нибудь мысль о самоубийстве вернется. И с этим страхом поделать ничего невозможно. Не мышь - не убьешь, не прогонишь.

Конечно, надо радоваться всему. Мир прекрасен. Жизнь замечательна. Вот, и буду радоваться, что тебя не убил. По крайней мере, пока. Жизнь прекрасна и увлекательна, и я не хочу умирать, как и все остальные. И я умру, как все остальные. Вот так, брат, Черный Мышь, вот так это. Так же истинно, как твой холодный зеленоватый булавочный взгляд.

Мы тогда в первый и последний раз не миг - целое мгновение друг на друга смотрели. Я глупо. Ты простодушно.

Я - огромная гора, в твоем взгляде едва помещаюсь. Ты боишься, ты хочешь, чтоб я исчез. Наши желания взаимны. Но уступать ни один из нас не намерен. Ненавидим друг друга и ничего поделать не можем.

А то, давай поменяемся.

Я буду мышью огромной с шуршащими лапками, с зелеными глазками, любящей сыр. Буду жить в темноте и пыли, в плите бывшей газовой. Я буду вздрагивать от света и голоса.

А ты - маленьким человечком с руками-ногами, мутного цвета глазами, любящим сыр. Будешь жить в квартире с окнами на восходящее и заходящее солнце. Ты будешь вздрагивать от мысли от смерти.

Согласен? Махнемся?

Вот такой у нас с тобой, Черный Мышь, липучий тягостный текст, в котором даже не ухнет сова. И кажется: никакого другого больше не будет.

Махнемся - писать перестану, а начнешь ты. Я буду маленьким. Ты будешь большим. И оба будем слушать, как скрипит дверь, которую ветер раскачивает. И обоим будет лень подняться, плотно закрыть, чтоб не скрипела.

Став маленьким, я обрету шанс познакомиться с Грегором Замзой в ту пору, когда он тоже стал маленьким. Думаю, общих тем у нас будет немало. Прекрасная Прага, темно-зеленая к вечеру Влтава, Карлов мост - самый замечательный в мире, мыши, газовые плиты, используемые не по назначению, завещание уничтожить рукописи и суета вокруг них, Пражский Град, еврейское кладбище, чешское пиво.

Во всю свою жизнь я ни разу мышь не ловил, ни разу с ней не общался. Может, это недостающий опыт, предсмертный? Примета: если возле больного пищит мышь, тому несдобровать. Правда ты не пищишь, а я, вроде, не болен, хотя, кто его знает? Тем более что утверждает поверье: мыши на спинах своих носят души убитых.

Что? Всё наоборот? Это я тебя желаю убить? Похоже, ты прав.

Это только в древней Германии за убийство мыши, заметь, только белой, предвестницы счастья, можно было на суд угодить. Но ты не белый, не там и не тогда. Если удастся тебя убить, забальзамировать, как в Египте, не обещаю. Я этого не умею.

Знаешь, как это бывает? Поманят - и образумят. Как я тебя сыром. Лучше бы не манили. Скажешь, лучше бы не обманываться? Конечно. Только что поделаешь, если обманываться ты рад. Сорвалась рыба с крючка или нет, заглотнула его или это тебе показалось, разница небольшая. Ты ведь верил, что поймал ее, крючок осталось лишь вынуть.

Исчезни! Знай, сверчок, свой шесток!

Хтоническое отродье, знай свое место!

Понимаешь, я людей, навязывающих себя другим, всучивающим свое "я" как рекламу, не перевариваю. Хотел написать: не терплю, но исправил: этот тебе, по-моему, ближе. Так что по отношению к тебе, пришедшей без спроса, никакой дискриминации нет.

Ну, что вор, так ведь мышь на санскрите, что будем делать?

Молчишь? Тогда праотцов бессмертные грехи вспоминай! И представь, что это лишь вечный стёб, всё остальное тебе только снится.

А я в каждом черном промельке буду видеть тебя. Хоть не думаю, что о тебе вспоминать будет приятно.

Тебе, Черный Мышь, повезло. Будь я королем, ты позорной смерти от руки палача был бы предан!



Если ты по ночам влезаешь в окно, значит, можешь сорваться. Почувствовать свободу полета и ужас: через миг тебя больше не будет. Или ты счастливо не способен предвосхитить, что через мгновенье случится, и вольный полет будет торжеством бытия? Летишь вдоль бетонной стены, видя трещины и извилины, за которые удобно цепляться, когда лезешь, выбирая окно, пахнущее сытым влажным уютом. Запоминаешь на будущее, которого больше не будет. Ты счастлив, не представляя черный ком своей плоти, вокруг которого на асфальте расплывается лужа.

Если кто в этом месте случится, через тебя бывшего переступит или тебя бывшего обойдет.

Летишь живой, а я тебя вижу мертвым. Комок и пятно - буду видеть летящим живым.

Может, в звенящий зной я тебя сочинил? А ты в отместку и полетел, пустоту лапками раздвигая?

Черным комком ты летел секунду-другую, но успел поразить меня не то, чтобы грацией, но не слишком доступной мне мышиной гармонией. В конце концов, если мир гармоничен, то все его составляющие должны быть гармоничны. Наверняка, если бы видел тебя не в полете, мысль о гармонии мировой при воспоминании меня бы не посетила. Но тогда с пространством, в котором летел, ты слился в единое целое, и тебя изъять из него мне не хотелось.

Со случившимся, подвернувшимся пространством ты не противоборствовал, как часто бывает в современном искусстве. Недавно на танец наткнулся. Красно-черные девушки искусно выламывали из себя, неестественно в своем теле себя выгибая. Словно ломали живое, упругое дерево, принимая за отжившее и засохшее. Мертвое дерево сломать можно, выламывая ветки, кромсая. Но живое можно согнуть, выгнуть до неузнаваемости - не сломать.

Ты себя не ломал. Ты себя гнул. Пространство под себя прогибая, себя - под пространство.

Кстати, что о мышах говорил Заратустра?

Представь: вместо тебя мне явился кто-то другой. Извини, гораздо приятней, скажем так, разноцветней. Представь, птица влетает. Не голубь, не дай Бог, не ворона, а, скажем, колибри. Игриво вьется, порхает, щебечет, мысли приятные навевает. Завидуешь нашей гармонии?!

Что мышь? Существо чистое ироническое, а черная - сизый сарказм. Серая мышь, ирония - не глупому человеку очень полезно. Черная? Берегись! Сарказм пожирает, косточки не выплевывая.

Почему текст подсунул мне мышь вместо колибри?

Может ты вестник? Если да, то чего? Намекни. Смогу - приготовлюсь.

Может, явился сказать: кроме тебя не нужен я никому? Хотя, совсем отчаявшись, можно и по-другому: всё-таки кому-то я нужен. Чем ты хуже людей? Тобою движет инстинкт: еда, питье, самка, тепло. А ими?

Все ищут противоядие. Вблизи, вдалеке. Даже ленивые ищут. Ищут от голода. Ищут от пустоты. Ищут от пресыщения. Ищут в сети. Ищут на улицах. Ищут в иных временах и эпохах. Ищут, не зная, что ищут. Ищут всю жизнь, не понимая: нет цели - найти, поиск - постоянное состояние.

Инстинкт смерти борется с инстинктом жизни.

Если кит и вдруг на слона налезет? Кто кого сборет?

Одни заводят собаку. Кошку - другие. Змею, крокодила. А я, всем назло, мышку. К тому же, сама завелась! Бесплатно! Порода редкая, в местах и временах наших невиданная.



Лгать - не умение, но искусство. Великое. Я им не смог овладеть. Пытался недолго, быстро понял, что не сумею. Умалчивать удается, и то не всегда. И о тебе умолчать постараюсь.

Чувствую: зубы чешутся, но ничего портить тебе не позволю. Морока потом новое покупать. Потом? Это когда ты исчезнешь. Так что сиди взаперти, грызи железо от злости.

Ты не человек, Черный Мышь, и предел самообороны от тебя не предусмотрен. Это с человеком думаешь: стерпеть или поставить на место. С тобой нечего церемониться. Ведь ты ворвался, не я.

Есть вещи, не только помнящиеся всю жизнь, но которые страстно хочется повторить. Твоего появления в их числе нет. Мы друг другу не внятны. Ты не знаешь, красив я или уродлив. И я о тебе тоже не знаю. Как же сосуществовать? Точно так же, как лягушки и мыши. Надеюсь, ты помнишь.

У мультипликаторов и художников детских книг все звери - каждый по-своему - симпатичны, даже самые злобные. Создатели творят персонажей по образу и подобию человека. Если мыши людей представляют, то они происхождения явно мышиного.

Ты исчез, не знаю, что с тобою случилось. Неприятно, точней сказать, тягостно. Я привык дочитывать книгу, даже если перестала быть интересной. Финал может быть и открытым, но книга должна быть дочитана.

Твое появление - ничего не значащий эпизод или знак, предвосхищение? Ответ последует, когда моя жизнь к концу подойдет. Кто знает, не явится ли мне в то самое время, в тот самый момент мышиная мордочка, блестя из мрака зелеными глазками? Тогда и выяснится, было ли твое явление частью моей личной истории.

В отличие от меня, разгадывающего себя самого и этим себя отравляющего, ты существо залога страдательного. Ты подчиняешься причинно-следственной связи. Она - твой бог, твоя жизнь, твоя смерть. Не ты выбираешь. Выбрано до мышиного рождения твоего. Потому ты логичен. Твое поведение можно представить. Есть и люди такие. Но хоть раз в жизни любому что-то нелогичное стукнет, поведет - курам на смех, людям на удивление.

Ты прав, без подполья людей не бывает. А там - мышам раздолье, серым, белым и черным. Грызут, кусают, острые зубы в душу вонзают. Мыслишками шуршат, шебуршат, засохшие крошки смакуют. Скажешь, черные - главные? Возможно, тебе, конечно, виднее. Не случайно в плиту бывшую газовую ты пробрался. Заброшенное железо подобно подполью. Чревато мышами, возлюбившими пыльное, жирное, глухое забвение. Как не впасть в интонацию забытья при мысли, что там вершится.

Наверняка запомню тебя. Много было чего. Явление Черного Мыша - единственное. Потому в памяти останешься записанным заглавными буквами.



Надолго затих, словно слушаешь важные новости. У меня и на не важные терпения больше, чем на пару минут, не хватает. Если разобраться, все сводятся к трем банальным глаголам: убил - украл - победил. Эти глаголы мне ненавистны. Зачем мне новости слушать? Может, у вас новости бывают иные? О том, что называют тьмой или бездной, или иным эвфемизмом, скрывающим словом не обозначенное? Таких понятий мало. Возможно, единственное.

Ты бы что-нибудь рассказал. А я записал, продав тебе душу наполовину. Исповедь Черного Мыша. Что? Подходит?

Сам видишь, не складывается. Может, всё дело в том, что вошел ты в окно, а я жду входящего/входящую в дверь, и то после звонка? Может, и это неважно? Ведь если в черное людей нарядить и над ними подняться, то их от черных мышей отличить будет никак невозможно: снуют, шуршат, грызут, суетятся.

Я множу не сущности - предположения, ведь о мышиной жизни, к стыду, ничего не-знаю-не-ведаю. А они рядом живут. Даже вместе. Может, ты, Черный Мышь, пришел ко мне, чтобы чужую жизнь изучить? Ко мне, в окно мое - почему? Сознательно или случайно? Может, запах сыра привлек? Сосед сыр не ест? Мы здороваемся, но не знакомы. На улице бы не узнал. Что привлекло?

А как гипотеза, что ты у меня не живешь, а время от времени наносишь визиты? Что если кухонное окно я закрою? Представляешь, пробираешься привычным путем: бац, что будешь делать? А я поджидаю! Глядим друг на друга через стекло и улыбаемся. Ты улыбаться умеешь?

Похоже, мы в тупике. Каждый в своем. Общее: повернуть назад никто не сумеет, слишком зашли далеко, не развернуться. Остается: протискиваться вперед, уменьшая ничтожные шансы что-нибудь изменить. Зачем же двигаться? Чтобы тени шли впереди, пролагая: свет за спинами, в тупике его нет, и не будет.

Лучше на месте стоять? Никак невозможно! Оба созданы для движения. Стоять на месте смерти подобно. Вот и выбор: умереть или двигаться к смерти.

Завтра проснусь, и всё будет легче. Если сегодня усну.

Счастье, что было. Ужас, что было. И больше не будет.



У тебя есть братья-и-сестры? Или, как я, ты один, и приходится сочинять старше и младше: подчиняться и подражать, повелевать и служить объектом для подражания?

Представляю себя в твоем постоянном жилище. Каким оно на самом деле бы ни было, но - нора, темная, тесная и вонючая. Больше ничего сказать не могу: фантазия бессильна. Я ведь не мышь.

Если бы тебе не надо было добывать пропитание, а кто-то его приносил, ты бы разжирел, тело стало бы упираться в пределы норы, не в силах эту непреложность преодолеть. Потому никто еду не приносит, и, гонимый страхом смерти от голода, ты покидаешь нору в поисках пропитания и туда возвращаешься. Нора - покой, безопасность, отчуждение от чуждого мира, в который выходить необходимо. Ее ты покидаешь подобно трагическому герою, знающему свою судьбу и стремящемуся року навстречу.

А, может, это неверно, и надо бы тебя представить отшельником, вырывшим нору где-то в пустыне, подальше от слов, от которых ты, изгой, убежал. Впрочем, можно ли того, кто бежал сам, назвать этим словом? С другой стороны, решение бежать на пустом месте не возникает. Бегут от людей, обстоятельств, отсутствия воздуха. Мало ли от чего можно бежать?

Я вижу тебя переступившим предел, несущим мешок слов, к земле пригибающий. Знаешь: еще усилие, и надорвешься, упадешь в песок, через день от тебя и следа не останется. Но двигаешься, и с каждым движением становится легче: мешок прохудился. Слова исчезают. Ноша легче. Надежда на избавление ведет, даря светлые мысли.

Изгнанник. Бесконечность. Песок.

Стертые звуки пустыни.

Холод. Жара. Акриды.

На нору очень похоже.

Может, ты, Черный Мышь, изгой, отшельник, находящийся в прямом общении с богом мышиным?

Скверно, я с тобой, похоже, начинаю сживаться. Может, ты этой ночью уйдешь, не попрощавшись? Это будет разумно. Прощаться не надо. В таких ситуациях вежливость ни к чему.

Черный Мышь, ты знаешь, что такое тоска, которая острыми зубами выедает то, что душой называют?

Ручной мышью домашней ты быть не можешь. Сам посуди, домашний зверек должен быть милым, чувства добрые пробуждающим. Беленьким, розовеньким, с родословной. А ты?

Если вдруг, внезапно умру, ты ведь начнешь меня объедать? С чего начнешь? Что тебе нравится? Или это крысы так с мертвыми поступают, а ты ни при чем?

Я не знаю, где ты. Что с тобой, я не знаю. Ничего нет хуже неведенья. Не знаю, радоваться мне, что ушел. Печалиться ли, что ты умер. Ненавидеть, что затаился. Недооценил я тебя! Ты умеешь мстить лучше, чем я ненавидеть.

Я вообще мстить не умею. И не хочу научиться.

Я никогда не убивал. И не хочу этому научиться.

Хуже того. Категорически возражая Рембо, скажу: надо быть абсолютно во всем несовременным. Во всяком случае, мне. Иначе я вслед за тобою исчезну.

Если Рембо, то, как же не вспомнить: изменить жизнь! С этим замечательно жить, пока не узнаешь, что жизнь изменить невозможно, что она меняется сама по себе, тебя изменяя и убивая, как изменила-убила и Рембо-и-Верлена.

Может, изменить жизнь ты ко мне и пришел? Ведь сегодня мыши так просто не ходят. Такое было когда-то. Из какого когда-то, Черный Мышь, ты пришел?

Что?

Я не чудовище!

Кто кого в угол загнал? Кто из угла пищит, лапкой безнадежно отмахивается? Отчего мы отмахиваемся? От времени своего, в остроконечное пространство загнавшее?

Я человек! Не грызун! Из красной земли! Подпольный, мышиный? Ерунда. Не бывает такого. Писательские измышления! В конце концов, у каждого человека свое есть подполье. У мышей его нет. Подполье мышей, ха-ха-ха, человеческое!

А когда ты исчезнешь, я сладко отпраздную твое неприсутствие в моей жизни. Если ты этого хотел, то добился.

Я думаю о тебе. Я слишком много думаю о тебе. Только о тебе, Черный Мышь, я и думаю.

Черный Мышь! Не черный же ты человек, кровью стихи писать я не буду! Есть для этого ручка!

Не вижу тебя, не слышу. Но, кажется, ты где-то здесь, кружишься, надо мною куражишься.

А я над невидимым тобою кружу, словами, словно конфетти, тебя осыпаю. Словно снегом, которого давно я не видел, а ты, наверное, никогда. Так и я, многого не видел того, что тебе близкому к земле убедительно отвратительно видно. Поэтому общий язык нам найти невозможно. Мне жаль. А тебе?

Ты, которого легче представить в свите сатаны, чем ангела, ты ушел. Ты, влезающий в самые крошечные щели, как скрупулезный ученый в мельчайшие детали, ты не приходишь. Твой образ от тебя отделился. Жив ты или ты мертв, этот образ живет. Его черты я цитирую по памяти, как еще живой Верлен стихи Рембо, уже мертвого.

Ты не шуршишь. Не-шуршание тяготит, словно стих загнанного в подполье поэта. Ты ритм его стихов перегрыз, и они опали парусами, ветром оставленными.

Уходящие не грустят. Грустят остающиеся.

Приснилось: надеваю маску - лицо Черного Мыша. В этом сне мне снится сон о Черном Мыше или ему обо мне? Вопросительный знак убираем. И так слишком много вопросов.

Вот, один еще. Только один.

Мне хотелось бы видеть со стороны, как я умираю. А тебе, этого хочется?




© Михаил Ковсан, 2018-2024.
© Сетевая Словесность, публикация, 2018-2024.
Орфография и пунктуация авторские.





НОВИНКИ "СЕТЕВОЙ СЛОВЕСНОСТИ"
Андрей Бычков. Я же здесь [Все это было как-то неправильно и ужасно. И так никогда не было раньше. А теперь было. Как вдруг проступает утро и с этим ничего нельзя поделать. Потому...] Ольга Суханова. Софьина башня [Софьина башня мелькнула и тут же скрылась из вида, и она подумала, что народная примета работает: башня исполнила её желание, загаданное искренне, и не...] Изяслав Винтерман. Стихи из книги "Счастливый конец реки" [Сутки через трое коротких суток / переходим в пар и почти не помним: / сколько чувств, невысказанных по сути, – / сколько слов – от светлых до самых...] Надежда Жандр. Театр бессонниц [На том стоим, тем дышим, тем играем, / что в просторечье музыкой зовётся, / чьи струны – седина, смычок пугливый / лобзает душу, но ломает пальцы...] Никита Пирогов. Песни солнца [Расти, расти, любовь / Расти, расти, мир / Расти, расти, вырастай большой / Пусть уходит боль твоя, мать-земля...] Ольга Андреева. Свято место [Господи, благослови нас здесь благочестиво трудиться, чтобы между нами была любовь, вера, терпение, сострадание друг к другу, единодушие и единомыслие...] Игорь Муханов. Тениада [Существует лирическая философия, отличная от обычной философии тем, что песней, а не предупреждающим выстрелом из ружья заставляет замолчать всё отжившее...] Елена Севрюгина. Когда приходит речь [Поэзия Алексея Прохорова видится мне как процесс развивающийся, становящийся, ещё не до конца сформированный в плане формы и стиля. И едва ли это можно...] Елена Генерозова. Литургия в стихах - от игрушечного к метафизике [Авторский вечер филолога, академического преподавателя и поэта Елены Ванеян в рамках арт-проекта "Бегемот Внутри" 18 января 2024 года в московской библиотеке...] Наталия Кравченко. Жизни простая пьеса... [У жизни новая глава. / Простим погрешности. / Ко мне слетаются слова / на крошки нежности...] Лана Юрина. С изнанки сна [Подхватит ветер на излёте дня, / готовый унести в чужие страны. / Но если ты поможешь, я останусь – / держи меня...]
Словесность