там лежат они все погребённые пеплом большим
отсечённые насмерть вполне от квартир и машин
головного убора отринув спасительный навык
где прицельное солнце погибельней палаша
накрест жёны-мужья дети слипшиеся как лапша
ездоки зажигать патриоты распахнутых плавок
победившая пемза изверилась улеглась
невпопад кому в пах кому в горб кому в рот кому в глаз
кемалист подаёт водку-спрайт с напорхавшею серой
одинокое море не выговорит ничего
в мусульманских песках бога нет значит всё включено
всем прекрасен отель некрополь гордость линии первой
кто распластан в античных завалах не помня обид
кто воюя ресепшн бежал и своими убит
кто сорвался с балкона покончить с грядущим и прежним
хорошо что снижается день надвигается мрак
притаившись под сенью бейсболок мы выследим как
они скупо восстанут качнутся по-над побережьем
сколько было их тщившихся вон из постылых границ
с лежаком прорубаясь в пучину ликийских гробниц
на камнях раскалённых грустивших по русскому снегу
оставляя надежду и шлёпки на берегу
сквозь могильные волны я падаю но бегу
обречённый всегда возвращаться к последнему снэку
чтоб под дивной луною и смерть понимать как постой
и казаться живым по методике блока простой
шведский стол истребляя в угоду полночной изжоге
улыбаться звезде замечая как сам себе рад
погонять иноверцев и праздновать карс и царьград
и отбитый малахов курган с нашим знаменем в жопе
парикмахерской бритвы засечка покуда саднит и в ботинках ещё необжитых бушует жара
государь на железном коне ганнибалам сродни простирая раздольную длань объявляет пора
суетится листва неподвижен седой педсостав шепчут матери в траурных перьях кирпичным отцам
стой и ты при скорбях напрочь лето своё отсвистав наше дело сентябрь остальное ты выдумал сам
но пронзительна выправка сохнет красивая тушь трепет юнкерской курточки палец на темляке
потому что не жизнь а другая какая-то глушь завелась за мостами и рельсами невдалеке
потому что ползут цеппелины над дачами днём а в ночи напролёт перекличка степных блокпостов
так рассветные дети легки на военный подъём и на вечный отбой гробовой также всякий готов
это школьные яблони машут зовут умирать инвалиды геройских времён держат грозную речь
за четыре квартала отсель крадучись аки тать дом тебе отказавшей в любови успеешь поджечь
и взмахнув наблюдать за огнём на высокий турник что твой бывший поэт лотарёв на серебряный кедр
попрощаться с улыбкой её как натаскан из книг и с заветною картой её неразведанных недр
кем он был уходящий отныне с концами в войну от учебных забот дохляком дураком трын-травой
на допросах с указкой ревел отрицая вину проклинал город крепкий о язве просил моровой
спотыкался на лыжах беспомощность славил свою но когда грянет час и атаку комбриг проорёт
всё сполна он искупит в сплошном рукопашном бою смоет кровью своею и сам за собой подотрёт
сам же помнишь как жить на земле не умел не спешил врал своим и заброшенным утром бежал на причал
и гнилые берёзы над страшным оврагом крушил и вздымался языческий лес и слова различал
или бился кузнечик в засаленном спичкоробке и осока секла и брели и брели облака
ты заплатишь за всё с остриём в затвердевшей руке как тебе обещал извиваясь всеобщий плакат
и пройдут поезда пароходы привет мальчишу и напишет гайдар только ты никого не жалей
там где скрежет суставов и каменных лопастей шум и отравленный пар с галицийских бывалых полей
на ветру на ветру пресловутой страны поперёк ставя локти от синих мундиров и черных рубах
и глядясь как блаженный какой или вовсе пророк и горючая смесь на твоих волосах на зубах
дед мой лётных дел мастер и плотник седой
на мосту над прохожей водой
это впалая родина нам далека
заповедный отверст котлован
ветер с привкусом ржавчины и молока
небольшие полощет слова
то ли пой то ли плачь ни стромынь ни киржач
по оврагам твои лешаки
нелюдимого внука за плечи держа
слушать повесть горбатой реки
помаши проступившим тебе деревням
занесен неминуемый серп
пережиток скупой папирос и кремня
вымок наглухо в черной росе
ни купавна ни ельня канун покрова
огороды гробы погреба
подружи меня твердью стальной причащён
с этой треснутою вышиной
девяносто четвертый предсмертный ещё
не докурен над клязьмой шерной
постоим у беззубой мещеры в углу
пусть склоняются веси во тьму
ни ильинский погост ни корякин ни луг
мне уже не сыскать одному
зараженное время промолвишь потом
снится голос беды из воды
но небесный механик в военном пальто
детских глаз по стране поводырь
с быстрым пламенем старости в талой руке
жив со мной от реки и к реке
непонятный введенский с промозглым пайком
меж сугубых утёсов и скал
из недружеской яви свисая тайком
не заметил как вовсе не стал
кто нас из дому дернул в такую казань
все светила развернуты вспять
и всему по порядку как сам доказал
наступает сто пятьдесят пять
будь же твёрд сочинитель подробных кончин
инженер говорящих собак
лесорубы сурово кладут кирпичи
возвращается пленник в барак
из-под посоха брызжет несметная казнь
меркнут падчерицы у реки
запевает металл распускается ткань
карандаш не находит строки
рожь ли лютики ночь неверна и ползка
ты поскачешь прощальней нельзя
ядовитым решёткам и смутным полкам
сумасшедшей тетрадкой грозя
вдоль советских долин где цветёт василиск
и надежда возможна едва ль
и курганы созвездий и лунная слизь
по дороге в обратный словарь
сон какой снится саше тугие стога
птица лещ рыба соболь трава пустельга
рай словесный у бледной плиты
ещё тянутся ветви в другую судьбу
но намылена прорубь в кромешном саду
и мгновенья плотны как плоды
беспощадные кони пылают плясать
учреждён небывалый азарт
ничего не успеть ни пером описать
ни раздавленным ртом рассказать
погоняй веселей рысаков костылей
огневые проселки в бреду
ты уже менелай ты уже галилей
на зеркальном скользя берегу
разгорается пуще фонарик смертец
может быть и потец и венец и свинец
бесконечною нефтью сочась в молоко
далеко далеко далеко
в дебрях тичино все та же шерна
с ловчей молитвой выходишь на берег
вся тебе старица разрешена
тёплый ребенок в речном подреберье
споротый мостик до кости зализан
скрежет осоки вдоль дачных залысин
в сизый горбыль проливная свирель
пальцы крепки мертвецов рыбарей
мама с чего начинаемся мы
в здешней природе какое-то слово
волею господа вовсе незлого
превозмогает селения тьмы
не засыпая стеречь поплавок
долго мерещится лед севастийский
воинства созваны сверстаны списки
выдох исход потолок
плачь по живым в обожжённом лесу
певчая веточка жалит запястье
русское детство подъемля к лицу
обережёшься от всякой напасти
беглая ртуть тяжелит родники
с просек протянуты ангельски клещи
щуря под курткой промозглые плечи
в соснах бледнеют твои двойники
были и мне чудеса и волхвы
дребезги лета в сетях паутинных
в сонных прудах урожаи плотвы
осень в карманах на дальних плотинах
мама как ласково нам на земле
жаться на отмелях заклязьморечья
в серых местах от каких не отречься
весла раскинув грести по золе
славься превыше вселенский падёж
ветви поело стога разметало
так-то далеко и ветрено стало
края не сыщешь куда ни пойдёшь
так и стоим ни при чем и ничьи
милость животная к павшим и падшим
в неизречённой ли этой ночи
в этом ли свете слепящем
легкий отроче бауманский сам на ветру
запрокинув лицо у елохи
истекает песком обесцвеченный труд
пасторали твои и эклоги
но замри наугад под стеклом сентября
пусть что хочет сбывается мимо тебя
пробный кадр на мобильный спиною к воде
с чёрных набережных из нигде
что тебе посвист лобного времени над
головою уставшей глазеть
верный послушник отчей словесности в ад
не желает за чтенье газет
не мутят их ни дня ни футбол ни чечня
невысокая эта болезнь
только яуза в тесном затылком звеня
вниз по бывшей немецкой им кров и родня
только яуза помнит их здесь
в льдах москвы как расстрельный поэт нагадал
вот идут холодея шалея
им кивает филфаковский кинокефал
из изъеденной молью аллеи
в опустелую голову валит листва
но подкошено что-то в подвзошье
воспаленный вагон города без лица
руки навзничь и жизнь так кромешно близка
ничего не проходит похоже
то-то ты задичал на просторах родных
как овидий в свирепой керчи
и заточен на всех твой стальной воротник
просят крови дверные ключи
сквозь страницу саднит под ногтями москва
воспарить и послать поезд на хуй с моста
так и гнал бы рубя и калеча
ради вздорной сокурсницы полной любви
её глупых коленок упертых в твои
как зовут тебя вспомнить к конечной
как им нежен двоим трупный греческий гипс
невозможные прочим атрей и эгисф
в рукавах поездов безнадёжной страны
верный мрамор отбитый по локти
колоннады топорщатся из глубины
черви движутся в каменной плоти
но кириллицы острая чешуя колосится за клином клин
клин за клином на том ли ветру шумя с невеликих твоих равнин
кувырком чертенятки за сто лесов в земляничные города
глухариный сговор пчелиный сот травяная кишмя руда
вся земля слежалась в ней вкривь и вкось по зазубренный окоём
изогнулась мысь пересохла кость подорожник взмахнул копьём
соляная плеть ледяной поклон плавники городов со дна
эшелоны в степь станция полон князь срывающий ордена
выйти в ночь и звезду угадать одну кровенеющую челом
синеглазые буквы дрожат в аду мир задернут сплошным числом
поперёк перекатная хлещет голь вековую строгая корь
ни единой вести тебе благой над страною какой такой
мы крепки как крест за одним столом помним ближних по именам
обезлюдел двор обовшивел дом тёмный сирин звонит по нам
волчий след куриная слепота лают полчища голубей
спи-поспи солунская сирота никаких у тебя скорбей
выйдешь ли в полночь послушать котов
каждой ключицей к распятью готов
вышней любовью горя к палачу
крестную тень приспособишь к плечу
стражников римских шаги не слышны
мысли внутри как мытищи скушны
кесарь невзрачен невнятна душа
вялая сборная нехороша
здравствуй в деревьях былая родня
младшему верность ночную храня
встали рябин хохломских посреди
с памятниками на прошлой груди
все наши праздники прочь со стола
бита шальная посуда дотла
сдан алюминий повержена медь
милые прежние я ваша смерть
я её посвист в больничном саду
вперясь в стеклянную высоту
осень вскричавшая из низин
циннаризин и церебролизин
крапины йода слова за стеной
к медлящей тьме табурет приставной
чёрные простыни машут ещё
дольние хлопоты горний расчёт
это у нас под луной разлиты
сказки-раскраски жилой мерзлоты
вся-то хвалынь мне до дрожи видна
прямо за пристанью бьется волна
в дом ненадолго спускаются сны
в доме винтовки стоят у стены
ночью граница чужая земля
ночью не наши леса и поля
веруй художник в огрызки ногтей
вечно в ответе за тех в темноте
стреляный ссыльный и невыездной
славен ночною заботой одной
стой где ты жив чем ещё ты здесь свят
конные скачут и пули свистят
валятся звезды горит окоём
город повытрется вынется злая кровь прозвенит звезда
рваных покойников выгонят из метро
нету тебе ни имени ни стыда
жребий грошовый вонзает в ладонь ребро
все-то тебе филфаковки в пуховиках
русые брызги и свадьбы в военные дни
с песенкою одной в голубых висках
господи помяни меня отмени
кто тебя приберег для таких щедрот
голову вскинув ты отворяешь рот
скачущим с неба кузнечикам ледяным
путаешься в трамваях не помнишь дом
вывихнутой ли гитарой чужим вином
мучась с врагами детства по выходным
ночи твои полны хуетой в сети
пальцы легки как снег в отглагольной тьме
ты выбиваешь двадцать из десяти
тесно спелёнатый у декабря в бельме
это с тобой серебряная шинель
блудный апостол роммель спешит в дамаск
пепельный мальчик с остоженки весь донель-
зя распахнутый выкормыш зимних ласк
ты ли московскую слякоть в груди нося
так щебеча и пролетным снежком давясь
медлишь на крымском наискосок двоясь
ни отыграть ни переиграть нельзя
то-то свисают ангелы из окон
скалится в вышних рождественская слюда
нас не помял кавказ не подмёл омон
слышишь ли ты как бесшумна твоя судьба
там где скорбям и кладбищам поперёк
в горле твоем воркующий костерок
с мусором слов дребезжащим на сквозняках
силится перегореть но никак никак
Айдар Сахибзадинов. Жена[Мы прожили вместе 26 лет при разнице в возрасте 23 года. Было тяжело отвыкать. Я был убит горем. Ничего подобного не ожидал. Я верил ей, она была всегда...]Владимир Алейников. Пуговица[Воспоминания о Михаиле Шемякине. / ... тогда, много лет назад, в коммунальной шемякинской комнате, я смотрел на Мишу внимательно – и понимал...]Татьяна Горохова. "Один язык останется со мною..."["Я – человек, зачарованный языком" – так однажды сказал о себе поэт, прозаик и переводчик, ученый-лингвист, доктор философии, преподаватель, человек пишущий...]Андрей Высокосов. Любимая женщина механика Гаврилы Принципа[я был когда-то пионер-герой / но умер в прошлой жизни навсегда / портрет мой кое-где у нас порой / ещё висит я там как фарада...]Елена Севрюгина. На совсем другой стороне реки[где-то там на совсем другой стороне реки / в глубине холодной чужой планеты / ходят всеми забытые лодки и моряки / управляют ветрами бросают на...]Джон Бердетт. Поехавший на Восток.[Теперь даже мои враги говорят, что я более таец, чем сами тайцы, и, если в среднем возрасте я страдаю от отвращения к себе... – что ж, у меня все еще...]Вячеслав Харченко. Ни о чём и обо всём[В детстве папа наказывал, ставя в угол. Угол был страшный, угол был в кладовке, там не было окна, но был диван. В углу можно было поспать на диване, поэтому...]Владимир Спектор. Четыре рецензии[О пьесе Леонида Подольского "Четырехугольник" и книгах стихотворений Валентина Нервина, Светланы Паниной и Елены Чёрной.]Анастасия Фомичёва. Будем знакомы![Вечер, организованный арт-проектом "Бегемот Внутри" и посвященный творчеству поэта Ильи Бокштейна (1937-1999), прошел в Культурном центре академика Д...]Светлана Максимова. Между дыханьем ребёнка и Бога...[Не отзывайся... Смейся... Безответствуй... / Мне всё равно, как это отзовётся... / Ведь я люблю таким глубинным детством, / Какими были на Руси...]Анна Аликевич. Тайный сад[Порой я думаю ты где все так же как всегда / Здесь время медленно идет цветенье холода / То время кислого вина то горечи хлебов / И Ариадна и луна...]
