* Милая фраза одного из кураторов "Полёта разборов", которую я привожу безо всякой иронии. Эта фраза очень важна для понимания взаимодействия поэзии и критики. Формат сиюминутной критики, который я позволил себе ниже обозначить, формат разговора поэта и критика в пространстве комнаты, а не печатного листа, тоже не избавлен от обязательного разделения жанров, от порядка действа. Поэты справа, критики - слева, пожалуйста. И это не блажь организаторов, а самозащита поэзии от комментария и мгновенного слова, всегда снижающего её пафос. Контакт требует минимальной, но дистанции, разных рядов в зале, разного полюса хоть в чем-то.
Поэзия не располагает к дискуссиям, в этом я был всегда убеждён. Между критическим разбором и прочитанным стихотворением необходима дистанция для отзвука, осмысливания, проверки слуха. И раз высказанное мнение, зафиксированное на бумаге, обречено на опровержение либо дополнение опять же - на бумаге, с дистанции. Так выстраивается система, "облако" тегов к тексту поэта, которое помогает сопоставлять его с коллегами. И потому был особенно любопытен опыт участия в проекте "Полёт разборов", который в очередной раз прошёл в Москве на литературной площадке "На Делегатской". Кураторы Борис Кутенков и Марина Яуре приглашают авторов со сложившейся стилистикой, самодостаточных, имеющих свою литературную судьбу. Среди критиков, обсуждающих тексты, также преобладают профессиональные писатели. И как оказалось, формат сиюминутной, если угодно, критики вполне возможен: только дискуссия возникает по иным, в отличие от письменного мира, законам. Повторюсь, особенно важно, что приглашенные кураторами поэты - уникальны, и одновременное перекрещение в одном пространстве прочитанных текстов оказывается особого рода задачей для критика.
* * *
Чтение подборки Нины Красновой сравнимо с коллекционированием тавтологических, обеднённых рифм и словарных казусов. Понятно, что поэт не грубит, а эксплуатирует приём. Жизнь моя не в розах - / в стрессах и неврозах. // И я на жизнь мою не жалуюсь, не сетую, / И на судьбу свою не жалуюсь, не сетую. // И там глясе столпам на блюде подают, / И счастье, как глясе, на блюде подают. И так далее. Композиционно эти намеренно опрощённые повторы (словно причитание вполголоса) внутри каждого стихотворения роли сильной не играют, но своей повсеместностью в каждом тексте намекают - это сознательная конструкция, система, некое противодействие со стороны поэта иной стилистике, возвышенно-утончённой, наивной, любительской. Взгляд из темноты, чем горше, тем и проще и... по-скоморошьему ("Крутые частушки" и "Портреты поэтов" наводят на такие мысли). В колпаке шутатком, удобен для обозреванья, печалей накачальникам, весь лаврами оброс Иосиф, выпивший на посошки. Эдакое отчаянное барокко. Можно конечно, вспомнить Елену Шварц -
Гора, похожая на вал, Морской девятый вал. И там монашенка одна Выходит на обрыв одна.
Можно и возвести это барокко в ранг абсолютной уверенности автора в своих силах. Так это и есть, видимо, но только странное дело - боязно, неуютно от этой силы и контрастности выразительных средств. Да, яркие краски, но слишком стал тонок холст - того и гляди, прорвется. В ряде циклов, задуманных, насколько можно судить, почти интимными и предельно лиричными (например, в цикле об Александре Шамардине или в стихотворении о матери), возникает диссонансное звучание. Допустим, что это свойство нынешнего времени, в котором любые громкие звуки причиняют порядочную боль: рябит в глазах от узоров, пугает скорость мегабайтов. Заменить гуашь на акварель? Возможно, но это будет уже другая подборка.
* * *
Если не хватает простора, то выходить нужно к этим стихам. Заметно стремление Фазира Муалима заглянуть неимоверно далеко - к началу, к слову. Это простор нешуточный, и меж таинственных, волнующих образов встречаются откровенные возгласы, несдержанный восторг. (На-ааааа моей груди).
Громкое восхищение творцом вселенной на самом деле нет-нет, да и вызывает сомнение - не собой ли любуется поэт, не своей ли способностью видеть так много? Слово, рифма, мифология, песня, идея, дыхание воды под грунтом, идеал, египетская ночь. Мечта - это одно, это хорошо, но не всегда точно она воплощается в том самом таинственном слове. Умерить мечту, огранить точнее слова и настроиться не на звучание долины под Эверестом, а на серую пыль на листе клёна? Пусть простит поэт за эту "резолюцию". И ещё одно - поклон автору за строки:
И мне бы прислониться, отдышаться у плетня в фруктовом саду моих родителей.
Большего, и правда, не надо.
* * *
Вы, помните, конечно, это у Кушнера:
Мне дорог жизни крупный план, Неровности, озноб, И в ней увиденный изъян, Как в сильный микроскоп.
И крупный план - дорог. Но ещё дороже он в контрастном сочетании с панорамными планами постсоветской действительности, воплощённой в подборке стихотворений Михаила Свищёва. Или советской - это не так важно. Не так важно, в каком году происходят события фильма Германа "Хрусталёв, машину!", не так важно, когда, в каком году преломляется солнечный луч в бутылке лимонада в стихотворении Свищёва "Местные авиалинии". Главное - как это сделано. Риторика, что жизнь дана прежде смерти для справедливости, мотив старой доброй песенки на затертой патефонной пластинке, - это пространство у Свищёва и видится, и слышится, и звучит. Существует. Вещи, вызывающие озноб и нежность одновременно - откуда-то из памяти о юности и маленьком городе. И юмор:
И Сталин молодой, как мукузани, И Микоян без всяких ГМО.
А ещё чувствуется дистанция, которую держит поэт по отношению к собственной лирике. Столь остра оптика Свищёва, что он позволяет себе писать как бы циклами, протаскивая мотивы и темы из текста в текст, кое-где повторяясь, кое-где подавая веселые знаки своим современникам-поэтам. Особенно показательно в этом смысле "Монгольское танго". То простодушие, то вдруг взгляд с прищуром, контраст, смена планов. Тут целый модернизм, усвоенный у Заблоцкого, Пастернака, Тарковского и много ещё у кого - развить бы эту тему и вчитаться в целую книгу Михаила Свищёва.
* * *
Слова ткутся одно за другим, образуя ткань, где тоньше, где плотнее. Гимн Фелисии в одном из стихотворений Наталии Черных как предмет для обстоятельного разговора о композиции и тонкой грани между поэтической речью и прозой. Ничуть не устаревшая, к слову, тема. Особая трагическая роль лирического стихотворения заключается в яростном упорстве поэта - упорстве отрицания подлинной действительности, настоящих бед, с которыми мы сталкиваемся в настоящей жизни. когда трогая кости мои, вспоминал об ушате и ливнях / это было моим послесмертием. Чем плотнее стих, тем ярче ощущение беды. Смерть - не игрушка, "из похорон элегии не выкроишь", писал Иннокентий Анненский. И насколько же проще представить себя собеседником Фелисии в прозе! В поэтическом тексте - это задача для читателя не менее сложная, чем для поэта. Возможно, я слишком примитивно понимаю тему, но мне кажется, что это элегия об одном из способов существования поэта, а именно после смерти. Что жизнь, что смерть - ему ведь не важно. Конечно, это несколько декадентская мысль, доставшаяся нам в наследство от Эдгара По, французов и притворщика Брюсова. Прозаик, воплощая идею небытия, крутится в офисном кресле с чашкой чая. Поэту нужно чуть больше, помимо отбора точных слов и выстраивания их в столбик - отказаться еще от собственного эгоизма и созерцания себя. Вот-де, как я проник за грань, я есмь речь. Нет, в "Фелисии" самолюбования нет. Есть то нужное напряжение и загадочный ритм, которые дают почувствовать красоту, саму идею красоты, то есть то с трудом выразимое ощущение, которое испытываешь, когда читаешь стихи.
Айдар Сахибзадинов. Жена[Мы прожили вместе 26 лет при разнице в возрасте 23 года. Было тяжело отвыкать. Я был убит горем. Ничего подобного не ожидал. Я верил ей, она была всегда...]Владимир Алейников. Пуговица[Воспоминания о Михаиле Шемякине. / ... тогда, много лет назад, в коммунальной шемякинской комнате, я смотрел на Мишу внимательно – и понимал...]Татьяна Горохова. "Один язык останется со мною..."["Я – человек, зачарованный языком" – так однажды сказал о себе поэт, прозаик и переводчик, ученый-лингвист, доктор философии, преподаватель, человек пишущий...]Андрей Высокосов. Любимая женщина механика Гаврилы Принципа[я был когда-то пионер-герой / но умер в прошлой жизни навсегда / портрет мой кое-где у нас порой / ещё висит я там как фарада...]Елена Севрюгина. На совсем другой стороне реки[где-то там на совсем другой стороне реки / в глубине холодной чужой планеты / ходят всеми забытые лодки и моряки / управляют ветрами бросают на...]Джон Бердетт. Поехавший на Восток.[Теперь даже мои враги говорят, что я более таец, чем сами тайцы, и, если в среднем возрасте я страдаю от отвращения к себе... – что ж, у меня все еще...]Вячеслав Харченко. Ни о чём и обо всём[В детстве папа наказывал, ставя в угол. Угол был страшный, угол был в кладовке, там не было окна, но был диван. В углу можно было поспать на диване, поэтому...]Владимир Спектор. Четыре рецензии[О пьесе Леонида Подольского "Четырехугольник" и книгах стихотворений Валентина Нервина, Светланы Паниной и Елены Чёрной.]Анастасия Фомичёва. Будем знакомы![Вечер, организованный арт-проектом "Бегемот Внутри" и посвященный творчеству поэта Ильи Бокштейна (1937-1999), прошел в Культурном центре академика Д...]Светлана Максимова. Между дыханьем ребёнка и Бога...[Не отзывайся... Смейся... Безответствуй... / Мне всё равно, как это отзовётся... / Ведь я люблю таким глубинным детством, / Какими были на Руси...]Анна Аликевич. Тайный сад[Порой я думаю ты где все так же как всегда / Здесь время медленно идет цветенье холода / То время кислого вина то горечи хлебов / И Ариадна и луна...]
