Как стихи на чужом языке или вовсе без слов,
или просто нехитрый мотив, несказанно чудесен...
Мне бы сразу понять, что ты, странник, и впрямь Крысолов
и, конечно, не слушать твоих обольстительных песен.
В старом Хамельне ночь, и еще не сбивается с ног
по исчезнувшим детям хозяйка, ей снится похлебка;
бургомистру в сенате повторно доверили срок;
и трактирщику снова причудилась полная стопка.
Городские ворота спросонья открыл часовой,
почему-то он был равнодушен до странных прохожих.
Лишь луна озирала окрестности желтой совой,
но пока ни о чем в своей лени не ведала тоже.
Я еще не старик, но мой Хамельн уже так постыл...
Забери и меня, Крысолов, если дело за малым;
вдалеке от золы очага, от отцовских могил,
может статься, еще обрету все, чего не хватало.
Я уже не ребенок, внимаю добру равно злу,
за одним и другим я входил в полноводные реки.
Крысолов, обучи. Обучи своему ремеслу,
чтоб оно не исчезло с тобой, не пропало навеки.
Если бы тайный советник вкусил этой речи -
смог ли, играя, дожить до восьмидести двух?
Сброд ста языков проводит у пирса весь вечер
и оскорбляет акцентом изнеженный слух.
В ратуше судят, убрать ли от пристани сваи
старых причалов, но дело никак не идет -
благо для чаек. И прусскую спесь покрывает
как благородную патину жидкий помет.
Парусник, свежие сходни; воздушные змеи
над головами матросов, туристов, зевак;
и с неохотой на башне, но все-таки реет
в пору крестовых походов потрепанный флаг.
Если и ты, заблудившись как праздный прохожий,
тоже однажды под вечер окажешься здесь,
мокрого дерева, рыбы, продубленной кожи, -
запахов моря нахлынет пьянящая смесь;
и ни земной человек, ни небесная птица
в эти мгновения твой не нарушат покой.
Эльба спешит разветвиться в каналах и слиться
с морем, дотронуться моря прохладной рукой.
Небо стало как последняя рубаха.
Покидая накануне Капернаум,
все добро раздал Малахия, как учит,
собирая разноликий люд на площадь,
босоногий проповедник с медной рыбой.
И смеялись над Малахией бродяги,
никогда не жившие в домах с садами:
дорогое ложе, пышный виноградник
и красавицу из Мидии оставил,
а повесил рыбу медную на шею.
"Пусть становятся грубее руки, кожу
обожжет скорей неласковое солнце.
Если выведет дорога в новый город,
на окраине жилище для ночлега
отыщу по медной рыбе над дверями..."
Как ребенок, удивляясь свежим краскам
неба и земли, он направлялся в горы,
не успев еще, как водится, постигнуть
разочарования. Казалось, ветер
доносил ему вдогонку запах рыбы.
Облака над иудейскою пустыней
истончились. Через рваную прореху
медно-красный луч упал на хмурый камень,
притворившийся сейчас огромной рыбой.
И померк левиафан за горизонтом.
Горький язык, распалённое дерево речи
корни пускает в удобренной ямке за нёбом
и собирает в себя все чудесные соки,
горечь всех впадин желанного тела, - подмышек,
паха, - из каждой глубоко запрятанной поры.
Эта река возвращается в древнее русло,
влагу даря пересохшей долине, и снова
сладкие корни аира растут через ступни,
острые стебли осоки царапают щёки,
вьюн оплетает живот как античную урну.
Зрение стало ненужным и сомкнуты веки,
из уголков выступает прохладная жидкость.
Если собрать языком, нужно быть осторожным:
можно случайно разрезать уздечку ресницей,
можно поранить гортань или нежные дёсны.
...Карие, словно янтарь, они дремлют и дышат
тихо до самой минуты надрыва дыханья.
Горечь растёт, обжигает все складки и трубки
лёгкого, бронхов и горла. Прикушены губы -
с горькими соками смешаны сладкие соки.
Кисти расслабленных рук, разве это не корни,
всюду они проникают в стремлении к влаге.
Линия жизни становится зеркалом глины,
ногти врезаются в кварц и дробят его зёрна.
Ты еще чувствуешь пальцы, ты чувствуешь пальцы.
Это птицы над нами застыли в стекле, -
или словно в какой-то прозрачной смоле, -
так, что взмахи их крыльев замедленны, сонны,
и доносятся сверху то вздохи, то стоны.
Это холм и долина с ленивой рекой, -
до которой отсюда тянуться рукой,
повторяя ладонью изгиб ее русла -
и река отзовется старинно, как гусли.
Это дом с острой крышей и сад у холма
(припорошена чуть горизонта кайма)
и молчание над обитаемым миром
в стылом воздухе, между землей и эфиром.
Это музыка (или туман) или снег
оседает на наш заплутавший ковчег.
Это крутится медленно та же пластинка.
Новый век догоняет как кошка снежинку.
Вот и уходит, оставив пустые облатки,
пару монеток, хандру и лукавые речи, -
вволю намедни с тобой наигравшийся в прятки, -
месяц двуликого Януса. Ладно, до встречи...
Если, отринув сомнения, было бы можно
в кои-то веки довериться лучшему богу,
жили с тобой неразлучно, деля осторожно
счастье, и горе, и хлеб на двоих понемногу;
и берегли бы, любовно и неторопливо,
каждую мелочь; и, верно, не знали печали;
утром, пропитанным запахом кофе и сливок,
за руки взявшись, до вечера не разнимали.
Кто там стучится в калитку? Не сам ли двуликий, -
может, наскучило спать под замерзшим подзолом
или случайно разбуженный солнечным бликом, -
жжёт воспаленное горло февральским ментолом?
Заблудившись однажды осенней порой в череде
странных снов, ты окажешься в маленькой комнате, где
приступает к своей монотонной работе паук,
принимает и форму, и запах, и вкус каждый звук:
каждый шаг превращается в поступь, а шорох страниц -
в шелест моря; над миром главенствует скрип половиц.
Сообразно ему обрывает листву за окном
с веток яблони ветер; покинув лесной водоем
с каждым скрипом луна - осторожный впотьмах пешеход -
поднимается ветка за веткой на облачный свод
как по лестнице. Скрип половицы, высокий - одной,
тоном ниже - еще. Кто-то встал у тебя за спиной.
(Дышит в ухо и трогает волосы.) Может быть, он, -
человек или призрак - в тебя простодушно влюблен,
но не в силах открыться... А, может, его вовсе нет,
и неясную тень на стене начертил лунный свет.
Или это всего лишь обман четырех из пяти
твоих чувств, и ему суждено так же быстро пройти,
как возникнуть. Попробуй спросить обо всем у зеркал,
в чьих владениях сам ты, бывало, приют обретал;
обратись - как испуганный мальчик - к самой тишине,
той, с которой когда-то ты тоже был счастлив вполне;
к ветхой мебели, мутному фото, которому пыль,
а не рамка давно придает респектабельный стиль.
Ты не спишь. Или спишь. Или просто не можешь заснуть,
оттого, что вокруг пеленой непроглядная муть,
что взметнулась со дна - то ль случайно зашедшей сюда
беспокойной души, то ль покрытого ряской пруда,
о котором ты грезишь - лесной колыбели луны -
И еще непонятней, что - явь, а что - сон, полусны.
Разлетаются даты настенного календаря,
исчезают бесследно заклятья лесного царя;
взгляд задержит причудливый знак на одной из страниц
старой книги - и вновь за спиной этот скрип половиц.
Монотонно, бессонно по-прежнему с пряжей паук.
Что-то вновь ускользает из рук безвозвратно, как звук.
Айдар Сахибзадинов. Жена[Мы прожили вместе 26 лет при разнице в возрасте 23 года. Было тяжело отвыкать. Я был убит горем. Ничего подобного не ожидал. Я верил ей, она была всегда...]Владимир Алейников. Пуговица[Воспоминания о Михаиле Шемякине. / ... тогда, много лет назад, в коммунальной шемякинской комнате, я смотрел на Мишу внимательно – и понимал...]Татьяна Горохова. "Один язык останется со мною..."["Я – человек, зачарованный языком" – так однажды сказал о себе поэт, прозаик и переводчик, ученый-лингвист, доктор философии, преподаватель, человек пишущий...]Андрей Высокосов. Любимая женщина механика Гаврилы Принципа[я был когда-то пионер-герой / но умер в прошлой жизни навсегда / портрет мой кое-где у нас порой / ещё висит я там как фарада...]Елена Севрюгина. На совсем другой стороне реки[где-то там на совсем другой стороне реки / в глубине холодной чужой планеты / ходят всеми забытые лодки и моряки / управляют ветрами бросают на...]Джон Бердетт. Поехавший на Восток.[Теперь даже мои враги говорят, что я более таец, чем сами тайцы, и, если в среднем возрасте я страдаю от отвращения к себе... – что ж, у меня все еще...]Вячеслав Харченко. Ни о чём и обо всём[В детстве папа наказывал, ставя в угол. Угол был страшный, угол был в кладовке, там не было окна, но был диван. В углу можно было поспать на диване, поэтому...]Владимир Спектор. Четыре рецензии[О пьесе Леонида Подольского "Четырехугольник" и книгах стихотворений Валентина Нервина, Светланы Паниной и Елены Чёрной.]Анастасия Фомичёва. Будем знакомы![Вечер, организованный арт-проектом "Бегемот Внутри" и посвященный творчеству поэта Ильи Бокштейна (1937-1999), прошел в Культурном центре академика Д...]Светлана Максимова. Между дыханьем ребёнка и Бога...[Не отзывайся... Смейся... Безответствуй... / Мне всё равно, как это отзовётся... / Ведь я люблю таким глубинным детством, / Какими были на Руси...]Анна Аликевич. Тайный сад[Порой я думаю ты где все так же как всегда / Здесь время медленно идет цветенье холода / То время кислого вина то горечи хлебов / И Ариадна и луна...]