Словесность

[ Оглавление ]








КНИГИ В ИНТЕРНЕТЕ


Наши проекты

Мемориал-2000

   
П
О
И
С
К

Словесность




НАНО  И  ПОРНО

(отрывок из романа)


ВНИМАНИЕ!

Следующий ниже текст содержит описания из области сексуальных отношений и ненормативную лексику. Если вас шокируют подобные темы и выражения, рекомендуем вернуться к оглавлению "Сетевой Словесности".
Приступая к чтению данной публикации, вы делаете это по своей доброй воле и на свой страх и риск.




Часть вторая

Глава первая

Истирая стратосферу о наждак звезд, истирая наносферу о пиджак звезд, как потомок отца своего и как сын своего сына Звездохуй поднимался в черные хаосы. Как человек с короной на голове, венец бесчестья и славы, посмертное половодье семени, зрячая течка огня и несокрушимые отныне железные сопла.

"Ибо отец твой Земля, а мать Небо".

Звездохуй поднимался вниз. Он совершал путешествие в центр Земли.

Клея квадраты в альбом - складная лестница рукописи в небо - знать, что отец твой Земля.



Алексей Петрович возвращался из урологической клиники на трамвае. Старая, Шаболовская еще башня для дураков, бочка с квасом, совокупляющаяся с бутиком, разрешающаяся в продавца видеофильмов и рассеивающаяся в мягкие, окружающие Алексея Петровича тела.

"Кто проанализирован, кто освобожден от роковой ошибки и кто оплакан?"

Но эти мудаки пассажиры совсем не обращали на него внимания. Как будто бы рядом с ними не было никакого Звездохуя! А ведь это именно Звездохуй сидел сейчас у окна. Натуральный, бугристый слегка, оранжевый ствол, блестящая розовая головка и небрежно развалившиеся в кресле шары, скрытые под рубищем мошонки. Нет, его соотечественникам явно недоставало реальности.

Алексей Петрович встал и расправил складки рубища. Было пора выходить.

- На следующей не выходите? - спросил он грубое лицо с можжевеловым подбородком и гниловатым огоньком ожидания нетрезвого алкогольного скандала в глазах.

- Не выхожу.

Звездохуй отодвинул тело обладателя можжевелового лица в сторону и стал протискиваться сквозь массу других мягких и равнодушно галлюцинирующих в себя тел. Он раздвигал их легко и свободно. Пробадывал внутренности трамвая, набитые требухой их снов наяву.

И, наконец, вышел наружу.

Вагон - теперь не более, чем железная коробочка на колесах, слепо движущаяся по рельсам и подобострастно слизывающая власть электричества - покатился дальше в сторону крематория.

"О, раздвигающиеся черные шторки ворот! Так въезжай же, дорогой, о, въезжай в адское сопло, туда тебе и дорога".

Огненное возмездие зашипело, стала плавиться сталь, стали испаряться в ничто галлюцинирующие тела.

"Блядь, не узнать самого Звездохуя!"

Из трубы крематория полетели черные хлопья, венки, золотые коронки. Алексей Петрович реально переходил дорогу.

"Вырвать водителя из автомобиля? Да хуй с ним, пусть устремляется сам".

Водитель почтительно пропускал, Алексей Петрович навигировал маршрут в центр Земли. Небо, оплаканное Тимофеевым, очищалось. Трезвые струи дождя уходили на Запад.

"Освободить отца, закованного в самом центре Земли".

Домой Алексей Петрович попал где-то к трем.

Ольга Степановна встретила его вся в перламутровом, она уже раскрывалась, как раковина.

- Где ты был, Адам? - спросила Ева.

- Я просто слегка задержался.

- У нас есть повод, но нет коньяка, - она загадочно улыбнулась. - Я быстренько. В универсам.

Когда она вышла, он не снимая ботинок, прошел в спальню и просто залез в ее вазу. И вытащил оттуда все ее драгоценности.

"Каждую ночь ты пожирала наших детей, ненасытная самка огня. О, отец! Или это судьба космонавта, сгорающего в свете дня, подобно ночным светилам?"

Алексей Петрович поставил вазу обратно, взял герметический клей и аккуратно подклеил дно вазы к поверхности серванта.

"Стать самому своим сыном".

Надо было спешить. Уже приближались на ходулях призрачные дома терпимости. Из предутренних туманов выплывали изжаренные телки выморочных удовольствий, клизмы машинок БДСМ, экзотические наручники, хлысты, кляпы, золотой дождь, фистинг... Торговали органами, разложенными на прилавках. Еще живые влажные, они вымученно предлагали себя, как последние крабы, поднятые со дна. Они хотели соблазнить Звездохуя как морепродукты. Одна из пизд, самая старая и самая жесткая, даже стала нахваливать складную лестницу рукописи, особенно четырнадцатый ее фрагмент. Прошмандовка хотела соблазнить Петровича небесной машинкой, но Звездохуй знал, что его отец - Земля.

Витрины вдруг лопнули, брызнули и исчезли. Прошмандовка оказалась не более, чем галлюцинацией гигантского порнографического пузыря.

- Куда ты? - удивленно спросила Ольга Степановна, возвратившись с бутылкой Napoleon и сталкиваясь с Алексеем Петровичем в дверях.

- Я скоро вернусь, - кротко улыбнулся он. - Я же твой бог.

Отлет в центр Земли был неизбежен, и прощание не стоило затягивать. Собственно, отлет давно уже черпал свою силу в прощании. Так каждое вопрошание черпает свою силу в ответе. Алексей Петрович знал Хайдеггера в лицо, несмотря на уважение к Тимофееву, Делезу и Гваттари.

В центре Земли было скрыто огненное ядро Отца. Звездохую предстояла трудная работа. Где надо было начинать бурить? Москва уже давно была застроена публичными домами нефтяников. Афины? Дионис усмехнулся, вспоминая деловитых гречанок, торгующих телами рядом с Акрополем. Фивы? На сей раз уже пронзительно засвистел Осирис - о, эти долларовые дайвинговые египтянки. Но где тогда?

Где?

ГДЕ?

Алексей Петрович позвонил Муклачеву. Муклачев был еврей. Он должен был знать. "Что там с Израилем?" - тихо спросил Алексей Петрович. Муклачев горько заплакал, он был старый друг, еще со школьной скамьи.

Итак, ответа не было. Но был трамвай. И этот сука-трамвай уже выезжал обратно из крематория! Алексей Петрович остановил водителя такси, который находился в такси, и потому остановился вместе с такси. И поехал вместе с ним и с такси в аэропорт.




Глава вторая

"Я не Миссима, чтобы описывать пристальность неба, его сжатый, пламенеющий узкой полоской закат. Сверхзвуковые скорости - фикция тела. Звездохуй описывает рассвет".

Алексей Петрович смотрел в окно лайнера, в просторечии называемое иллюминатором. Перед его взором в темноту простиралось крыло с мигающей на конце красной лампочкой.

"Звездохуй будет бурить в Кхаджурахо", - сказал про себя Алексей Петрович.

Кхаджурахо был маленькой деревенькой где-то в центральной Индии, ближе к ее востоку. Судя по всему, мягче всего почва была там. Алексей Петрович догадался об этом в такси.

С визами естественно помог Муклачев. Алексей Петрович хотел позвонить Тимофееву, он хотел взять с собой в Кхаджурахо и Тимофеева. Драгоценностей, украденных из вазы, хватило бы и на него. Но у Тимофеева не было телефона и позвонить ему без номера было некуда.

"Вдобавок сейчас он, наверняка, все равно занят. Уходит с тучами на Запад".

Разносили напитки. Стюардесса была в розовых чулках. Алексей Петрович вдруг почувствовал нестерпимое желание ее трахнуть.

"Блядь, ну просто наваждение какое-то".

Это была компания "Air India" с шикарными индианками-стюардессами на борту. Они разносили прохладительные напитки.

"О, моя мама, мамочка моя, в тебе зреет мое семя. Плод моей радости и смеха, отчаяния и печали. Своим сыном вырасту в тебе я, свой отец. В самом центре Земли моей обетованной. О, моя мама, мамочка моя, в тебе зреет мое семя!"

Самолет набирал высоту. Индианка разливала газированный напиток.

"Может быть, загрузить ее в туалет и вставить ей там драгоценностей? Или это есмь преждевременно?"

- Пуйдемте, пуйдемте, - тихо залепетала она по-русски, словно бы читая его мысли.

Мерзавка наклонилась к самому уху Алексея Петровича и прядь ее волос скользнула по его щеке, щелкая властью электричества. Запахло сандалом.

Звездохуй встал. Глаза индианки блестели. Губы - огромные розовые бутоны - приблизились. Упругий сосок груди, спрятанный под легким сари, неожиданно коснулся его плеча. Касание соска было столь изумительно, что Алексей Петрович погрузился весь в какой-то сладкий озноб. Словно бы он и сам в себе распускался, как роза. Влажный тропический взгляд индианки соскальзывал все ниже и ниже. Алексея Петровича залихорадило.

- Ну же, - шепнула она, забирая пустой стакан из-под прохладительного напитка.

А он все еще медлил.

"Бить, бить, бить ее шикарную жопу о стенку узкой кабинки туалета, насаживая и насаживая..."

Алексей Петрович облизнул по-прежнему сухие губы и тихо сказал:

- В гостинице.

Кобра усмехнулась и, шурша розовыми чулками, грациозно удалилась в проход. В воспаленном воображении мучительно разгорались ее ляжки.

"О, как мучительно она трет... Разреши хотя бы один раз простить это небо, папа... Пожалуйста".

Но отец был строг:

"Ты, что, не можешь потерпеть до Кхаджурахо?!"



Через четыре часа Алексей Петрович уже был на земле и пил в гостинице, сидя за одним столом с четырьмя слонами. Он закусывал вместе с ними разноцветным рисом. Он сидел с этими четырьмя слонами за одним столиком, который легко мог поехать в сторону и пробить насквозь стену гостиницы, вылететь на хуй вместе с вывернутыми наизнанку кирпичами, лопнувшей штукатуркой, четырьмя слонами и Алексеем Петровичем с тринадцатого этажа.

"Наверное, они об этом и не догадываются", - подумал Осинин, исподволь, из-под руки разглядывая слонов. Их огромные чешуйчатые головы были укутаны разноцветными тюрбанами. Слоны невозмутимо засовывали свои хоботы в блюда с рисом, шумно вдыхали его разноцветные крупины, перекидывали хоботы в рты и выдыхали.

Сучка-индианка должна была прийти еще час назад. Алексей Петрович уже успел снять с ее ляжек розовые чулки подряд тысячу сто тридцать четыре раза. Раздался мягкий индийский звонок. К Алексею Петровичу подошли негр, китаец и еврей. Они спросили, будэт ли господын заказыват что-нибудь эще, напрымер, рыс? Из-под тюрбанов подозрительно косились слоны. Алексей Петрович с тоской оглянулся. Индианки не было. Звездохуй скукожился и обмяк.

"Надо было в небе".

- Нет, - вяло ответил Алексей Петрович.

И спустился в свой номер.

Сомнения окружили его. Была ли то Индия? "Опять вы имеете сам себя вместо того, чтобы поиметь всех", - просунул свой хобот и хрюкнул Альберт Рафаилович. "Ну ладно, вы там, со своей машинкой", - огрызнулся Алексей Петрович. С метафизикой стало снова темно. Она скрылась в центре Земли. Зато вот с беллетристикой стало все ясно. Надо было спешить, надо было сливать беллетристику. Конечно, лучше бы - в индианку. Но раз та не пожелала...

"Олечка, дорогая, я так тебя люблю, - начал быстро строчить Алексей Петрович на листке бумаги. - И даже если я кого выебу на своем звездном пути, то это совсем ничего не означает. Ты же знаешь, что сердце мое принадлежит тебе и только тебе. Я, конечно, и есть ты, и моя мать, и мой сын, но я также есть еще и мой отец, который скрыт глубоко в Земле и которого я еще должен родить в глубине своего огненного ядра. А другие женщины для меня ничего не значат. Здесь, в Индии все иллюзорно, и что с кем было или не было - неясно. С территории аэропорта я выехал на джипе тридцать второго года. Представляешь, английская машина, сделанная еще до Второй Мировой войны. Счетчик вынесен на трубу, на нем щелкают семизначные цифры рупий. Там все еще вращаются колесики! А на приборной доске статуэтка бога-проказника Ганеши, увитая гирляндой светящихся лампочек. Мы помчались на Ферроузшахроуд. Меня предложили подкинуть до гостиницы четыре слона. Они, оказывается, обожают русских. Блядь, Олечка, тут такая любовь к русским в аэропорту! Я был нарасхват среди таксистов. Ну просто "пхинди русишь пхай пхай", что в переводе с санскрита означает "русские и индийцы - братья". Завтра я вылетаю в Кхаджурахо. Там, именно там самый большой в мире фаллический храм. Там, именно в этом храме, скрыт самый большой в мире лингам 1 , а под ним - дверь в..."

В дверь постучали.

- Индианка! - вздрогнул Осинин.

На пороге стояли четыре слона.

- А кто за тебя расплачиваться будет?! - закричал с порога один из них. - Пушкин что ли?!

- Какой Пушкин?

- В ресторане!

- Но я же заплатил...

- Ты, блядь, чего, не понял? Ты должен был заплатить за всех! Ты же пхай!

Слоны дружно подхватили Алексея Петровича за руки, за ноги и понесли его вдаль по коридорам.

- Отправьте письмо Ольге Степановне! - едва только и успел крикнуть он официантам - китайцу, негру и еврею.

Закрутилась вереница столиц мира - затряс ляжками Париж, подрочил Нью Йорк, кончил, конечно же, Рим и рассыпалась развесистой клюквой Москва. И снова струя этого чертова Дели, что в переводе с персидского, блядь (о, Дахлиз!), означает порог и граница. Завращались индуистские свастики, левые - символы тьмы, гибели, зла, правые - святости, благополучия и славы. Понеслись Могольские и Шалимарские сады.

- Куда вы меня везете?! - вскричал Алексей Петрович.

Но слоны только и делали, что усмехались.

- Скоро узнаешь.

Огромный железный грузовик ТаТа, изукрашенный четырехликими Шивами, букетами огня и венценосными фаллосами уже пролетал по ночной Мэйн Базар. Навстречу летели какие-то шалаши, обломки алюминиевых бидонов, пластмассовых ящиков, какие-то полуноры, крытые обрывками разноцветной пленки. У костров на корточках грелись кабариваллы, валялись бродячие собаки и коровы. В нос сильно ударило запахом канализации.

- А кто такой Гитлер, вы знаете? - спросил Алексей Петрович, косясь на свастики.

- Не-а, - отвечали слоны.

- А Ленин, Сталин?

- Да на фиг.

- А как же это?

Он кивнул на свастики-гаммадионы.

- Ну, это, извини, это наше, индуистское, родное!

Алексей Петрович хотел было сказать что-то еще. Но тут сказали слоны:

- Приехали.

Алексея Петровича вытащили из кабины и снова куда-то поволокли. Сквозь зловонную жижу, через какой-то ядовитый туман, через гной, через смрад. И, наконец, сбросили в сточную яму. Сладко запахло фекалиями. В углу испражнялся огромный удав. На потолке дрожали жидкие пауки. Алексей Петрович почти уже терял сознание. Он прислонился спиной к склизкой стене и скользил вниз, в коричневую, хлюпающую под ногами жижу.

Вдруг напротив в стене загремел засов, ржаво заскрипели петли и из щелей открывающейся двери брызнула радуга. И в сиянии нестерпимого и обжигающего на пороге появилась индианка.

- Ну, вот мы с тобой и на земле.

Мортира воспаленного сознания выстрелила самолетный сортир, петарда разорвалась и погасла. Да, блядь, это была та самая стюардесса с авиалайнера "Air India"!

- Там же больше нельзя было нигде, - зашевелил вздувшимися почему-то вдруг губами Алексей Петрович.

- Ладно, раздевайся.

- Но... здесь нету даже стула.

- Здесь зато есть стол!

В дверном проеме загрохотало и из радуги выехал цинковый стол. Удав опять закряхтел.

- Не бойся, он не тронет, - кивнула на удава стюардесса.

Она скинула униформу "Air India" и осталась лишь в одних розовых чулках. Осторожно и медленно легла на стол. Усмехнулась:

- Давай быстрее.

- Но... Но...

- Что?

- Я женат, - мучительно выговорил Алексей Петрович.

Она засмеялась.

- Но ты же ищешь отца?

Алексея Петровича как пронзило.

- Кто ты?

- Сломанная женщина Девадаси.

- Девадаси?

- Я из касты неприкасаемых. Твой отец космонавт, а мой - кабаривалл, он убирает нечистоты здесь, в Пахарганже.

- Блядь, я так и знал...

- Да, я храмовая проститутка, самая последняя из женщин.

Алексей Петрович закрыл лицо руками и захотел в Москву. Но Москва его не захотела.

"Олечка, где ты?"

- Ты просто должен прорваться сквозь свою иллюзию.

- Я люблю свою жену!

- А отец?

- Это же миф об Осирисе и Исиде!

- А ты уверен, что Ольга Степановна собирает сейчас оставшиеся после тебя куски? Украину, Казахстан...

Девадаси затрясла ляжками и захохотала. Пауки на потолке задвигались и замигали. Удав стал отползать от своего говна, лениво расправляя толстые кольца.

- Запомни, - сказала Девадаси. - Это всё тлен. Ты будешь жив как русский, пока будет жива твоя вторая родина, где все, что ты думаешь невинно.

- Это из Музиля?

- Почти.

- А как же отечество?

- Сначала родина, - сказала Девадаси.

И раздвинула ляжки.

Звездохуй встал. Стены исчезли. Исчез гадкий пол. Исчез цинковый стол. И зацвели фиалки. Небо обнажилось и звезды распались. Засквозило космосом. Закрутились индуистские свастики. Зашумели Могольские сады и налетели миллионы градусов Цельсия. Глаза индианки заблестели. Взвился и ужалил поцелуй. Загремело термоядерным синтезом. Центростремительно устремилась Украина, а вслед за ней Белоруссия и Казахстан. Гигантская воронка гаммадиона засасывала.

- Да, да, в пизду, - тихо подтвердила Девадаси.

Узкий и влажный, широкий и горячий, нежный, засасывающий и отпускающий ход. Туда, сюда, спираль Трисмегиста, ввинчиваться вправо, ввинчиваться влево, о, грандиозный звездный бобслей! Ебаться стало легко, уже сливались воедино Япония и Чикаго, нарастала Москва, красная, сладкая, все слаще, слаще, и...

И!

Ослепило вдруг черной оспой, вывернуло в оргазм, ухнуло... И во всем своем блеске, во всей своей нестерпимой славе Звездохуй вылетел в Кхаджурахо.



На зеленой поляне сидели слоны. В руках у них были тимпаны и ситары. Они пели Рагамалу и улыбались. Красное дерево лениво разбрасывало свои лепестки. В отдалении стояли храмы.

Маленький мальчик мёл аллею метлой. Другой собирал опавшие лепестки в широкие целлофановые пакеты. Третий поливал из шланга газон. Небо было прозрачно голубым.

- Лингам там, - сказал слон в золотом тюрбане.

Он показал рукой на высящийся за деревьями храм.



Как мало искренности, как мало добра, как мало милой и доброй сердцу сентиментальности. Где Арктика и моржи? Где русское - белое, красное и золотое? Русское - в бороде и без бороды? С его "ага", "ну-ну", "конечно-конечно"? Где русское, что хотело спасти мир?

- Оно есть, Алексей Петрович, есть, - пели слоны. - Оно скрыто в центре Земли, как огненное заебательское ядро, как опиумная трубка во рту Колумба, как последняя зажигалка у нищего.

Они пели на санскрите, но Алексей Петрович все понимал. И на душе у него было и сладко, и горько, и еще - на самом дне - какая-то благодать, как будто грязь и несовершенство мира, боль его, страдание и распад...

- Пойдем же, - тихо сказали мальчики.

Они взяли Алексея Петровича за руки и повели.

О, весна жизни! Безоблачное небо, исчерченное ласточками, старая улица, где ты жил когда-то, деревянный домик на окраине Москвы, бабушка, трехколесный велосипед, георгин на руле, собака Мурзик, тетя Поля, высовывающаяся из окна, колючие ягоды крыжовника, настольный теннис, алкоголик Жека, как трудно взбираться на вишню, батоны хлеба по тринадцать копеек, выжигание увеличительным стеклом, воровство яблок, трехгранная призма, радуга на стене, земляника в овраге, глупая учительница по литературе, лодочная станция, ляжки учительницы, как вы загорали на пляже с отцом, тцом, тц-ом-мм....

В храме было тихо, прохладно. Еще на входе мальчики, поклонившись, оставили Алексея Петровича одного. Постепенно глаза привыкли к темноте и он разглядел украшенные резьбою своды. Боги и богини занимались любовью, стоя на цыпочках, на голове, на хоботе, на пятках, сидя и лежа, сзади и спереди, сверху и снизу, в воздухе паря... В глубине храма в нише светилась лампадка. За ней возвышался каменный столб.

"Лингам!" - догадался Алексей Петрович.

Каменный символ фаллоса, предтеча отца, лингам возвышался на блюде йони 2 , лингам открывал вход в центр Земли.



    ПРИМЕЧАНИЯ

     1  Индуистский символ фаллоса (прим. авт.)
     2  Индуистский символ вагины (прим. авт.)




© Андрей Бычков, 2009-2024.
© Сетевая Словесность, 2009-2024.




Словесность