Дожить бы до майских!.. Задвинуть дела,
истертые выплюнуть прочь удила,
последний листок подмахнуть,
махнуть сослуживцам - и в путь
степенный - до лифта, прямой - до угла.
А дальше - голимые прятки!..
В звенящий трамвай заскочить - о-ла-ла! -
как будто судьбе на запятки,
и выйти часа через два у леска
под окнами явки воскресной,
которую ищут ищейка-тоска
с сестрою, тщетой бесполезной.
И выйти и между деревьев пройти...
Не встретив следов двух сестер на пути,
вприпрыжку подняться в квартиру,
где все - не случилось, где все - впереди
и влажным моллюском из створок груди
душа улыбается миру
вне времени хода и памяти вне,
и с небом в лазорево-нежном огне,
в вечернем дымке пикников,
в остывшей золе облаков,
и с рыжей сосной за окном поутру,
и с мокрой листвой, как бельем на ветру,
с коротким "прощаю" - врагу.
Душа моя!..- шамкаю.
Голос не мой -
как будто последний великий немой
расплакался первым "агу" -
от боли, прорезавшей зубом десну,
от воли, накрывшей его и весну,
от роли, с которой ломает,
от вкуса металла, от пепла и тла
и от прорастанья зубов в удила
к исходу короткого мая.
В октябре облетают деревья, и обнажается суть.
Так обнажается женщина в осенней квартире, на ночь одолженной.
Брошенный шарфик, перчатки и сумочка отмечают в гостиную путь,
и тело зябко светится в полутьме, как березовый ствол под моросящим дождиком...
В октябре облетают деревья, и обнажается суть.
Роща навылет простреливается взглядом.
Из моего окна видно, как облака текут
творожные -
из ниоткуда текут в никуда, из пустого в порожнее...
В октябре облетают деревья, и обнажается суть.
И листья ловят парусом ветер и покидают свои перелески,
и те, которые меня повсюду пасут,
теряются и столбенеют, дергая за бесполезные лески.
А мне, не стиснутому размером, рифмой не связанному и не обязанному тебе и судьбе,
в голом лесу шагается и живется проще!
...Я стою у окна и смотрю в спину себе,
дышащему свободно
и уходящему через рощу.
К полудню солнце навещает
и красит охрой потолок,
и, как больному, все прощает,
и лжет, что я не одинок,
что я да ты, да оба мы
пока что не за гранью тьмы,
что ничего не обещает
и ни тревог, и ни зимы...
А если что-то и смущает -
все глушат летние шумы.
Густея, августовский вечер
вареньем тянется в окно,
и локти голые и плечи
легки, прохладны, что вино!..
Но я да ты, да мы с тобой -
листы, лимонный и рябой.
А путь листа, он прост и вечен -
как пульс в висок, как спор с судьбой...
и так жесток и быстротечен,
как встречный и неравный бой.
В гостинице текла вода со скрипом
и вовсе исчезала по утрам,
когда, проклюнув скорлупу ночную,
на подоконник вскакивало солнце
оранжевым, ещё в пуху цыпленком.
Ты спрыгивала на пол, одевалась.
Летела в шкаф рубашка... а вода,
хоть ржавая - никак не проливалась!
И мы опять плевали на неё!
И шли на рынок по пустынным скверам,
еще хранящим влагу прошлой ночи,
и, стукнув кулаком по автомату,
за две копейки пили как за три.
Абреки нам кричали: Генацвале! -
и мандарины с грушами совали,
а крымчаки нахваливали сливу,
мохнатый персик, потный виноград...
Мы пробовали вдумчиво и важно,
мы цокали и головой кивали,
мы о сортах серьёзно рассуждали -
а уходили, семечек купив!
За рынком были улочки кривые,
мощенные булыжником неровным.
Они петляли и терялись скоро
в заброшенных садах...
Но, сделав шаг,
мы увидали:
горы, горы, горы...
трава сухая, пыльный известняк.
Округлы, словно старцев череп лысый,
блестя росой, бесплодные скопцы,
они смотрели на бесстрашный вызов -
на юные и твёрдые сосцы!
А ты смущалась, оправляла платье...
Я брал ладонь твою и вел вперед!
А горы насылали ветер с Понта,
лозой цепляли, зноем обжигали...
Но мы скакали по камням, что козы -
те, греческие...
Лезли на карачках,
щипали травку вместо перекура...
А вот поди спроси: зачем мы лезли? -
тогда и не ответили бы. Но
когда упали на вершине мира -
ну, то есть Крыма...это ль не одно? -
сказала ты:
"Я б стала птицей, если
все повторить..."
А счастье всё же было, было!
На лужицах оно рябило,
сквозило майским ветерком.
Оно в окошко ставней било,
когда в трубе низовка выла,
а я писал стихи о том,
как я несчастлив... Счастье было!
Оно со мной играло в жмурки,
прикидываясь не собой.
И, обманувшись, кофе в турке
я жёг и жёг очередной.
Оно молчком сидело в кресле,
оно сверчком скрипело, если
садилось солнце за холмы,
оно металось светом свечки
и умирало с жаром печки,
шепча беззвучно: "Мы..."
Из тьмы
часы смотрели. Счастье было.
А я сидел и пил вино
и не жалел, что уходило
неслышной поступью оно.
Я так обманывался в разном!..
Срывая из последних сил
покров последний с форм прекрасных
я - ничего не находил.
И, чтоб заполнить мир, как ванну -
чугунный и бездушный чан,
я душ включал,
включал "Нирвану"
и газ сиреневый включал!
Мне пели сладкие сирены,
и звали в ночь, на гребни пены...
и я угадывал черты
их лиц прелестных,
нежных дланей
и островов моих желаний -
моей прекрасной пустоты.
В такую темь, метель и стужу
смотри хоть в душу, хоть наружу -
но, как в пещере, ни огня...
Лишь, ослепленное, ощерясь,
мятется чудище в пещере,
рычит, ощупывая щели,
ища заблудшего меня.
А я под солнышком настольным
отогреваюсь и опять
дышу своим четырехстопным
в стекло и старую тетрадь
о том, как время утекает
и тихо женщина рыдает,
платок роняя с головы,
и мне, не слушая, внимает,
рукою доброй обнимает,
хотя меня не понимает...
Взаимно, кажется, увы.
Все отсырело: небо, и земля,
и в форточку услышанная нота,
и вязаная шапочка твоя,
кусты акаций и листы блокнота.
Что остается? - Зонтик отряхнуть
и мокрый плащ, который между нами,
томительно и медленно стянуть
и тронуть медных кос сырое пламя...
Дождь, как портье, разбудит поутру...
Спит женщина, поджав коленки.
Пусто
и холодно...
И кошкой по нутру
скребет предчувствье, но еще не чувство.
И как тут быть? - Заезженный винил
включить, а чтобы дождик не залил -
налить в стакан смирительную влагу
и, не февраль хотя, достать чернил
и, как в жилетку, плакаться в бумагу.
Ну, вот и все...
А осень на Лимане
тиха, прозрачна, как янтарь, светла
и холодна, что пиво из Тамани
в бутылке запотевшего стекла.
Но что нам делать на пустынном пляже?..
Сидят по хатам все герои наши,
зубами кожу рвут с тараньих спин,
таманским пивом запивая сплин.
Так как же быть?..
Вот, например, с чесоткой
трех пальцев и меж них карандаша?
Забыться колкой дров?..
Лечиться водкой
под сгнившей перевернутою лодкой
и под дырявым небом шалаша,
и пальцы, как неверующий чётки,
перебирать быссмысленно...
Но в них
почуять гул - далекий и нечеткий,
который то возник,
то снова стих...
И крови шум в ушах,
и сердца плетки
услышать ритм
и обнаружить - стих.
Пыль роится, словно слепни,
до чесотки жжет виски
и соленым солнцем слепит,
бьет, как розгами, в мозги.
Так куда ж ведет торопко
меж крапивы-лебеды
эта путаная тропка
наши легкие следы?
На заросший пруд-торфянку,
где все брызжется и ржет,
где подлянка, злая склянка,
чью-то ногу стережет,
где сонливость и истома,
где ленивость и июль,
где еще не нужно дома -
только пиво, пару пуль
в преферансик...
Или - или!
Бросишь карты:
либо ливень,
либо ведро,
либо грош,
либо рублик.
Но ударишь -
и опять не угадаешь,
и опять не попадешь.
Обернешься... не узнаешь:
то ли ведро,
то ли дождь?..
То ли слезы проступили,
то ль роса...
Белым-бело.
То ли слепни слепят -
или
снег в глазницы намело.
Елена Мудрова (1967-2024). Люди остаются на местах[Было ли это – дерево ветка к ветке, / Утро, в саду звенящее – птица к птице? / Тело уставшее... Ставшее слишком редким / Желание хоть куда-нибудь...]Эмилия Песочина. Под сиреневым фонарём[Какая всё же ломкая штука наша жизнь! А мы всё равно живём и даже бываем счастливы... Может, ангелы-хранители отправляют на землю облака, и они превращаются...]Алексей Смирнов. Два рассказа.[Все еще серьезнее! Второго пришествия не хотите? А оно непременно произойдет! И тогда уже не я, не кто-нибудь, а известно, кто спросит вас – лично Господь...]Любовь Берёзкина. Командировка на Землю[Игорь Муханов - поэт, прозаик, собиратель волжского, бурятского и алтайского фольклора.]Александра Сандомирская. По осеннему легкому льду[Дует ветер, колеблется пламя свечи, / и дрожит, на пределе, света слабая нить. / Чуть еще – и порвется. Так много причин, / чтобы не говорить.]Людмила и Александр Белаш. Поговорим о ней.[Дрянь дело, настоящее cold case, – молвил сержант, поправив форменную шляпу. – Труп сбежал, хуже не выдумаешь. Смерть без покойника – как свадьба без...]Аркадий Паранский. Кубинский ром[...Когда городские дома закончились, мы переехали по навесному мосту сильно обмелевшую реку и выехали на трассу, ведущую к месту моего назначения – маленькому...]Никита Николаенко. Дорога вдоль поля[Сколько таких грунтовых дорог на Руси! Хоть вдоль поля, хоть поперек. Полно! Выбирай любую и шагай по ней в свое удовольствие...]Яков Каунатор. Сегодня вновь растрачено души... (Ольга Берггольц)[О жизни, времени и поэзии Ольги Берггольц.]Дмитрий Аникин. Иона[Не пойду я к людям, чего скажу им? / Тот же всё бред – жвачка греха и кары, / да не та эпоха, давно забыли, / кто тут Всевышний...]
