Словесность

[ Оглавление ]








КНИГИ В ИНТЕРНЕТЕ


Наши проекты

Обратная связь

   
П
О
И
С
К

Словесность




ПОСЛЕДНЯЯ СТРОКА


Глава 1. Начало

Бывают в жизни события, которые радикально меняют привычный уклад, и после них жизнь уже не может течь так, как она текла раньше. Часто такие события начинаются незаметно, ничего не предвещает их судьбоносности, вы можете даже какое-то время совсем не обращать на них внимания, но, раз начавшись, они уже не кончаются никогда, разве что вместе с самой жизнью.

Таким событием в судьбе Марка стала встреча с Алёной.

На момент встречи Марк был уже далеко не молодым человеком - недавно ему стукнуло сорок восемь, он был женат и воспитывал сына-подростка. Он возглавлял отдел продаж в крупной компании, торгующей электроникой.

Отдел Марка по необходимости плотно сотрудничал с отделом маркетинга, которым долго руководила Антонина Николаевна Данилко - бесполая и не имеющая возраста женщина с вечно недовольным выражением лица и полным отсутствием каких бы то ни было идей. Каким образом ей удавалось несколько лет возглавлять столь важный для компании отдел навсегда осталось неразгаданной тайной, которую Антонина Николаевна унесла вместе с собой, однажды собрав свои вещи в большую коробку и покинув компанию. На её место и пришла Алёна Никитина, тридцатилетняя миловидная женщина с обворожительной улыбкой.

Когда в компанию приходит молодая, симпатичная и к тому же умная женщина - это всегда вызывает повышенный интерес мужчин, однако у Марка, который к этому времени окончательно решил, что все его романтические связи с женщинами остались в далёком прошлом, её приход не вызвал особого интереса: сотрудница как сотрудница - главное, чтобы от неё был толк.

А толк от неё был! Алёна оказалась не только симпатичной и обаятельной женщиной, но к тому же ещё и очень талантливым менеджером. С ней отдел преобразился до неузнаваемости. Она набрала молодую креативную команду и сидела вместе с ними допоздна в переговорных, яростно споря о стратегии продвижения и строя новые модели продаж.

По долгу службы Алёна и Марк постоянно решали общие задачи, подкидываемые рынком и руководством компании. Незаметно они полюбили обсуждать проблемы, задерживаясь в офисе после рабочего дня, и иногда даже переносили обсуждение в милую французскую кофейню, расположенную на территории бизнес-центра, но в соседнем здании. Чем больше они узнавали друг друга, тем больше они дорожили этими сверхурочными обсуждениями. Они и не заметили, как перешли ту грань, за которой решение рабочих вопросов отошло на второй план, уступив место удовольствию от самого факта общения.

Алёна была замужем, растила дочь, и Марк совершенно не думал о ней, как о женщине. Какие женщины, кода тебе почти пятьдесят? Она была для него только другом, и не больше. Разве женщина и мужчина не могут просто дружить?

Однако хитрюга-судьба любит подбрасывать неожиданные сюрпризы.

Так случилось, что в соседнем волжском регионе проводился большой форум по современным информационным технологиям с участием мировых лидеров рынка. Руководство компании решило направить начальников двух ключевых отделов, Марка и Алёну, на это мероприятие, чтобы они набрались новых идей и завязали новые полезные знакомства. Для удобства Марк и Алёна решили ехать вместе.

Договорились плыть на "Метеоре", быстроходном судне на подводных крыльях. Четыре часа - и ты уже в соседнем приволжском городе, ещё полтора часа на автобусе - и ты на месте.

Стояло яркое июньское утро. Спокойная Волга искрилась в солнечных лучах, чуть поёживаясь от ещё нерастраченной свежести. Марк, прибыв в порт за полчаса до отправления "Метеора", заметил Алёну, наверное, за километр - на волжских просторах вообще хорошо видно на больших расстояниях, особенно при таком контрастном освещении. Она стояла на причале чуть в стороне от основной группы пассажиров. Светло-голубое платье, пронизанное светом и бризом, подчёркивало её стройную почти девичью фигуру. Непослушные пряди рыжих волос то и дело падали на лицо, и она грациозно отбрасывала их, тряхнув головой. Подойдя ближе, он разглядел её большие широко расставленные глаза цвета осенних листьев, чуть вздёрнутый нос с едва заметными конопушками, плавную линию скул и подбородка, изящный рисунок губ.

"А она чертовски красива! - вдруг молнией сверкнуло в его мозгу, - странно, что я этого раньше не замечал".

"Метеор" летел на своих подводных крыльях, закручивая буруны пены и вздымая в воздух фонтаны брызг, в фонтанах сверкали радуги, чайки возбуждённо кричали за кормой, выхватывая из вспененной судном воды перепуганную рыбу, поросшие лесом древние волжские берега проплывали мимо, пассажиры мирно отдыхали на своих местах, но Алёне не сиделось в кресле - как только "Метеор" набрал скорость, она тут же отправилась на палубу. Марк пошёл следом.

Для сведения, "Метеор" развивает скорость восемьдесят пять километров в час. Это двадцать три метра в секунду, то есть "Метеор" непрерывно обдувает буря в десять баллов по двенадцатибалльной шкале, при такой скорости ветра ломаются толстые ветки деревьев, а с домов срывает черепицу. Конечно, устройство палубы несколько смягчает удар стихии, но и на ней ветер продувает насквозь.

Алёна держалась за высокие поручни, а ветер рвал её лёгкое летнее платье и лохматил волосы.

- Что-то я как-то легко оделась! - перекрикивая шум ветра и гул мотора, засмеялась Алёна и задорно посмотрела на Марка. Он понял её призыв: расстегнул свою ветровку, подошёл сзади и запахнул полы куртки вокруг Алёниного тела, его руки сомкнулись под её грудью. Они тесно прижались друг к другу, и тут он почувствовал чисто подростковое возбуждение в своей детородной части. Он никак не ожидал такого подвоха от своего давно, как ему казалось, успокоившегося тела. Ему стало неловко, он попытался отстраниться, но Алёна вывернулась в кольце его рук на сто восемьдесят градусов и оказалась к нему лицом. Он явственно увидел весёлых чёртиков, которые плясали в её глазах. Ему захотелось поцеловать эту юную жизнерадостную женщину, почти девочку по сравнению с ним - и он потянулся губами к её губам. К своему удивлению, он почувствовал ответный поцелуй, от которого у него закружилась голова, и на мгновение ему показалось даже, что ему не сорок восемь, а восемнадцать.

Весь остальной путь до места проведения форума они проделали в каком-то сладком тумане. Разговоры неожиданно с рабочих тем свернули на зыбкую почву детских и юношеских воспоминаний. Они делились самым сокровенным, всё больше открываясь друг другу и радостно удивляясь тому, насколько они похожи. Словно двое юных влюблённых, они всё время держались за руки, и им не хотелось размыкать рук.

Прибыв в роскошный загородный конференц-отель, где проводился форум, они заселились в номера, которые, по счастливой случайности, оказались рядом. После ужина долго гуляли по раскинувшемуся вокруг отеля лесопарку, разговаривая обо всём на свете и слушая голоса затихающих к вечеру птиц. Солнце клонилось к закату, пробиваясь острыми оранжевыми лучами сквозь частокол сосновых стволов и кружевную завесу хвои. Когда стало совсем темно, они вдруг одновременно замолчали и направились в сторону отеля. Поднялись на лифте и пошли по длинному узкому коридору к своим номерам. Возле Алёниного номера чуть задержались. Алёна приложила карточку к электронному замку, и дверь отворилась. Они стояли перед открытой дверью, словно два космонавта перед выходом в открытый космос. Что ждало их там, в этой чёрной таинственной бездне? Было страшно, и всё же неодолимо тянуло туда шагнуть. Алёна шагнула первой, не закрывая за собой дверь. Марк двинулся следом.

Они оказались в тёмной и прохладной утробе гостиничного номера, пахнущей свежезастеленным бельём и ещё какими-то парфюмерными ароматами из душа. Окно было приоткрыто, и через него в комнату вливались запахи и звуки тёплой летней ночи. Где-то далеко едва различимо звучала музыка, голоса редких гуляющих отдавались в гулкой тишине, в глубине лесопарка ухала сова.

Властная непобедимая сила тянула Марка к этой женщине, он не мог и не хотел сопротивляться. Он чувствовал, что подобная сила исходит и от Алёны. Повинуясь этой грозной силе, Марк взял Алёну за плечи и притянул к себе. Она, как будто только и ждала этого, всем существом рванулась навстречу и плотно прижалась к нему каждой клеточкой своего молодого гибкого тела.

С Марком давно не случалось ничего подобного. Ночь с Алёной стала для него неожиданным и радостным подарком, который вдруг подбросила жизнь в начале своего заката.

Устав от ласк, они долго лежали, прижавшись друг к другу, и неспешно разговаривали о своих родителях и детях, о школьных друзьях и бывших возлюбленных. Просто удивительно, как много узнают друг о друге мужчина и женщина в свою первую ночь, как будто время останавливается, и сколько ни говори - ещё очень долго до утра. Марку было спокойно и чудно лежать рядом с молодой обнажённой женщиной, вдыхать аромат её волос, чувствовать тёплую упругость кожи. Сладкая дрёма начала разливаться по всем уголкам тела, и он сам не заметил, как уснул.

Во сне он увидел роскошный июльский луг...


Глава 2. Июльский луг

Июльский луг пестрит цветами душицы, клевера, иван-чая, гремит гимнами кузнечиков, жужжит вертолётными лопастями стрекоз.

По лугу идут двое: юноша и девушка. Юноша - это сам Марк, только тридцать лет назад, а девушку зовут Лиза, он влюблён в неё самой первой и самой чистой любовью.

- Интересно, какими будем мы лет через тридцать?! - мечтательно произносит девушка.

- Через тридцать!? - ужасается парень и почти физически ощущает эту толщу лет, которую предстоит прожить, - я столько не проживу!

- Типун тебе на язык! - смеётся девушка, обнажая белые зубы, спрятанные обычно за чуть припухшими губами с уголками, вздёрнутыми вверх. В её глазах отражается бездонное июльское небо. Они молоды и счастливы. Ощущение радости, полноты жизни, всемогущества присутствует в каждой клеточке их юных тел, в каждом вздохе, в каждом взгляде.

- Через тридцать лет ты будешь знаменитой художницей. У тебя будут персональные выставки и много учеников!

Она действительно мечтает стать художником. Захватив с собой складной мольберт, каждое утро она выходит из дома, который сняли на лето её родители, и отправляется на этюды. Дом, арендованный его родителями, находится чуть выше по улице, взбирающейся на пологий холм. В условленное время он сидит на скамейке под старым тополем и ждёт, когда она появится из-за поворота. Вместе они выходят из деревни и долго бродят по лугам и лесным опушкам, выбирая удачные виды. Видов здесь хватит на миллион художников, но они непременно хотят найти самый лучший.

- А ты? Кем станешь ты? - спрашивает она.

- Я буду известным писателем. Мои книжки будут издаваться многотысячными тиражами, а ты будешь их иллюстрировать.

- Вот бы хотя бы одним глазком заглянуть в это будущее! Мир, наверное, изменится до неузнаваемости!

- Конечно! К тому времени во всех странах победит коммунизм, прекратятся войны, отменят границы. Представляешь, можно будет сесть в самолёт и полететь в Нью-Йорк или Сидней!

- Я не хочу в Сидней, я хочу в Париж!

- Да что там Париж! Межпланетные звездолёты будут курсировать до Марса и обратно с остановкой на Луне.

- Ну, это ты загнул!

- Ничего я не загнул. Смотри, Гагарин полетел в космос всего-то двадцать лет назад, так? А человек с тех пор уже и на Луне побывал, и станцию на орбите построил, и до Марса с Венерой добрался, а прогресс ведь только ускоряется - так что представляешь, сколько за тридцать лет будет сделано!

Наконец, они нашли то, что искали: склон холма, покрытый разнотравьем, стадо коров, вальяжно пасущихся на заливном лугу, полуразрушенная церковь невдалеке, внизу голубой лентой вьётся река, а на берегу раскинулась деревня с почерневшими от времени избами, покосившимися заборами и бескрайними огородами, засаженными картошкой, морковью и свёклой. Она раскладывает мольберт, долго возится с третьей складной ногой, потом устанавливает подрамник с загрунтованным холстом на полочку и закрепляет его зажимом, берёт в одну руку кисть, в другую старую, видавшую виды палитру - и начинает писать. Лицо её в эти минуты меняется до неузнаваемости и становится строгим и сосредоточенным. Он знает, что её нельзя отвлекать в эти минуты. Он затихает, присаживается рядом на склоне холма, и смотрит вдаль, продолжая мечтать о прекрасном будущем, в котором не будет ни войн, ни голода, ни болезней. Стрекочут кузнечики, жужжат пчёлы, высоко в небе парит беркут, высматривая добычу, пахнет душицей, мятой, ещё какими-то цветами и травами. Сонное оцепенение наваливается на юношу, он погружается в тёплое блаженство полусна.

- Ты спишь? - вдруг слышит он голос любимой.

- Нет, так кемарю - отвечает он, - а ты написала что-нибудь?

- Посмотри.

Он встаёт и подходит к мольберту. То, что он видит, восхищает его. Он не умеет рисовать, и поэтому создание образа на холсте кажется ему каким-то волшебством. Холст покрыт сотнями разноцветных мазков, но из их хаоса складывается и стадо коров, и руины на холме, и деревня внизу.

- Какая ты у меня талантливая! - искренне восхищается он.

Она смущена. Говорит, как бы извиняясь:

- Да ладно ты, это самый первый набросок! Здесь ещё работать и работать!

- Слушай, а почему ты не хочешь поступать сразу на художника, есть ведь такие вузы?

- Есть, но чтобы туда поступить, нужно сначала окончить художественную школу и вообще иметь много законченных работ, чтобы пройти творческий конкурс, а я ведь совсем недавно начала рисовать, мне ещё набивать руку и набивать. Может быть, потом когда-нибудь. Ты ведь тоже не идёшь поступать в институт имени Горького!

- Я по другой причине. Туда можно поступать только с двумя годами рабочего стажа, а мои родители категорически против, чтобы я шёл работать, да и в армию через год заберут. Но литфак для меня хотя бы профильный, изучу мировую литературу - будет проще самому писать, а ты-то зачем туда идёшь?

- А я, чтобы быть с тобой рядом, а то неровен час уведут!

- Глупенькая, куда я от тебя денусь!

Не в силах побороть охватившую его нежность, он обнимает её за плечи и прижимает к себе. Она замирает в его руках, как маленькая пугливая птичка, он слышит, как бьётся её сердце - громко и учащённо, одновременно он слышит и своё, которое гремит в ушах, как барабан, ему хочется поцеловать её, но он ещё ни разу ни с кем не целовался и потому боится опростоволоситься. Она тоже никогда и ни с кем ещё не целовалась и не торопит события. Ей просто нравится ощущать его руки, его молодое стройное тело, чувствовать его запах, любоваться его юным прекрасным лицом: высоким хорошо вылепленным лбом, тонким аристократическим носом с небольшой горбинкой, глазами тёмно-коричневого цвета, в которых всегда угадывается работа мысли. Как бы ей хотелось, чтобы сопровождавшее её все последние месяцы ощущение полёта длилось вечно! Она готова быть с ним рядом двадцать четыре часа в сутки, и ей совсем не скучно с ним, хотя они ничем таким особенным не занимаются - разговаривают, мечтают, пишут диктанты, повторяют школьную программу, бродят по окрестностям, взявшись за руки.

Село Сосновка, в котором их родители снимают дома, когда-то было большим и многолюдным, имело свою церковь и водопровод, но теперь оно медленно умирает. Из ста с лишним дворов жизнь теплится разве что в половине. Много домов смотрят на улицу слепыми заколоченными окнами, их дворы поросли бурьяном, а заборы покосились и почти упали. Оставшееся население - старухи, сидящие на завалинках, широкие и плотные бабы с большими грубыми руками и почерневшими от вечного пребывания на солнце и ветре лицами, которым можно дать и сорок лет, и пятьдесят, и шестьдесят, хотя, на самом деле, им, наверное, тридцать, судя по сопливой детворе, цепляющейся за подолы их юбок. Ещё в селе можно увидеть полупьяных мужиков в кепочках, мятых пиджаках и кирзовых сапогах, возраст которых тоже невозможно определить. А вот молодёжи нет совсем, вот и получилось, что из всей молодёжи в деревне только Марк да Лиза, словно два матроса, переживших кораблекрушение и выброшенных штормом на необитаемый остров.


Глава 3. Живой!

Проснувшись среди ночи, Марк долго не мог понять, где он, сколько ему лет, кто тихо спит рядом с ним: его одноклассница Лиза, которая только что ему приснилась, или другая женщина, ставшая для него вчера чем-то гораздо большим, чем просто коллега по работе?

За окном было ещё темно. Марк лежал и ощущал полное и безграничное счастье, ещё не до конца понимая от чего - то ли от растаявшего, но ещё звучащего где-то в глубине сознания последними отголосками сна, то ли от чего-то, что случилось в реальности и превзошло самые чудесные сны.

Постепенно память начала возвращаться к нему, он вспомнил захватывающие события минувшего дня и всем сердцем возблагодарил кого-то, чьего имени не знал, за неожиданно свалившееся на него счастье.

Он лежал без сна в гостиничном номере рядом с самой прекрасной на свете женщиной, а думал о своей жизни: что жизнь безвозвратно уходит, что ему скоро стукнет пятьдесят, а значит лучшие годы - в прошлом, а впереди - лишь мрачная бессильная старость. И что там, в этой мрачной бессильной старости? Будет ли там что-то хотя бы отдалённо похожее на случившееся вчера? Нет? А зачем тогда вообще жить?

Страшно представить, что было бы, если бы они с Алёной разминулись! Ему казалось, что его никто ещё не любил так страстно и самозабвенно. А он? Сам он кого-нибудь так любил? Ему невольно вспомнилась другая женщина: нет, не Лиза - Лиза была самой первой и самой чистой любовью, точнее даже не любовью, а попыткой любви - и не Инга, его жена, с ней его многое связывало, но это тоже было какое-то другое чувство - ему вспомнилась Мария, которую он до вчерашнего дня считал главной женщиной своей жизни, вспомнился бешеный водоворот страсти, поглотивший его когда-то, но сейчас даже её образ померк рядом с образом Алёны.

Перед его внутренним взором то и дело возникало лицо Инги, она смотрела на мужа с обидой и осуждением. Мысленно споря с женой, он оправдывал себя тем, что между ними давно нет настоящей любви, а, может быть, и не было никогда, их долгая совместная жизнь скорее напоминает отношения партнёров, ведущих общее хозяйство и воспитывающих сына. Он вспомнил, как где-то недавно прочёл, что супружеская измена - это слово из устаревшего лексикона. Можно ли говорить об измене, если люди сексуально больше не привлекают друг друга? Разве в этом случае секс с другим партнёром не позволителен? А ещё он чувствовал глухое раздражение на Ингу за то, что она в последнее время измучила его беспричинной ревностью, и оправдывал себя тем, что раз уж всё равно приходится страдать от её вечных придирок и подозрений, то пусть у этого страдания будет хотя бы реальная причина.

Так думал он, тихо лёжа в гостиничной кровати и вдыхая аромат Алёниных волос. Окна за тонкими занавесками понемногу светлели. Тёплый летний дождь тихо стучал по стёклам. Мысли и воспоминания кружились в его голове, не давая вновь погрузиться в сладкий сон, из которого он вынырнул уже больше часа назад. Он всё думал и думал, а вернее думал, что думает, потому что на самом деле он искал рациональных оправданий тому, что случилось вчера между ним и Алёной. В глубине души он сомневался в том, что они поступили правильно. Откуда бралось это сомнение? Из каких тайников генетической памяти? Торжествующий индивидуализм кричал с экранов и билбордов, о том, что невозможно изменить другому человеку, что можно изменить только себе. "Поступай так, как тебе выгодно!" - вот максима, которую Марк слышал миллионы раз от разных людей, встречал в телепрограммах и художественных фильмах, читал в книгах и статьях, начиная с конца восьмидесятых годов прошлого века - и всё-таки Марк ощущал свою неправоту. Ощущал на каком-то корневом уровне и стремился отгородиться от этого ощущения забором из рассудочных построений.

И всё-таки дело было не только в доводах рассудка. С чувством вины боролось другое чувство - бездонное и необъятное, охватившее Марка целиком, без остатка, и этому чувству гораздо эффективнее, чем разуму, удавалось заглушить голос сомнения, звучащий из глубины его существа.

Вся красота, величие, тайна, восторг и ужас бытия воплотились для него в этой маленькой хрупкой женщине, которая тихо спала сейчас рядом с ним, смешно посапывая во сне. Он ощущал к ней захлёстывающую с головой, не дающую дышать нежность, и слёзы радости невольно подкатывали к глазам. Прижавшись к ней, такой тёплой и трогательной, ощущая своей кожей каждый бугорок, ложбинку и излучинку её тела, он снова чувствовал себя живым. "Живой!" - радовалось сердце. "Живой!" - расправлялись лёгкие. "Живой!" - стучала в артериях кровь. Вот, слово найдено - именно живой! Жизнь вокруг в последнее время стала настолько механической, тупой и серой, что Марк всё чаще чувствовал себя не живым человеком, со своей волей, мыслями и чувствами, а какой-то латунной шестерёнкой, ладно пригнанной к сложному житейскому механизму. Он ездил на работу и с работы, звонил по телефону, писал электронные письма, сидел на совещаниях, вёл переговоры, совершал визиты вежливости, бродил по бескрайним залам супермаркетов, стоял в автомобильных пробках, смотрел с женой тупые сериалы, проверял дневник сына - и во всём этом не ощущал себя живым, как будто очарованный сон из волшебной сказки сковал его по рукам и ногам, не давая вздохнуть. Всё реже удавалось общаться с друзьями, да и друзья слишком остепенились и опапились. Теперь их встречи уже были не теми, что раньше, больше не случалось бесшабашных мальчишеских дурачеств, задушевных разговоров далеко за полночь, песен под гитару, спонтанных выездов на природу или в девичье общежитие - они приобрели скучный и респектабельный характер: под дорогой алкоголь и санкционные деликатесы друзья обменивались дежурными новостями о здоровье, жёнах, детях, работе, обсуждали новые марки автомобилей, результаты последней игры "Спартака" или вяло спорили о Путине и Украине. Часто Марку казалось, что он очутился в топком болте - оно всё глубже и глубже засасывает его ум, сердце и живую душу. Ещё немного - и сомкнётся над головой ряска, пойдут последние воздушные пузыри и настанет вечное безмолвие.

И вдруг в это болото огненной кометой ворвалась Алёна.


Глава 4. Марк и Лиза

Марк и Лиза десять лет учились в одном классе, их родители дружили, и поэтому они виделись не только в школе, но и в домашней обстановке. Сидя в его или в её комнате, когда родители в шумной компании праздновали очередной советский праздник или чей-нибудь день рождения, они посвящали друг с друга в свои школьные секреты, обсуждали новые фильмы или только что прочитанные книги, делились планами. После школы они обычно вместе шли к ней домой. Там болтали обо всём на свете, пили чай, рассматривали альбомы репродукций, читали стихи. Оба любили одних и тех же поэтов и художников, слушали одни и те же группы. Все эти часы ему хотелось прикоснуться к ней, погладить её по волосам, как бы случайно взять за руку, прижаться плечом, когда они сидели рядышком, подогнув под себя ноги, на диване и мечтали о будущем.

Время до прихода родителей пролетало незаметно. Вечером в прихожей раздавался звонок - возвращалась с работы Лизина мама. Она работала кардиологом в городской поликлинике № 1 и домой возвращалась в одно и то же время, в то время как отец - заведующий хирургическим отделением областной больницы - чаще всего пропадал на работе допоздна.

- Лиза, ты уже сделала уроки? - спрашивала обычно мама, и слышала всегда примерно один и тот же ответ:

- Ой, нет, мамочка, сейчас начну!

- Начну? Время седьмой час! - притворно возмущалась мама и с лёгкой ироничной ноткой в голосе добавляла, - мне кажется, Марк у нас сильно засиделся!

- Марик, не пора ли тебе домой? - уже другим, задорным и дружелюбным тоном обращалась она к нему, - Обязательно передавай привет маме и папе!

- Хорошо, Виктория Николаевна, обязательно передам! - охотно соглашался Марк и начинал собирать свои вещи.

С тяжёлым сердцем отправлялся он восвояси. Идти было недалеко - минут пятнадцать спокойным шагом по тихой почти пешеходной улице, обсаженной столетними тополями. Весь путь до дома, всё время, пока он ужинал, рассказывая родителям о своём дне, а затем сидел у себя комнате и делал вид, что учит химию, всю ночь, пока не заснёт, и даже во сне - он думал только о Лизе, и не мог думать ни о чём другом. Он с нетерпением ждал нового утра, чтобы снова увидеть её в школе, только тогда страдание заканчивалось, и сразу без перерыва наступало счастье. Его так и бросало из страдания в счастье и обратно, переходных состояний не было. Заболела, не пришла в школу - страдание, пришёл после уроков навестить - счастье; разговаривает на перемене с другим мальчиком - страдание, весь школьный вечер танцует с ним - счастье. А уж когда летом на целый месяц они оказались вместе в деревне - тогда началось счастье без конце и без края!

Быстро пролетел солнцеликий, раскалённый добела, пахнущий цветами и травами июль. Пришло время вступительных экзаменов.

Август сразу начался с дождей, но это было даже хорошо, потому что позволяло без лишних соблазнов сидеть дома и готовиться к очередному экзамену. Марк каждое утро ровно в девять приходил к Лизе и часов до трёх они диктовали друг другу диктанты, повторяли сложные правила русской орфографии, гоняли друг друга по текстам классической и советской литературы, бесконечно практиковались в синтаксических, морфологических, фонетических и прочих видах разбора. При всей нудности и трудоёмкости эти занятия были Марку даже приятны, потому что он мог бесконечно любоваться своей Лизой, слушать её голос, вдыхать её запах. В перерывах они бесились и дурачились, дрались подушками, так что перья летели во все стороны, гонялись друг за другом по комнатам к удовольствию весёлого пуделя Арго, который путался у них под ногами и весело лаял. В перерывах между занятиями и развлечениями пили чай, мечтая о своей будущей студенческой жизни, в три часа вместе обедали тем, что находили на кухне, а потом шли гулять и бродили по залитому дождями городу, прячась под одним зонтом, навещали одноклассников, которые не уехали в столицы и тоже готовились сейчас к поступлению в разные вузы города. Это было поистине замечательное время, полное надежд и ощущения приближающейся взрослой жизни.

На экзамены они тоже ходили вместе, на сочинении сели за соседние парты, а на устном зашли в экзаменационную комнату друг за другом - это добавляло им уверенности в своих силах. Сочинение он написал на "пятёрку", а она на "четыре", зато на устном они получили зеркальные результаты, в итоге оба набрали по девять баллов, что позволяло им быть зачисленными в списки студентов в порядке эксперимента, не сдавая оставшихся двух экзаменов (история СССР и английский язык) - такую льготу имели в тот год выпускники со средним баллом школьного аттестата не ниже четырёх с половиной.

Понимая, что уже точно поступили, они, тем не менее, побежали смотреть списки зачисленных и прыгали, как сумасшедшие, найдя свои фамилии в этих списках.

Перед ними открывалась новая счастливая жизнь, в которой, они были уверены, их ждут только радости и победы.


Глава 5. История Алёны

В отличие от Марка, половину жизни прожившего в СССР, Алёна была человеком другого поколения и другой формации. Она успела ещё родиться в Советском Союзе, но на самом его излёте. Она побыла и октябрёнком, и пионером, а вот комсомольцем - уже нет. Да и Алёнино пионерство было совсем не таким, как у Марка. В их поколении красный галстук уже не воспринимался как частица красного знамени и как символ погибших бойцов, отдавших свою жизнь за дело революции, но лишь как обязательный атрибут школьной формы. А через год он и обязательным атрибутом быть перестал. Выбросили куда-то горны и барабаны из пионерской комнаты, а место юной и романтичной пионервожатой Тони заняла занудная школьная психологиня в очках с громоздкой оправой.

Мальчишки в их классе бегали на перекрёстки протирать зеркала и фары останавливавшимся на светофоре машинам, девчонки пересказывали друг другу захватывающие истории о девушках, вышедших замуж за богатых американцев или заработавших безумные деньги, занимаясь проституцией.

Взглянув как-то на выпускную фотографию своего класса, Алёна ужаснулась, как много судеб её одноклассников сломали лихие девяностые: этот сидит в тюрьме, этот погиб в бандитской разборке, эта стала проституткой, эта умерла от передоза - и такая же картина в параллельных классах. Десятки исковерканных и потерянных жизней.

Родители Алёны, бывшие типичными советскими интеллигентами, ради детей - Алёны и её младшего брата Лёньки - были вынуждены полностью изменить свой образ жизни. Отец, долгие годы проработавший инженером на автомобильном заводе, стал продавать автозапчасти на рынке, а мать, продолжая работать в школе, с утра до ночи занималась репетиторством. Родители крутились, как могли, чтобы обеспечить детей самым необходимым, а главное - дать им образование.

Взросление Алёны проходило тяжело. В старших классах она постоянно чувствовала свою ущербность, поскольку не могла похвастаться одеждой модных брендов или мобильником последней модели, как некоторые девицы из её класса, а попадать в "отстой" ей не хотелось, и она нашла свой способ самоутверждения - стала "готэссой". Она покрасила волосы в цвет воронова крыла, выпросила у родителей кожаные штаны, косуху и гриндера, вставила в ноздрю и в уши пирсинг, каждый день обводила глаза чернильно-чёрным карандашом и красила губы агатовой помадой. Учителя ничего не могли на это возразить, поскольку тогда в школах царил полный беспредел, и никто толком не понимал, что позволено детям, а что нет. Не курят прямо на уроке - и то хорошо!

Сначала в классе пытались смеяться над странным прикидом одноклассницы, но её гордый и независимый вид, а также полная невозмутимость и неуязвимость для подколок сделали своё дело: к ней стали относиться уважительно, у неё даже появились последовательницы, причём не только из "отстоя", но и из "элиты". Готы регулярно встречались, слушали Das Ich и Lacrimosa, читали готические романы, смотрели и обсуждали "Ворона". Местом их встреч стала квартира молодого человека по прозвищу Мастер. Как его звали на самом деле, никто не знал и не интересовался. Это был парень лет двадцати пяти, у которого несколько лет назад в автомобильной катастрофе погибли родители, и он жил совершенно один в двухкомнатной хрущёвке со смежными комнатами и маленькой кухонькой.

Мастер работал слесарем в автосервисе, не был женат, и все своё время посвящал музыке, чтению, а также общению с неформальной молодёжью, среди которой основную часть составляли "готы". Он был для них старшим братом и мудрым наставником. С ним было легко и интересно. От него Алёна узнала о древнеегипетской "Книге мёртвых" и индийских "Упанишадах", Лао Цзы и Конфуции, Ницше и Камю, благодаря ему впервые прочитала Новый Завет, влюбилась в роман Булгакова "Мастер и Маргарита" и в поэзию Шарля Бодлера. Он был для неё самым умным и самым прекрасным на свете человеком. Общение происходило в сообществе таких же как она затянутых в кожу и обвешанных цепочками и булавками неформалов, но Алёна всегда стремилась пробиться к нему поближе, внимательно слушала его размышления о жизни и смерти, задавала умные вопросы, вступала в дискуссию. Мастер невольно отметил смышлёную и любознательную ученицу и стал выделять её из однотонной чёрно-серебряной массы.

Мастер стал её первой настоящей любовью. Школьные влюблённости в одноклассников и мальчишек из старших классов Алёна не считала. Мастеру она готова была отдать всю себя без остатка, она мечтала прикоснуться к нему, ощутить вкус его губ, гладить тонкие, редеющие ото лба волосы. Но Мастер всегда был окружён толпой молодёжи, и все мечты побыть с ним наедине оставались только мечтами.

Тогда она решилась написать ему электронное письмо, в котором рассказала о своих чувствах. Мастер в ответном письме пригласил её посидеть с ним в небольшой кофейне, куда готы обычно не заходили. С каким восторгом и страхом собиралась она на это свидание! Как тщательно покрывала чёрным лаком ногти и накладывала на лицо готический макияж! С замиранием сердца вошла она в кофейню и сразу заметила Мастера, одиноко сидящего за столиком недалеко от витрины, наполненной соблазнительного вида пирожными и десертами. Он приветливо помахал ей рукой, и Алёне подумалось, что сегодня её судьба, наконец-то, решится.

Но в кофейне всё с первой минуты пошло не так. Мастер сначала долго излагал ей теорию Платона о различных видах любви, а потом под страшным секретом признался, что он гей.

Мастер говорил, что это ничего не изменит в их отношениях, они по-прежнему останутся друзьями, но для Алёны в это мгновение рухнул её обжитой и тщательно выстроенный мир. Оплетавшая её последние два года мишура слетела с неё в одночасье. Она перестала ходить на готические тусовки, забросила подальше косуху и гриндера, вынула пирсинг из ноздри и ушей, высветлила и завила волосы.

Перемены совпали с окончанием школы и поступлением в технический университет на модное отделение маркетинга и рекламы. Вокруг было много парней, и Алёна со своей прекрасной фигурой, огромными светло-карими глазами и копной густых золотистых волос оказалась в самом центре мужского внимания. Она встречалась с парнями и выбирала среди них потенциального мужа, но ни к одному из них она не испытывала тех чувств, которые испытывала к Мастеру. Он по-прежнему оставался для неё самым умным и самым обаятельным человеком в мире, хотя больше она его никогда не встречала.

Пришёл срок, и она вышла замуж за Игоря, респектабельного молодого человека из влиятельной в их городе семьи с большими связями и возможностями. У молодых не было проблем ни с квартирой, ни с устройством на хорошую работу. В своё время она родила дочурку, а после декретного отпуска родители Игоря помогли ей устроиться в рекламное агентство, в котором она проработала несколько лет, пока не перешла в ту самую фирму, где она и встретилась с Марком.

Марк своим умом, эрудицией, ровным и доброжелательным тоном общения напоминал ей Мастера - и тлевшая под толстым слоем пепла искра вдруг вспыхнула в душе Алёны с новой силой, вернув ей утраченный рай первой любви.


Глава 6. Великая благородная компания

Первый курс - всегда очень интересное и необычное время. Ещё вчера молодые люди учились в разных школах, или работали в разных организациях, или служили в армии, у них были свои друзья, свои сплочённые коллективы - и вот всё распалось, они оказались в огромной аудитории, где масса совершенно незнакомых людей, с которыми надо строить новые отношения. Всё начинает бурлить - возникают коалиции и союзы, вспыхивают конфликты, завязываются дружбы и романы.

Марк и Лиза из всего многообразия новых лиц выбрали для себя четверых: Вову Чичерина, Славу Назарова и двух девушек - Олю и Марину. Сначала они просто сидели рядом на лекциях, но постепенно начали общаться на переменах, вместе ходили в столовую или подышать свежим воздухом на бульвар, широко раскинувшийся на высоком волжском берегу совсем не далеко от их института. Сентябрь стоял тёплый и сухой. На больших переменах приятели грелись на ласковом сентябрьском солнышке, любовались широтой и силой великой Волги, несущей свои воды далеко внизу, обсуждали непривычные для них порядки высшей школы, своих однокурсников и преподавателей. Понемногу узнавали друг о друге - кто чем дышит, чем живёт, разбирались в идеалах и предпочтениях новых знакомых, то и дело сверяясь со встроенным в мозг каждого молодого человека датчиком "свой-чужой".

Неизвестно, сколько бы ещё продолжалось это постепенное открытие друг друга, но внезапно произошло событие, которое всё спрессовало во времени - первокурсников отправили "на картошку". Через две недели после начала учебного года руководство института сдалось на слёзные просьбы подшефного колхоза и согласилось отправить первокурсников на помощь в спасении урожая картофеля, чего сначала делать не собиралось - и наши юные студенты отправились на бортовых грузовиках под дружные песни и весёлый смех в колхоз "Заветы Ильича". Именно здесь в кузове грузовика у шестёрки новых приятелей родилась идея держаться друг друга и основать для этого "Великую благородную компанию". Название предложил Марк, который в то время зачитывался О’Генри и встретил это понравившееся ему словосочетание в одном из рассказов. Всем шестерым название ужасно понравилось, и они приняли его единогласно.

Создавая "Великую благородную компанию" молодые люди договорились, что будут дружить между собой, но не будут "заводить шашни" друг с другом. Зачем тогда они приняли такое решение? Может быть, им казалось, что дружба выше и чище любви, а, может, они опасались, что любовные отношения внесут внутренние раздоры в создаваемую компанию? Так или иначе, молодые люди опрометчиво согласились с этим ограничением и даже дали друг другу клятву. В течение всего первого курса компаньоны старательно демонстрировали всем вокруг и себе самим, что между собой они только друзья, друзья и ничего больше! Это стало символом их веры и предметом их гордости.

Конечно, это было не так. Марк давно уже понимал, что его чувство по отношению к Лизе имеет другую природу, нежели дружба, скорее всего, понимала это и Лиза, но испытывала ли она сама то же чувство к Марку, что и он к ней? Она вряд ли смогла бы определённо ответить на этот вопрос. Были в компании и другие линии разлома и подводные течения, о которых мы поговорим позднее, но в интересах общей дружбы все компаньоны старались соблюдать данную друг другу клятву - им просто было хорошо вместе.

Главой компании, безусловно, был Вовка Чичерин. Между собой друзья называли его Дед. Дед был старше остальных участников группы на четыре года, потому что поступил в институт после армии и рабфака. Он был небольшого роста, но кряжистый и мускулистый, щёки покрывала лёгкая небритость, серые немного прищуренные глаза смотрели на мир весело и дерзко, он всегда улыбался, но зубы при этом не обнажались, а уголки губ были повёрнуты не вверх, а вниз - поэтому казалось, что к его лицу прилепилась трагическая маска древнегреческого театра. Необычное сочетание смеющихся глаз и трагически сомкнутых губ придавали неповторимый шарм его крупному, хорошо вылепленному лицу.

На природе Дед умел всё: разжечь костёр с одной спички в любую погоду, поставить палатку в полной темноте, выжить в течение многих дней, питаясь только грибами и ягодами. Это был настоящий лесной житель, волею случая занесённый в непривычный для него быт городских квартир. К тому же он потрясающе играл на гитаре, напевая при этом своим тихим, хрипловатым голосом. Он всегда был готов к приключениям и авантюрам, не задумываясь ввязывался в любую драку, если нужно было защитить слабого или отстоять справедливость.

Оля и Марина были неразлучными подругами. Их всегда видели вместе, и все так к этому привыкли, что когда встречали одну Олю, обязательно спрашивали:

- А где Марина?

А если одну Марину, то "где Оля?"

Это обстоятельство нисколько их не смущало, а являлось даже предметом своеобразной гордости. Они обе тайно любили Деда, но боялись признаться в этом не только друг другу, но и каждая самой себе. Они были по-своему привлекательны, как бывают привлекательны все девушки в этом возрасте, но красавицами их вряд ли можно было назвать, зато они обладали другими важными талантами, за которые их высоко ценили в компании: Марина могла из любых обрезков ткани и кожи сшить потрясающую сумку, чехол или рюкзак - вся компания щеголяла её рюкзаками, - а Оля поражала всех удивительно красивым и чистым голосом, но главное - обе были славными девчонками и хорошими друзьями.

Ещё одним компаньоном был Слава Назаров по кличке Назар. Эта ветхозаветная кличка как нельзя лучше соответствовала энергичному, находящемуся в вечном движении юноше с почти семитской внешностью: он был высокий, стройный, кудрявый и черноволосый, с масляным блеском больших миндалевидных глаз. У него постоянно случались какие-то чаще всего скоротечные романы, о которых он с большим юмором рассказывал в компании. Девчонки смеялись и подшучивали над ним, он охотно им подыгрывал. Он умел шутить, и сам при этом смеялся так заразительно, что вовлекал в веселье всех окружающих. С ним всегда было весело и легко.

Жизнь "Великой благородной компании" бурлила: друзья играли в студенческих капустниках, создавали рукописные журналы, зимой ходили в лес на лыжах и на городской каток, на сессиях поочерёдно собирались то у одного, то у другого на квартире, чтобы вместе готовиться к экзаменам, передавали друг другу кассеты с записями Галича и Высоцкого, делились самиздатом и тамиздатом, пели на кухнях песни Макаревича и Окуджавы. Единственно, что напрягало Марка - в бурном течении их жизни не хватало времени побыть с Лизой наедине. Он так любил их посиделки на двоих, когда они листали альбом импрессионистов или читали Цветаеву у неё дома, или когда бродили по лугам в Сосновке, или когда зубрили школьную программу, готовясь к вступительным экзаменам. Теперь рядом постоянно был кто-нибудь из компаньонов, иногда все вместе, иногда по одному. В этой кутерьме Марк не сразу заметил, что в последнее время из всех компаньонов третьим в их обществе чаще всего оказывался Назар.


Глава 7. Катастрофа

Сначала роман на стороне никак не отразился на семье Марка. Ничего не изменилось в привычном укладе их жизни. Понадобилось лишь дополнительное время для встреч с Алёной, которое было непонятно откуда взять в плотном графике, заполненном офисными делами и семейными заботами. Приходилось придумывать причины для каждой новой задержки на работе, а Марк ужасно не любил врать и изворачиваться.

Но тут судьба подбросила своевременный подарок - Марку неожиданно предложили должность коммерческого директора. Марк по-человечески любил прежнего коммерческого директора и ценил его как большого профи, с ним было легко и интересно работать, а теперь грустно расставаться. Утешало лишь то, что его теперь уже бывший начальник шёл на повышение, а не на улицу. Именно он убедил генерального назначить на освобождающееся место Марка, с чем генеральный, немного подумав и посоветовавшись с главными акционерами, согласился. Работы, конечно, сильно прибавилось, но и зарплата кратно возросла. Увеличение финансового вклада в семейный бюджет позволило Марку сбросить с себя много мелких семейных обязанностей, которые раньше лежали на нём, а главное - он теперь мог возвращаться с работы в любое время под благовидным предлогом ненормированного рабочего дня.

Марку нравилось забытое за долгие годы семейной жизни чувство свободы. Встречи с Алёной наполняли его ощущением молодости и какого-то страшного, но упоительного полёта. Эти короткие, но такие яркие свидания вливали в отвыкшее от бурных страстей сердце чувство безграничной уверенности в себе, которое он нёс потом домой, под микроскоп внимательных Ингиных глаз.

Первое время она объясняла его новый снисходительно-покровительственный тон в обращении с домашними неожиданно свалившейся на мужа высокой должностью, но женская интуиция подсказывала, что директорство - не единственная причина. Вскоре начали бросаться в глаза и другие странности: ежевечерний долгий душ, слишком тщательное утреннее бритьё, придирчивое отношение к рубашкам, галстукам, парфюму, стрелкам на брюках, чистоте обуви. Раньше Марк никогда не уделял этим мелочам столько времени и внимания.

Теперь всё чаще Инга вечерами оставалась дома одна. Сын Матвей тусил где-то с друзьями и возвращался поздно. На телефонные звонки не отвечал. Марк, наоборот, звонил, но говорил обычно, что должен ещё немного задержаться на работе и к ужину его ждать не надо. Инга коротала вечера за компьютером, просматривая фильмы в Ютубе или зависая в Фейсбуке и Вконтакте.

В один из таких вечеров, она увидела уведомление о новом сообщении в своём аккаунте Вконтакте. Имя отправителя сразу ей не понравилось и как-то насторожило, это явно было не настоящее имя, а интернетный ник - "Кассандра". Сообщение начиналось настораживающим призывом: "Откройте глаза!". Инга долго думала, стоит ли вообще открывать это странное сообщение от неизвестной Кассандры? Сын Матвей много рассказывал ей о вредоносных вирусах, которые уничтожают и портят все программы на компьютере, но, вроде бы, он говорил только о вложенных файлах, которые нужно дополнительно скачивать, и что ещё не изобретены вирусы, которые содержались бы прямо в тексте сообщения. И всё-таки читать сообщение не хотелось. Было в нём что-то зловещее и даже угрожающее. После напряжённой внутренней борьбы женское любопытство взяло верх.

Вот, что было написано в сообщении:

"Здравствуйте, Инга! Вы меня, к сожалению, не знаете, но я всё же решилась написать Вам, поскольку считаю своим долгом открыть Вам глаза на ложь, которая Вас окружает. Марк изменяет Вам с одной из сотрудниц фирмы. Вы можете мне не верить, но предупреждён - значит вооружён".

Ингу охватило чувство брезгливости, ей показалось, что она прикоснулось к чему-то скользкому и холодному, как чешуя змеи или кожа жабы. Первым её побуждением было немедленно удалить сообщение, но обвинение Марка в неверности так больно ранило её, что ей захотелось скорее либо опровергнуть, либо, на худой конец, подтвердить его. Уж лучше знать наверняка, чем мучиться сомнениями и догадками!

И она написала в ответ:

"Здравствуйте, Кассандра! Большое спасибо за информацию, но она неполна и бездоказательна. Не могли бы Вы уточнить, с кем именно у Марка роман, и какие факты заставили Вас так думать?"

Письмо было отправлено, но ответ всё не приходил. Инга зашла в аккаунт отправителя, но он был совершенно пуст: ни биографии, ни фотографии владельца, ни сообщений на стене - ничего. Она захотела узнать, сколько времени. Таймер на панели монитора показывал десять часов вечера. Из прихожей послышался звук ключа, поворачиваемого в замке. Инга пошла навстречу звуку. В прихожей возился с обувью Матвей, от него исходил ощутимый запах табака.

- Опять курил? - спросила она.

- Не, ма, просто вокруг было накурено - вот я и провонял, - отмахнулся от её вопроса сынок и исчез в ванной. Из-за двери послышался звук бьющей из крана воды. Инга постояла ещё немного в прихожей, не зная, как реагировать на демонстративное неуважение сына, но мысль о странном письме не оставляла её. Она вернулась в спальню, легла на кровать, застеленную бежевым покрывалом с большими розовыми цветами, и снова открыла ноутбук. Ответа по-прежнему не было.

Марк пришёл ближе к одиннадцати. В комнате Матвея ещё горел свет, но вся остальная квартира была погружена во мрак. Он не стал зажигать в гостиной основное освещение, включил лишь бра над журнальным столиком, стараясь не шуметь, снял и повесил на спинку стула офисную одежду, после чего отправился в ванную. В спальне он появился только минут через двадцать, облачённый в махровый халат, благоухающий можжевеловым запахом геля для душа.

Не успел он переступить порог, как спальня осветилась тёплым матовым светом прикроватной лампы. Инга сидела на своей стороне кровати и пристально смотрела ему в глаза. От неожиданности он вздрогнул и отвёл взгляд.

- Я думал ты спишь, - сказал он, чтобы что-то сказать. Инга молчала, но от неё веяло едва сдерживаемой агрессией.

- Что-то случилось? - спросил он, стараясь разрядить недобрую тишину, повисшую в спальне.

- Ещё не знаю, - ответила Инга, и по тону её голоса Марк понял, что ей что-то известно о его новой жизни.

В планы Марка не входило обманывать свою жену: отношения с Ингой и с Алёной были для него двумя параллельными прямыми, которые не должны были никогда и нигде пересечься, но вот пересеклись. Что ему теперь делать - он не знал, поскольку прежде ему не приходилось бывать в подобной ситуации. До свадьбы он считал, что вполне допустимо встречаться с несколькими партнёршами одновременно, ведя независимые партии, как в сеансе одновременной игры. Семейная жизнь стала для него новым опытом, в котором не осталось места другим женщинам. Появление Алёны в каком-то смысле вернуло его во времена холостой вольницы при одном, но очень существенном отличии - теперь он был женат, а это, согласитесь, совсем другое дело!

Не зная, как реагировать на глубокомысленный намёк жены, Марк решил потянуть время и выпытать, что известно, а что нет его благоверной. Может быть, это просто очередной припадок беспричинной ревности, которых он пережил уже достаточно за последнее время?

- Ты говоришь загадками, - начал он в шутливом тоне, чтобы разрядить грозовую атмосферу. Но номер не прошёл, жена по-прежнему сверлила его взглядом.

- Где ты был? - наконец, спросила она.

- На переговорах. Ты же знаешь, мы расширяемся, и я встречался с подрядчиками.

Это была правда, но не вся правда. Прямо из офиса Марк действительно поехал в ресторан фешенебельного отеля встречаться с подрядчиками, но за час до встречи он поднялся в номер 606, который снял заранее и где его уже ждала Алёна. Таким образом, встреча с подрядчиками продлилась всего лишь на час дольше, чем на самом деле, но ровно столько, сколько было записано в его органайзере: с 19.00 до 22.00. Вот и всё. И лжи то почти никакой не было. Почти. А всё-таки была!

Если бы Инга продолжала задавать похожие вопросы, Марк всегда нашёлся бы что ответить, потому что его встречи с Алёной были тщательно спланированы и вписаны в распорядок рабочего дня путём прибавления часа-двух к реальным деловым мероприятиям. С этой стороны до правды было почти невозможно докопаться, если не установить слежку. Но Инга неожиданно сменила тактику. Зная своего мужа и понимая, как противна ему любая ложь, она вдруг заговорила своим прежним любящим и доверительным голосом, голосом, которым она разговаривала с ним давным-давно в их счастливом прошлом, когда только-только рождались и завязывались между двумя молодыми людьми пока ещё хрупкие романтические отношения. Марк почти забыл этот голос - в суете привычных будней он сильно изменился, стал сухим и деловым, "функциональным", как это определял для себя Марк. Где? В каких тайниках сознания хранила эта женщина память о своём прежнем голосе? Как она смогла воскресить его через много бесконечных лет, заставив трепетать каждую клеточку его организма?

- Помнишь, - говорила она воскрешённым из небытия голосом, - когда мы ещё не были мужем и женой, мы обещали друг другу, что если у нас появится кто-то другой, мы не будем этого скрывать? Ты помнишь? Мы поклялись тогда в этом друг другу страшной клятвой!

- Конечно, помню, - вынужден был согласиться Марк, потому что это была чистая правда.

- А помнишь, что мы обещали не скрывать друг от друга, что это за человек, и не обижаться за это друг на друга?

- Помню.

- Так вот, я тоже помню это обещание и честно выполню его. Я не обижусь и не буду устраивать сцен - мы ведь взрослые люди. Я чувствую, что ты в последнее время сам не свой, что тебе тяжело, тебя что-то гнетёт. Сними камень с души. Расскажи мне всё, и мы вместе подумаем, как быть дальше. Скажи, только честно, у тебя есть другая женщина? Кто она?

Убаюканный её ласковым тоном Марк вдруг почувствовал себя глубоко несчастным. Он действительно ужасно не любил врать, и вся эта ситуация с Алёной напрягала его прежде всего необходимостью лгать и изворачиваться. "Как было бы здорово легализовать наши отношения! - подумал он. - А почему, собственно, я должен скрывать любимых женщин друг от друга? Я ведь люблю их обеих - может быть, и они друг друга полюбят?"

И Марк признался во всём. Ему вдруг стало легко и свободно, словно гигантская плотина, которая мешала ему жить и дышать, в одночасье прорвалась, и мощный весёлый поток бурлящей и пенящейся воды хлынул в иссушенную зноем долину. Он говорил о том, как так получилось, что они оказались с Алёной вместе, говорил, какая она замечательная и как он её любит, при этом не забывая клясться, что Ингу он любит нисколько не меньше и она навсегда останется его единственной женой. Он так увлёкся своим рассказом, что не сразу заметил, как изменилось и исказилось лицо Инги, какой ненавистью зажглись её прежде синие, а теперь почти чёрные цыганские глаза. Когда он закончил, Инга сказала тихо и спокойно, но таким ледяным тоном, от которого по спине побежали волны холода:

- А теперь ты должен навсегда уйти из этого дома. Я не хочу тебя больше видеть!


Глава 8. Случай в походе

Окончание первого курса "Великая благородная компания" решила отметить походом за город.

Друзья с радостью включились в суматошные и бестолковые приготовления к походу, создавая сплошную путаницу и неразбериху. Поняв, что от компаньонов мало толку, Дед взял дело подготовки в свои руки: распределил зоны ответственности, вечером накануне заставил всех принести рюкзаки и ещё раз проверил, всё ли новоиспечённые туристы взяли с собой, правильно ли они одеты и обуты и, успокоившись, отпустил всех по домам, строго настрого наказав быть утром на остановке не в шесть часов, когда отправлялся первый автобус на Левый берег, а в пять сорок пять.

Сам он пришёл в пять сорок, Оля и Марина уже ждали его. Марк появился ровно в пять сорок пять. Лиза опоздала на пять минут, а вот Назар заставил понервничать. Автобус уже подошёл, ранние пассажиры расселись в салоне, а Назара всё не было. Дед стоял у открытой двери автобуса и нервно курил.

- Парень, ты едешь или решил остаться? - спросил его водитель.

- Шеф, можешь две минуты подождать? - попросил Дед. Сейчас человек подойдёт.

- Человек может через час придёт, а мне ехать надо. Садись, а то без тебя уеду. На том берегу подождёте. Следующий автобус через полчаса.

Дверь медленно поползла по направляющей, с шипением и свистом перекрывая дверной проход. Дед схватился рукой за поручень и поставил одну ногу на ступеньку. Упёршись в грубый туристский ботинок, дверь замерла на месте, но продолжала недовольно шипеть.

- Давай, парень, или туда, или сюда! - понемногу раздражаясь и форсируя хриплый баритон, чтобы преодолеть шипение двери, прокричал водитель. К счастью, пассажиров в этот ранний час было не очень много и, видимо, они не особенно торопились, поэтому водителя никто из них не поддержал. В этот момент из-за угла стремительно вылетел Назар, он мчался со спринтерской скоростью и через секунду был уже на подножке автобуса. Дверь, зло прошипев напоследок, захлопнулась, и автобус тронулся.

Вся "Великая благородная компания" возликовала при виде Назара. Марк радовался вместе со всеми, не зная ещё, что ждёт впереди.

Через час они шли по лесной тропинке, усыпанной сосновой хвоей. Впереди Дед, за ним Оля с Мариной, потом Марк, следом Лиза - и Назар замыкающим.

Утро было солнечным, но прохладным. Солнечные лучи пронизывали сосновые кроны и окрашивали стволы в тёплый янтарный цвет. Лес пах смолой, звенел птичьими голосами. Он был похож на многоколонный концертный зал, в котором исполняется бессмертная птичья симфония.

Справа за рядами сосен виднелся необъятный водный простор - Волга. Друзья шли по гребню высокого волжского берега в нескольких десятках метров от крутого волжского обрыва, иногда то приближаясь к нему, то отдаляясь, но постоянно отслеживая Волгу как ориентир.

Они шли, веселясь, перекрикиваясь и болтая. Идти было легко и радостно. Марк постоянно слышал за собой Лизины шаги и чувствовал её дыхание. Оборачивался и подавал ей руку, когда приходилось перебираться через упавшие стволы сосен или преодолевать крутые подъёмы.

Много часов туристы двигались по тропе, сделав всего три небольших привала. За это время они прошли более двадцати километров, дважды выходили из леса и пересекали прибрежные сёла, где пополняли запасы воды из колонок - потом двигались дальше. К концу путешествия ноги уже с трудом слушались их, говорить, а тем более смеяться, совсем не хотелось. Рюкзаки, казавшиеся вначале такими лёгкими, стопудовой тяжестью давили на плечи, шеи и спины. Они шли в каком-то сомнамбулическом трансе и думали только о том, когда же можно будет отдохнуть.

Наконец, Дед дал сигнал привала. Друзья оказались на небольшой лесной полянке, со всех сторон окружённой соснами. Поляна находилась на волжском утёсе. Пройдя всего сотню шагов, ты оказывался прямо у обрыва, с которого открывался фантастический вид на великую реку, правый берег едва угадывался на горизонте.

Все сбросили надоевшие рюкзаки и блаженно растянулись на прогретой июньским солнцем земле, но Дед не дал толком отдохнуть, заставив парней заготавливать дрова, разводить костёр и устанавливать палатку, а девчонок готовить ужин.

В семь часов "Великая благородная компания" собралась у разгоревшегося костра. Сначала долго обсуждали события дня и только что завершившуюся сессию, потом подоспел ужин, потом Дед достал гитару и начал потихоньку перебирать струны, негромко напевая себе под нос, а все остальные стали ему подпевать. Парни достали из рюкзаков бутылку водки и две бутылки портвейна "Агдам". Сначала выпили за окончание сессии, потом за долгожданный и, наконец, свершившийся поход, потом "заприсутствующихздесьдам", причём как всегда "мужчины стоя, женщины до дна", потом "за тех кто в море, за тех, кто в пути" - и далее по списку.

После каждого тоста всё громче звучали песни, всё радостнее блестели глаза. Солнце неудержимо катилось к горизонту, густели тени, а костёр, наоборот, становился всё ярче и ярче. Скоро солнце окончательно скатилось за правый берег, озарив небо на той стороне фантастическим багровым закатом. Закат погас. Вышли на небо звёзды, месяц взошёл над лесом. Лес превратился в сплошную чёрную массу. Костёр стал центром мироздания, освещая поляну оранжевым весёлым светом и выбрасывая навстречу звёздам мириады искр.

В свете костра мир стал другим. Такие привычные, почти родные лица друзей приобрели таинственный и романтический вид. Дед напоминал какого-то монгольского идола, Назар - пирата, Оля с Мариной превратились в двух нахохлившихся сов, а Лиза вдруг предстала молодой ведьмочкой - её волосы отливали зловещим блеском, в глазах плясали языки пламени.

Что тогда пели? "Поворот" "Машины времени", "Музыканта" группы "Воскресенье", "Баньку" Высоцкого, "Милая моя" Визбора, много песен Окуджавы и песни, авторов которых никто не знал: "Товарищ Сталин, вы большой учёный", "Гляжу я из вагонного окна", "Я помню тот Ванинский порт"...

Ещё была песня про костёр:

        Мой костёр в тумане светит,
        Искры гаснут на лету.
        Ночью нас никто не встретит,
        Мы простимся на мосту.

Марк пел и представлял себе ночной костёр в степи, и огненные ласки цыганки, и горькое расставание героев песни по утру.

Песни у костра - удивительное культурное явление советской эпохи. Здесь, у живого огня, точно такого же, какой плясал ещё на стоянках палеолита, люди переставали быть студентами и преподавателями, врачами и инженерами - они превращались просто в людей с их мечтами о счастье, свободе и подлинной жизни. Почему-то всем тогда казалось, что в городах мы живём как-то не так. А как надо? Ночные костры на природе как бы намекали на что-то, указывали правильный путь. А может это просто казалось?

Много что казалось и мерещилось в неверном свете костра. Вот и Марку казалось, что он любим своей девушкой, глядя на пляшущие языки пламени в её глазах, чувствуя её тепло рядом.

Он не сразу заметил, что Лиза в этот день была какой-то задумчивой, отводила взгляд, когда они встречались друг с другом глазами, сославшись на усталость, она отказалась пойти прогуляться с Марком вдоль берега. Он не мог понять причин такого поведения Лизы, а от этого злился и всё больше накачивался алкоголем. Водка в гремучей смеси с "Адамом" после тяжёлого походного дня давала о себе знать. Он набрался до такой степени, что контуры окружающего мира начали расплываться, он то и дело проваливался в полузабытьё. Реальность стала прерывистой, раскалывалась на отдельные не связанные между собой фрагменты. В какой-то момент он почувствовал, что Лизы рядом нет. Только что была рядом, сидела, задумчиво глядя в костёр, пела "Последний троллейбус" - и вдруг исчезла. Неясная тревога охватила Марка.

Он встал и пошёл на поиски. Углубился в непроглядную темноту леса. Костёр ярко горел за деревьями позади, вокруг него плясали какие-то тени. Марк пошёл по кругу, стараясь не упускать костёр из вида и светя фонариком себе под ноги, чтобы не попасть в яму или не наткнуться на корень.

Вдруг он услышал тихие голоса, долетавшие из густого подлеска неподалёку. Марк мог бы поклясться, что говорили Лиза и Назар. Говорили взволнованно и торопливо, слова, набегавшие друг на друга, прерывались учащённым дыханием и ещё какими-то влажными и липкими звуками, напоминавшими хлюпанье лягушек в пруду. Марк никогда не слышал своих друзей такими. Ему стало неловко, что он подслушивает чужой разговор, и он поспешно выключил фонарик, чтобы случайно не попасться им на глаза, но тут силы неожиданно покинули его, и он в бессилии прислонился к стволу сосны. Марку хотелось скорее уйти, чтобы ничего не видеть, не слышать, не знать, так ребёнок прячет своё лицо в мамины колени, когда видит страшную сцену по телевизору, но внезапно предательский костёр полыхнул как-то особенно ярко - и Марк всего лишь на мгновение, как будто бы в блеске молнии, чётко разглядел их обоих - они стояли тесно прижавшись друг к другу, их двойной силуэт напоминал скульптуру "Вечная весна" из большого альбома "Роден", который они так любили рассматривать с Лизой.

В полной прострации Марк пошёл вглубь леса, долго брёл не разбирая дороги, натыкался на ветки, спотыкался о корни. Как он не выколол себе глаз каким-нибудь сучком, он и сам потом не мог объяснить - просто повезло. Вскоре он вышел к обрыву и по осыпающемуся песчаному откосу, набрав полные ботинки песка и едва не сломав шею, спустился к Волге. Волны тихо плескались о берег, лунная дорожка убегала в небеса. К костру возвращаться не хотелось, да и жить то, если честно, тоже.

На поляну он вернулся только под утро. Лес уже не был таким чёрным и зловещим, как ночью. Он понемногу наливался предрассветной серостью, проявлялся, как проявляется рисунок на переводной картинке или изображение на фотобумаге, погружённой в проявитель. Все давно спали в палатке, только Дед сидел у догорающего костра, время от времени подкидывая хворост, чтобы огонь совсем не погас.

- Ты где был? - спросил он строго.

- Гулял.

- Что, спать совсем не хочется?

- Почему-то нет.

- Ну ладно, тогда последи за костром, а я пойду вздремну. Через два часа двинемся в обратный путь.

По звонкой прохладе июньского утра молча двигались они к пристани на берегу Волги, откуда их должен был забрать рейсовый теплоходик. Над лесом поднималось золотое июньское светило, просыпались птицы, распеваясь на тысячи голосов, а в голове Марка звучали строчки:

        Ночь пройдёт, и спозаранок
        В степь далёко, милый мой,
        Я уйду с толпой цыганок
        За кибиткой кочевой.

Глава 9. Ночь в гостинице

Говорить одной женщине о своей любви к другой - самоубийство, это вам всякий скажет.

Может показаться странным, но Марк, несмотря на солидный возраст, по-настоящему этого не понимал. Нет, конечно, он читал об этом в книгах и видел в фильмах, слышал от родственников и знакомых, но самонадеянно полагал, что все эти книги, фильмы и рассказы про каких-то других людей, а у него всё будет иначе, как-то более цивилизованно что ли.

Он вышел в ночь, захватив с собой только деньги, документы, туалетные принадлежности и ключи от машины. Стояла глубокая осень, промозглый ветер раскачивал голые ветви деревьев, свет холодной луны с трудом пробивался сквозь плотную завесу туч, время от времени оттуда, из зловещей небесной темноты срывался ледяной дождь, перемешанный с мокрым снегом. Чёрный мокрый асфальт матово поблёскивал под ногами, отражая холодные огни городских фонарей. В груди всё болело. Марк сел в машину и поехал неведомо куда. Он кружил и кружил по ночному городу, не зная, что ему теперь делать со своей жизнью. Конечно, он любил Алёну, но представить своё будущее без Инги и Матвея не мог и не хотел. "Что я наделал? Что я наделал?" - повторял он одну и ту же фразу, не замечая, что говорит вслух.

Хотелось увидеть кого-то из родных и близких людей, чтобы поделиться болью, которая жгла изнутри и настоятельно требовала выхода. Но куда поедешь в полночь? К родителям? Но этим только перепугаешь стариков, они и так уже еле держатся за жизнь. К друзьям? Но у них свои семьи, и давно уже минули благословенные деньки бурной молодости, когда можно было завалиться к ним в любое время дня и ночи с бутылкой водки или хорошего коньяка и просидеть на кухне до самого утра, размышляя о любви и дружбе, смысле жизни и предназначении человека. Покружив по городу часа два, Марк решил заночевать в гостинице "Север".

Всю ночь не сомкнул глаз. Вопросы один другого тяжелее не давали покоя. Как так получилось, что жизнь пошла наперекосяк? Когда это началось?

В юности он мечтал о настоящей любви, страстно искал её, и ему даже показалось, что нашёл, но Лиза предпочла ему Назара, а он так и не понял почему. Интересно, был бы он счастлив теперь, если бы у них всё сложилось с Лизой? И вообще, могло ли у них что-то сложиться, или Лиза интуитивно почувствовала, что он не надёжен, и предпочла ему более надёжного, на её взгляд, Назара? Судя по всему, у них с Назаром до сих пор крепкая и дружная семья, несмотря на все мимолётные Назаровы интрижки. Марк видел, как Назар и Лиза смотрят друг на друга, как уважительно относится к родителям их старшая дочь, как каждую минуту, свободную от мальчишеских забав, крутится вокруг Назара их младший сын. Почему же у него в семье всё не так?

Может быть, дело в Марии? Воспоминание о Марии принесло Марку приступ острой боли, как будто кто-то грубо и бесцеремонно сорвал повязку, присохшую к глубокой ране. Неужели он всё ещё любит эту женщину? Странно, её давно и в живых то нет, а это надрывное, болезненное, но такое сильное чувство всё ещё живёт в нём. В голову полезли картины из их яркого и мучительного романа.

Наверное, он допустил роковую ошибку, когда, пытаясь забыть Марию, решил связать судьбу Ингой. Казалось бы, решение было не таким уж неправильным: он получил на много лет тихую и спокойную гавань, о которой мечтал в хмельном угаре молодости, он вырастил прекрасного сына, но оказалось, что прочный тыл не такой уж прочный, раз рушится от первого напора ветра. "Иже созда храмину свою на песце: и сниде дождь, и приидоша реки, и возвеяша ветри, и опрошася храмине той, и падеся, и бе разрушение ея велие зело, - вспомнились ему слова из Евангелия, которые они учили на старо-славянском языке, - Дом на песке! Я построил свой дом на песке!"

Образы Лизы, Марии, Инги, Матвея переплетались в его воспалённом мозгу, но над всеми царил образ Алёны, он был самым ярким и осязаемым. Поздновато к нему пришла настоящая любовь! Не за горами полувековой юбилей! В классической литературе таких людей называют стариками, а он влюбился, словно мальчишка! Как в первой юности, он думает о ней непрестанно, когда её нет рядом, ему не хватает воздуха. Вот и сейчас самое невыносимое в этом стандартном гостиничном номере то, что рядом нет Алёны, и он не может не только потрогать её, но даже позвонить и написать СМС, ведь у неё семья, и он не имеет права ставить её в неловкое положение перед мужем.

"Гаджеты облегчают связь между людьми, но не в нашем случае!" - с тоской думает он и пытается заснуть, но сон не идёт, опять в голову лезут всё те же образы: Лиза, Мария, Инга, Матвей, Алёна - и опять по кругу: Лиза, Мария, Инга...

Он пытается думать о чём-то другом: о родителях, о друзьях, о работе, о новом рассказе, о том, что ему так и не удаётся сесть, наконец, за роман, который он задумал давным-давно, но мысли опять сбиваются на Ингу, Матвея, Алёну - и никуда от них не деться!

Самое ужасное, что это были не просто мысли, не просто образы, мелькавшие в мозгу - самое ужасное, что каждый образ, каждая мысль обладали совершенно осязаемыми физическими характеристиками - весом, размерами, температурой - они давили на него, жгли сердце, разрывали мозг, не давали дышать. Вдруг как-то очень естественно вспомнилось о смерти. Подумалось: а ведь если прямо сейчас умереть, то всё это кончится, придёт желанное успокоение, больше ничто не будет мучить, жечь, рвать на куски. Смерть показалась ему не просто выходом, а блаженством, захотелось немедленно прямо сейчас закончить эту невыносимую жизнь. Если бы рядом был пистолет, он, не задумываясь, нажал бы на спусковой крючок, если бы был яд - он выпил бы его с восторгом. Но ничего не оказалось под рукой: ни острой бритвы, ни верёвки, ни таблеток снотворного, да и номер находился на относительно безопасном третьем этаже - ноги и позвоночник сломать можно, а вот убиться до смерти - это вряд ли! Так и будешь потом всю жизнь кататься в инвалидном кресле!

Ночь тянулась бесконечно долго, но и она миновала, как проходит всё в нашей быстротечной жизни. Хмурый ноябрьский рассвет стал потихоньку просачиваться сквозь занавески, а вместе с рассветом пришла спасительная мысль - на работу! Ведь там - Алёна.


Глава 10. Инструктивный лагерь

Марк никак не мог поверить тому, что увидел ночью в лесу. Утром, когда они всей компанией шли к причалу, Лиза и Назар выглядели так, будто между ними ничего не произошло, а Лиза даже спрашивала Марка, почему он такой странный? Она говорила совершенно спокойным голосом и с ним, и с Назаром, и это доставляло дополнительные мучения, потому что Марку начинало казаться: а уж не приснилось ли ему это всё, не была ли сцена, случайным свидетелем которой он оказался прошлой ночью, плодом алкогольного опьянения и усталости?

Марк чувствовал себя полным идиотом - ну не подойдёшь же к другу с дурацким вопросом: "Не целовался ли ты, случайно, вчера с моей девушкой?". Да и Лизе как сказать, что он что-то такое вроде видел в лесу? Что именно? И видел ли? А если это алкогольный бред, как он будет после этого смотреть ей в глаза? Марк терзался сомнениями, не зная, как ему поступить.

На следующий день после похода весь их курс отправился в инструктивный лагерь.

Инструктивный лагерь - интереснейший период в жизни студента педагогического вуза. В течение целой недели восемнадцати-двадцатилетние юноши и девушки возвращаются лет на шесть назад в своё счастливое и беззаботное детство: носят галстуки и пилотки, ходят строем, поют отрядные песни, участвуют в спортивных состязаниях и смотрах художественной самодеятельности, выпускают отрядную стенгазету, пекут на костре картошку, короче, занимаются полной ерундой. Инструкторы постоянно напоминают им, что это всего лишь ролевая игра, устраивают по вечерам разборы полётов и вполне взрослые серьёзные семинары, но окружающая атмосфера, пронизанная яркими воспоминаниями такого не далёкого пока ещё детства, сама по себе настраивает студентов на задорный и безответственный лад. Они как будто и в самом деле на недельку становятся детьми, такими же шумными, бесшабашными и неугомонными, но к тому же ещё курящими, выпивающими и занимающимися любовью по ночам.

Лагерь располагался в сосновом лесу совсем не далеко от волжского берега и состоял из шестиместных деревянных домиков, просторной столовой, летней эстрады, площадки для построений и спортивных соревнований с флагштоком в центре, пионерской комнаты в строительном вагончике, пары покосившихся хозяйственных строений и домика начальника. По официальным спискам считалось, что девочки живут с девочками, а мальчики с мальчиками, но на самом деле всё население инструктивного лагеря в первый же день перемешалось в соответствии со своими пристрастиями и интересами. "Великая благородная компания", например, прочно оккупировала шестиместный домик и, чтобы никто не сомневался в их правах, сразу же вывесила над дверью свой флаг - голубое полотнище с тремя эффектно переплетёнными золотистыми буквами "ВБК". Эскиз монограммы набросала Лиза, а Марина вышила её потом золотыми нитками по голубой атласной ткани - получилось стильно и убедительно.

Компаньоны весело провели инструктивную неделю. Главная жизнь происходила ночью, когда после отбоя они отправлялись на поляну примерно в километре от лагеря, жгли костёр, пели песни, выпивали, купались в ночной Волге. Компания стала центром притяжения для других студентов, они по одному и группами подтягивались к огоньку, приносили с собой вино и закуски, жизнь на поляне кипела, завязывались новые знакомства, вспыхивали быстротечные романы. Спать шли часа в три, когда начинал уже светлеть горизонт и молочные сумерки растворяли черноту короткой июньской ночи. Весь день потом ходили смурные и невыспавшиеся, но почему-то к вечеру усталость вдруг как рукой снимало, и они снова были готовы к ночным подвигам.

Всю неделю Марк внимательно следил за поведением Лизы и Назара. Ему так хотелось остаться с девушкой наедине, но почему-то всё не получалось. Назар всегда оказывался рядом, причём Лиза не очень то этому и противилась. Она неизменно была приветлива с ними обоими, что ужасно раздражало Марка. Не зная как себя повести, он замыкался в себе, напускал на себя гордый и независимый вид, много пил.

С каждым днём Лиза становилась с ним всё отчуждённей, всё холоднее, всё реже подсаживалась к нему у костра, под разными предлогами отклоняла его предложения прогуляться вдоль ночной Волги или по лесной дороге. В то же время нельзя было не заметить, что Назара она явно приближает к себе.

Марк несколько раз пытался поговорить с Лизой серьёзно, но как тут поговоришь, когда невозможно остаться с ней наедине? Не начинать же разговор при Назаре!. Марк так измучился от неопределённости, что в конце концов решил поставить вопрос ребром.

В последнюю ночь, когда всё население лагеря собралось на большой поляне вокруг гигантского костра и распевало пионерские песни, тайком от преподавателей подогревая себя "Столичной" и "Адамом", Марк всё-таки уговорил Лизу пройтись с ним до берега Волги.

Стемнело. Небо на глазах заполнялось звёздами. Полная луна, как огромный прожектор, ярко светила над верхушками сосен. С Волги тянуло прохладой. Они шли по лесной дороге, спускающейся к реке, не подсвечивая себе путь фонариками, потому что вся дорога была залита лунным светом. Серебряные блики плясали на волжских волнах, создавая иллюзию какой-то иной реальности.

Оба молчали. Марк внутренне готовился начать непростой разговор, но никак не мог собрать воедино разбегающиеся во все стороны мысли.

- Ты о чём-то хотел меня спросить? - решила помочь ему Лиза, и Марк с благодарностью схватился за протянутую руку помощи:

- Да, именно спросить! В последнее время мне всё чаще кажется, что ты меня просто не замечаешь. Раньше нам было так хорошо вдвоём, а теперь рядом с нами всё время этот Назар! Признайся - ты его любишь?

- Конечно, он же наш друг!

- Я не это имел в виду. Кого ты любишь больше - меня или Назара?

Лиза весело рассмеялась в ответ:

- Глупенький! Я люблю вас обоих! Как я могу сказать, кого я люблю больше?

- Но ведь надо сделать выбор! - наседал Марк, а в ответ услышал:

- Я не хочу делать выбора, вы оба мне дороги, а своей дурацкой ревностью ты всё только портишь!

Нормальная женская позиция, - скажете вы, - дама предоставила своим рыцарям возможность в честной конкуренции добиться её руки и сердца.

Да, наверное, так оно и было, но Марк, слишком юный и горячий для подобных выводов, воспринял Лизины слова как бесспорное доказательство её неверности. Ему почему-то казалось, что у него есть на Лизу особые права, которых на самом деле у него, конечно же, не было.

- В таком случае между нами всё кончено! - в запальчивости выпалил он фразу, услышанную в каком-то фильме, и решительно зашагал в сторону лагеря. Он надеялся, что Лиза побежит вслед за ним, постарается остановить, успокоить, но позади не послышались её лёгкие шаги, и её невесомая рука не легла ему на плечо. Он всё шёл и шёл, слыша в ушах бешеный стук своего сердца, а вокруг стояла полная тишина, нарушаемая лишь плеском волн да печальным голосом одинокой ночной птицы.


Глава 11. А пока - продажи!

Офис встретил Марка обычной суетой рабочего дня: кликали клавиши компьютеров, тренькали телефонные зуммеры, кто-то вёл переговоры по скайпу, кто-то копировал документы у большого ксерокса. Сотрудники приветливо здоровались со своим коммерческим директором, кто-то уже на ходу сообщал о проблемах и спрашивал, когда лучше зайти. Марк механически отвечал на вопросы, механически здоровался и думал только об одном: насколько помятый вид и несвежая рубашка выдают бессонную ночь в гостинице? Путь до кабинета дался ему нелегко - казалось, все в курсе его трагедии, все смотрят на него сочувственно или осуждающе и тихонько переговариваются между собой о его незавидном положении.

Закрыв за собой дверь кабинета, Марк смог, наконец, выдохнуть и постарался сосредоточиться на рабочих вопросах. Дел, как всегда, было невпроворот: совещания, переговоры, посетители, письма, звонки - Марка не переставал удивлять темп жизни в крупной корпорации, когда необходимо одновременно решать два десятка задач, причём решение ни одной из них не зависит только от тебя, а требует постоянных консультаций и согласований с другими людьми.

Когда-то, впервые оказавшись в компании, Марк страдал от этого безумного темпа и бестолковщины, но сейчас ему это даже нравилось, поскольку позволяло отвлечься от тяжёлых дум, и всё-таки по-настоящему отключиться не получалось. Обсуждая у генерального снижение темпов продаж, разбирая с начальником отдела сбыта причины невыполнения квартального плана, ведя телефонные переговоры с VIP-клиентом, Марк не мог перестать думать о разрыве с Ингой, о сыне, о своей жизни, с которой надо что-то делать, о прошлом, которое не давало ему покоя, о будущем, с которым необходимо что-то решать. Эти мысли текли сами собой, вращаясь по безысходному кругу, и он постоянно ловил себя на том, что пропустил последние слова генерального, что так и не уловил главных выводов из доклада начальника отдела и что на другом конце провода повисло недоуменное молчание клиента.

В рамках разбора ситуации с горящими планами у него была запланирована встреча и с Алёной. Она вошла в кабинет как всегда элегантно одетая и модно причёсанная, тёмный строгий костюм удачно подчёркивал её стройную фигуру, тщательно ухоженные руки и неброский макияж на лице выдавали успешную самодостаточную женщину, у которой всё хорошо не только на работе, но и дома. С порога она широко улыбнулась ему, но глаза смотрели настороженно и испытующе. Наблюдая за ним в течение дня, любящая женщина не могла не заметить, что с её мужчиной что-то не так, но что именно, она не могла ещё точно определить, поэтому назначенной встречи ждала особенно нетерпеливо.

- У тебя всё нормально? - сразу же задала она самый важный для неё вопрос.

- Да, а впрочем - нет. Всё совсем не нормально.

- Что случилось? - в голосе Алёны зазвучала неподдельная тревога.

- Ничего страшного, успокойся, просто вчера у нас произошёл неприятный разговор с Ингой...

- И?

- Короче, я ушёл.

- Она узнала про нас?

- Теперь да.

- Ты рассказал ей про меня?

- Прости.

- Марк, Марк, зачем ты это сделал?

- Я и сам не пойму, какой-то чёрт под локоть толкнул. Я думал так будет лучше. Не люблю врать и не умею.

В кабинете стало тихо, плотные стеклопакеты не пропускали звуки города, но из-за двери проникал тихий офисный шумок, как сквозь неплотно прилегающие к ушной раковине беруши: звонили телефоны, гудела оргтехника, звучали приглушенные голоса.

Алёна невольно подумала об угрозе, которая нависла над ней и её семьёй. Ревнивая женщина узнала о внебрачной связи мужа, и это может иметь для Алёны самые неприятные последствия - мало ли что можно от неё ожидать?! Как она поведёт себя в этой ситуации? Отвергнутая женщина способна на всё!

Конечно, Алёна любила Марка. Любила по-настоящему. Несмотря на почти два десятилетия разницы (в каком-то смысле он годился ей в отцы, пускай и очень молодые), ей было с ним интересно. Ей не о чем было поговорить со сверстниками - круг интересов её ровесников вращался вокруг карьеры, модных брендов, горных лыж, сёрфинга и дайвинга, фитнес-центров и ночных клубов - скучно, однообразно, предсказуемо, а в Марке было что-то романтическое и рыцарское: он читал наизусть стихи, писал великолепнее рассказы, знал классику мировой литературы, музыки и кинематографа, и что самое важное - умел об этом увлекательно рассказывать, он прекрасно разбирался в истории, философии, геополитике. Ему можно было задать любой, самый мудрёный вопрос - и получить точный и ясный ответ, распутывающий много бредятины и мусора, которыми забита голова современного человека.

Секс с Марком был великолепен. Предыдущий сексуальный опыт не особенно устраивал Алёну - до встречи с Марком она относилась к сексу спокойно и не понимала, почему вокруг него столько ажиотажа. Марк разбудил в ней женскую чувственность. Когда он был внутри неё, с ней происходили потрясающие вещи, которые она не мгла передать обыденным языком, для этого нужен был какой-то другой, наверное, божественный язык.

Если честно, ей бы хотелось жить с Марком, но он был женат, она замужем - и потому она не строила конкретных планов на будущее: наслаждайся сегодняшним днём, а там - будь что будет!

Изменившиеся обстоятельства, конечно же, всколыхнули в душе смутные надежды, но пока было не очень понятно, сто именно следует делать. Как современная деловая женщина Алёна любила всё держать под контролем, а в данной ситуации возникало сразу несколько зон риска, которые она была не в состоянии проконтролировать. Кроме того её захлёстывали противоречивые чувства от жалости к Марку до ненависти к нему, а значит, мозг не мог принимать взвешенных решений. Молниеносно взвесив всё это у себя в голове, она решила отложить анализ ситуации на потом, а пока постараться по возможности сгладить остроту и напряжённость момента.

- Ну что ж, сделанного не воротишь, - примирительно сказала она, - и какие у тебя планы?

- Пока я поселился в "Севере", думаю снять квартиру и начать заниматься разводом.

- Ты хорошо всё обдумал? Стоит ли принимать такие решения на горячую голову?

- У меня абсолютно холодная голова.

В глазах Алёны читалось большое сомнение. Она представила, какие бури сражаются сейчас в душе Марка, но не стала возражать.

- Хорошо! Раз у тебя всё под контролем, давай обсуждать продажи.

- Подожди с продажами! Тебе что - безразлично, что я теперь свободен? Мы ведь давно хотели жить вместе! Может быть, сейчас самый подходящий момент?

- Нет, Марк, момент самый неподходящий. Не забывай, что я несвободна, да и ты, далеко ещё не свободен.

Алёна интуитивно понимала, что Марк пытается ухватиться за неё, как хватается тонущий человек за пловца, оказавшегося рядом. Но если пловец не будет осторожен, утопающий непременно погубит их обоих. Она решила не делать резких движений, пока не улягутся страсти, пока не схлынет половодье чувств, охватившее сейчас всех участников драмы.

- Скоро я буду свободен, - сделал последнюю попытку утопающий.

- Вот тогда и вернёмся к этому разговору, а пока - продажи!


Глава 12. Любовь vs дружба

А лето между тем продолжалось.

В июле студенты разъехались по многочисленным пионерским лагерям области на практику. Марка судьба занесла в далёкий "Родничок" в ста километрах от города. Лагерь был расположен в живописной пойме реки с реликтовой природой по берегам, оставшейся от далёкого ледникового периода. Так получилось, что ледник каким-то образом обогнул долину реки, уйдя далеко на юг, так что вся доледниковая флора осталась здесь нетронутой. Чего здесь только не было: и голубые кедры, и карельские берёзы, и папоротники гигантских размеров, и необъятные поля черники.

Марку и его напарнице - Римме Крыловой с истфака - достался первый отряд - самые старшие в лагере и потому совершенно отвязные подростки. Вожатые, несмотря на свою молодость и неопытность, смогли быстро найти общий язык с мужской половиной отряда. В этом им помогли психологические знания, полученные на первом курсе, и Риммин педагогический талант. Первое, что они сделали - определили неформальных лидеров, вычислив их после трёх-четырёх дней заинтересованного наблюдения и жарких споров по вечерам. Всё остальное было делом техники: они просто подкупили их, позволив многое такое, что было категорически запрещено всем остальным, например, курить за территорией. Следующим шагом стало согласование с добровольными помощниками основных правил поведения, и дальше уже те сами следили за соблюдением совместно выработанных правил, считая их своими. Правил было много, но главное одно - не зарываться. Убежать до обеда на речку можно, но только предупредив вожатого; не спать после отбоя позволено, но нельзя шуметь и покидать отрядный домик. С девчонками на первых порах было сложнее, они упорно не воспринимали Римму, а с Марком демонстративно и издевательски флиртовали. Здесь Марку помогли его начитанность, хорошая память и талант рассказчика. Он стал рассказывать девочкам на ночь страшные и романтические истории из О’Генри, Джека Лондона или Эдгара По. К концу смены женская половина отряда была в него поголовно влюблена и на прощальном костре рыдала у него на груди.

Кроме официальной была у вожатых и параллельная, ночная, жизнь. Начиналась она часов в двенадцать, когда засыпали последние неугомонные пионеры и начальница лагеря. В это время вожатые потихоньку перемещались за территорию и собирались у костра поговорить, попеть песни под гитару и попить чайку, а иногда и чего-то покрепче, но серьёзного пьянства не было, поскольку все понимали, что завтра в семь тридцать надо быть на планёрке у строгой начальницы. Спать ложились не раньше двух часов ночи, так что за смену все вымотались настолько, что мечтали только о мягкой постели в своих городских квартирах и чтобы поспать без перерыва часов двенадцать!

Всю смену Марк постоянно думал о Лизе. Среди вожатых было несколько очень симпатичных девушек, но он не проявлял к ним интереса, за что получил славу ботаника. Девушки-вожатые не зло над ним подтрунивали, но он не обижался. С парнями он тоже особо не сблизился, хотя перезнакомился со всеми - все они были с других факультетов и с подозрением поглядывали на парня-литератора, они почему-то считали, что литфак - это чисто девичий факультет. С напарницей Риммой у него сложились вполне дружеские отношения, лишённые романтического подтекста. У обоих была несчастная любовь, которой они дорожили, поэтому к новым отношениям были не готовы.

Вернувшись с ночных посиделок в свою вожатскую комнату, Марк доставал толстую тетрадь в коленкоровой обложке и записывал туда строчки, посвящённые Лизе. В стихах было много юношеской тоски, горечи отвергнутого и воспоминаний о светлых временах погибшей любви. Но здоровый молодой организм брал своё, и, пострадав несколько минут над своей тетрадкой, Марк сладко засыпал без сновидений, чтобы проснуться по дребезжащему звонку будильника "Севани" ровно в семь часов.

Однажды ближе к концу смены его разбудил не будильник, а стук в окно. Стук вырвал его из самого глубокого сна, и потому пару минут Марк лежал, прислушиваясь, не померещился ли ему этот звук? Скатываясь за горизонт, луна смотрела прямо в окно спальни. Её серебристый свет наполнял комнату, чётко обрисовывая все находящиеся в ней предметы: железную спинку кровати, тумбочку с отваливающейся дверцей, кривоногий стол с электрическим чайником, коробкой чая и пачкой рафинада на нём, стул с одеждой, развешанной на спинке. Свет был настолько яркий, что на мгновение Марку показалось: уже утро и пора вставать на планёрку! Он взглянул на будильник - половина третьего ночи! Совсем уверившись, что стук ему померещился, Марк начал потихоньку соскальзывать в тёплое озеро сна - но тут стук повторился. Сердце забилось ещё громче, чем этот тревожный стук. Марк с неохотой сбросил с себя простыню и поднялся с кровати, панцирная сетка противно скрипнула вслед его движению. Марк подошёл к окну. В свете заходящей за лес луны он легко различил две юношеские фигуры - одна была плотная и коренастая, другая - стройная и высокая - ну конечно же, это Дед и Назар! Они приехали его навестить!

Первой реакцией была бурная радость по поводу визита друзей. Марк тяжело сходился с людьми, но сойдясь, прикипал к ним всей душой и очень скучал, когда подолгу их не видел. Он быстро оделся и, не зажигая света, выбежал навстречу компаньонам. Они обнялись, как будто не виделись целую вечность, а ведь прошло всего четыре недели с момента их расставания. Только обнимая Назара, Марк вспомнил, что между ними есть нерешённый вопрос и как-то слишком поспешно отстранился. Назар почувствовал необычную реакцию друга, но ничего ему не сказал. Он понимал причину возникшего между ними холодка, более того - прошедший месяц добавил новых поводов для взаимного непонимания, о которых Марк ещё не знал, а Назару предстояло ему о них рассказать.

Они направились к реке. Пока шли, луна совсем скрылась за лесом, а на востоке понемногу стало светлеть. Звёздочка за звёздочкой исчезали с побледневшего неба. Друзья оживлённо делились впечатлениями от пионерской практики, рассказывали смешные случаи о своих пионерах, но чем дольше длился разговор, тем становилось понятнее - что-то основное остаётся за скобками их весёлой и беззаботной беседы.

Когда они подошли к воде, ночь уже почти растаяла. Река парила лёгкой предутренней дымкой. Дед разделся и полез в воду. "Бодрит!" - радостно зарычал он, нырнул и вскоре растворился в дымке тумана. Марк с Назаром остались сидеть на обточенной водой, а затем просушенной жарким июльским солнцем коряге.

- Ну, как там Лиза? - с горечью в голосе спросил Марк. Он знал, что Дед, Марк и Лиза оказались в одном пионерском лагере - даже не лагере, а целом пионерском городе со звонким названием "Орлёнок", куда уж до него его "Родничку" с шестью неполными отрядами!

Назар понял подоплёку вопроса, поэтому не стал отвечать на него буквально.

- Марк, если можешь, прости нас с Лизой, - заговорил он, - мне нечего сказать в своё оправдание, кроме того, что я совершенно потерял голову. Я целый год запрещал себе смотреть на Лизу, ведь она была твоей девушкой, а дружба для меня святое...

- Болтун, - оборвал его Марк и зло плюнул на песок.

- Если хочешь, набей мне морду, Марк! Ей-богу мне будет от этого легче. Ты мне очень дорог, я не хочу терять тебя! Я лучше откажусь от Лизы, если ты скажешь.

Какие-то тяжёлые и горькие жернова перекатывались в груди Марка, задевая сердце, горло, лёгкие, было тяжело дышать и слёзы подступали к глазам. Он набрал побольше воздуха, чтобы не разрыдаться и ответил:

- Я бы сказал. Но что это изменит? Лиза же не полюбит меня снова! И вряд ли ей понравится, если ты бросишь её.

- Мне кажется, я никогда её не брошу. У меня было много девушек, но всё это было как-то несерьёзно, а с Лизой я впервые понял, что такое любовь.

- Я рад за вас, - горько сказал Марк.

- Ты всё ещё злишься?

- Ну конечно, конечно я злюсь! А ты как хотел?

- И ты не сможешь нас простить?

Марк помолчал немного, глядя на туманную дымку над рекой, на то возникающую, то пропадающую голову Деда в отдалении. Сможет ли он простить их? А, собственно, за что он должен их прощать: за то, что они очень долго боролись со своим чувством, пока, в конце концов, чувство не побороло их? За то, что он не смог удержать девушку рядом с собой, не смог стать для неё незаменимым? Чем он лучше Назара, чтобы судить его? Почему он должен решать за Лизу, что ей действительно нужно? Да и вообще, какие особенные права есть у него на эту девушку? Они даже ни разу толком не поцеловались! Как ни горько терять любимую, верного друга потерять нисколько не слаще. К тому же, отказавшись от любимой девушки, друга ещё можно сохранить, а вот, отказавшись от друга, девушку всё равно не вернёшь. Было, конечно, очень тяжело решиться, но, в конце концов, глубоко вдохнув, Марк сказал на выдохе:

- Ладно! Проехали! Будем жить дальше! Но если ты бросишь Лизу, я тебя своими руками придушу!

- Договорились! - засмеялся Назар, и они крепко пожали друг другу руки.


13. Замкнутый круг

Уже целую неделю Марк жил в гостинице. На следующий день после разрыва он съездил домой и собрал в дорожный чемодан кое-какие самые необходимые в повседневной жизни вещи: рубашки, галстуки, туалетные принадлежности. Инга демонстративно не проронила ни одного слова, Матвея, как обычно, не было дома.

Каждый день Марк ездил в офис и каждый вечер возвращался в свой номер. Работал он совершенно механически, не вдумываясь в то, что делает, но присутствие людей вокруг, постоянное общение, горы проблем, которые всё равно необходимо было разгребать, создавали ощущение присутствия в потоке жизни, которое совершенно исчезало, когда он возвращался в номер. Здесь его охватывала полная апатия, у него не хватало сил даже на то, чтобы спуститься в бар - по дороге он покупал бутылку виски и методично высасывал её у себя в номере, с каждым стаканом всё глубже погружаясь в состояние полусна-полуяви. В его голове кружились, сталкиваясь и наплывая друг на друга, бессвязные мысли, планы и образы. То он вспоминал своё детство в родительском доме: Деда Мороза, который смутно напоминал отца и всё-таки был не отцом, а Дедом Морозом; мамину улыбку, когда она садилась к нему на кровать, чтобы пожелать спокойной ночи - потом сознание вдруг делало резкий скачок и он видел уже не себя маленьким, а маленького Матвея, который радуется заводному паровозику, потом засыпает вместе с ним, а среди ночи будит всю семью, нечаянно нажав на кнопку "вкл", или убегает от горящей сухой травы, а Марк стремительно летит к нему навстречу и выхватывает почти из пасти огня. Вспоминалась ему Лиза: вот они бредут по цветущему лугу, вот стоят вместе в школьном коридоре, залитом весёлым майским солнцем, а вот впервые входят в большую лекционную аудиторию и почти сразу замечают Деда и Назара, они ещё не знают их, но интуитивно направляются в их сторону и садятся рядом. Очень часто вспоминалась Мария - их поездка по Союзу, попутные грузовики, полные незнакомой молодёжью квартиры, ночной берег Чёрного моря, где сливались морские огни с огнями неба и издалека звучала музыка. То и дело в сознании всплывала Инга, но не такой, какой она стала сейчас, а той, какой она была, когда они только-только познакомились, молодая, весёлая и желанная.

Но чаще всего в его больном воображении возникал образ Алёны. Каждый день он видел её в офисе, приглашал в кабинет, обсуждал с ней рабочие проблемы, но как только он пытался перевести разговор на темы личные, Алёна поскорее сворачивала разговор и возвращалась к своим рабочим вопросам, которые нужно было срочно решать. Он предлагал ей посидеть где-нибудь вечерком, или снять номер в отеле во время рабочего дня, как они делали до этого много-много раз, но Алёна ласково отклоняла все приглашения. Марк чувствовал себя покинутым, причём обеими своими женщинами сразу - и это было самым невыносимым в его теперешнем положении.

Умом он понимал, что нужно бы куда-то сходить развеяться, встретиться с друзьями, сесть в машину и уехать, куда глаза глядят, но у него не было на это сил. Слава богу, хоть жуткое желание покончить с собой, посетившее его в первую бессонную ночь в отеле, оставило его и больше не возвращалось, но и делать ничего не хотелось и видеть никого - полная апатия и отсутствие интереса к жизни.

Под утро тяжёлый алкогольный сон, наконец, забирал его в свои объятия, но и во сне всё те же образы не оставляли Марка в покое, только во сне всё приобретало зловещие и фантасмагоричные черты - мама почему-то имела лицо Лизы, Назар женился на Марии, Дед, Инга и Матвей составляли дружную семью, а Алёна представала в костюме Деда Мороза и чем-то неуловимо напоминала отца - химеры складывались в причудливые сочетания и тут же распадались, кружась по замкнутому бесконечному кругу. Настоятельный звонок будильника вырывал его из беспокойного сна, он просыпался совсем не отдохнувшим, шёл под холодный душ, долго соскребал со щёк и подбородка вылезшую за ночь щетину, надевал свежую рубашку и отутюженный горничными костюм, выпивал в баре внизу чашку кофе - и снова ехал на работу, чтобы забыться в офисной суете от одолевающих его тяжёлых мыслей и ночных кошмаров.

Неделя тянулась неимоверно долго, наверное, целую вечность, но и она подошла к концу. Неотвратимо приближались бесконечные выходные, которые нужно было чем-то заполнить. Марк не пытался созвониться или списаться с сыном, потому что не знал, во что Матвей посвящён, а во что нет, и боялся повредить сыну своим неосторожным звонком. А вдруг Инга сказала ему, что отец уехал в командировку? В этом случае его звонок выглядел бы странно - прежде он сыну из командировок не звонил.

Идею посетить родителей Марк отбросил сразу же, потому что не хотел их тревожить и нарываться на озабоченные расспросы, которые обязательно последуют. Не врать же им, в конце концов, а правда их сильно расстроит - у мамы разболится сердце, у отца начнётся приступ астмы - к чему беспокоить стариков? Много ли им этой жизни ещё осталось?

Больше всего ему хотелось бы провести выходные с Алёной. Уехать с ней в какой-нибудь загородный пансионат, погулять по парковым аллеям, посидеть в небольшом ресторанчике с домашней кухней, вечером забраться в свой номер и уснуть в общей постели под стук дождя за окном, прижавшись друг к другу, как две створки одной раковины. Но он понимал, что это только мечта, а в реальности осуществить это невозможно.

Раньше, в счастливые годы молодости, в трудную минуту Марку всегда помогали друзья. Но год от года он виделся с ними всё реже, от случая к случаю. Дед сейчас работал вахтовиком на буровых установках где-то на Севере. Теперь он три месяца пропадал на буровой, а на следующие три месяца прилетал в Средневолжск отдохнуть и побыть с семьёй. Сейчас у него как раз была вахта, поэтому Дед отпадал. Оставался Назар.

Назар, помотавшись по разным конторам, года три назад вернулся в школу учителем. Доход он получал не ахти какой, но стабильный. Марк не видел Назара уже больше полугода. Они часто созванивались, следили за жизнью друг друга в Фейсбуке, переписывались, но встретиться всё как-то не получалось.

Не получалось? Или Марк намеренно откладывал эту встречу? Ведь Назар - это значит и Лиза. А вот Лизу Марк почему-то не горел желанием увидеть. Сейчас Лиза стала совсем другой. Это уже не та восторженная и влюблённая в него девушка, какой она была в юности - это солидная и располневшая женщина, директор школы, мать семейства. Ну никак у него не складывались в голове эти две разных Лизы. Про первую он продолжал думать и сегодня, вторую предпочитал видеть пореже.

Позвонив Назару, Марк заранее заготовил предлог для отказа на случай, если тот вздумает пригласить его к себе домой, но всё обошлось - оказалось у Лизы со старшей дочерью на субботний вечер были свои женские планы, сын-подросток тоже куда-то отправлялся с компанией. Назар страшно обрадовался звонку друга и предложил ему встретиться где-нибудь на нейтральной территории. Подумав с минуту, где можно было бы провести вечер, Марк неожиданно вспомнил о "Погребке".


Глава 14. Тонкая и звонкая

Бар "Погребок" приютился в цокольном этаже старинного трёхэтажного дома из красного кирпича, расположенного на одной из центральных улиц города, но в том месте, где эта улица, не меняя названия, из шумной и многолюдной превращалась в тихую и пустынную. Транспортные и людские потоки, упираясь в небольшую площадь, которую все называли Кольцо, частично растворялись в расположенных здесь магазинах и учреждениях, частично устремлялись направо и налево по поперечной улице, а за Кольцо проникали лишь редкие прохожие и ещё более редкие автомобили, даже автобусные маршруты не продолжались в этот аппендикс, предпочитая уйти куда-то по боковым более шумным и многолюдным улицам или развернуться на Кольце.

"Погребок" был любимым местом встречи студенческой богемы. Сюда влекло измученные похмельем души юных забулдыг сразу после лекций, а иногда и не дожидаясь их окончания. Были и другие точки "Жигули", "Двойка", "Три, пять, семь", но "Погребок" выгодно отличался от других тем, что в нём почти всегда было свежее "Жигулёвское" пиво, а в темноте можно было незаметно подливать в кружки принесённую с собой водку.

Марк сидел за столом со своими друзьями, глядя на барную стойку, уставленную разноцветными бутылками, большинство из которых были всего лишь декорациями, но смотрелось всё это достаточно "по-западному", на Запад намекала и приглушённая музыка, льющаяся из динамиков: звучали композиции АББА, Депеш Мод, Дюран Дюран, Джой. Разговор за столом, как и обычно между русскими мальчиками, шёл о предельных вопросах бытия: о жизни и смерти, о Боге и мироздании, о человеке и смысле его пребывания на Земле. На меньшее русские мальчики не размениваются, разве что поругают с ленцой правительство, посетуют на тяжёлую участь русского человека, погрозят кулаками невидимым, но вездесущим врагам, потравят политические анекдоты, правда, всё это на предыдущей стадии опьянения - между разговором о женщинах и философским симпозиумом. Сейчас была стадия философского симпозиума, и Назар развивал идею о духовной сущности бытия.

- Нам врут, что материя первична, - запальчиво декламировал он, как будто спорил лично с Фейербахом, - материя без духа мертва! Неужели вы правда верите, что всё бесконечное многообразие звёзд и планет, живых существ и сам человек могли возникнуть случайно - из неразумной материи?

Дед активно возражал:

- Ерунда, материя развивается по объективным законам. Слышал такое слово "эволюция"? Вот по законам эволюции и возникают живые существа из неживой природы, потом усложняются, усложняются, пока не возникнет человек!

- А откуда взялись эти законы? Кто их придумал? - не унимался Назар.

- Дурень, так они же объ-ек-тив-ные! То есть существуют сами по себе!

- Так не бывает! Само собой ничего не возникает! Сначала проект - потом плотина, а не наоборот!

Градус философской дискуссии всё повышался, и скоро оппоненты были готовы перейти к древнейшему способу разрешения споров - кулачному бою, который заключался в том, что кто победит в драке, тот и в споре прав, но неожиданное событие прервало прения сторон: в бар вошла Мария.

Марку показалось, что в прокуренной атмосфере "Погребка" запахло сандалом и мускусом, на месте разноцветных бутылок заискрились смарагды и корунды, а из динамиков вместо модной попсы зазвучала музыка небесных сфер.

Тонкая и звонкая - так Марк определял для себя Марию. Он часто видел её в коридорах альма-матер: то грустную, то весёлую, то в лёгком летнем платье, развевающемся при каждом шаге, то в строгом пальто, подчёркивающем её изящную и хрупкую фигуру.

"Она, как произведение древнекитайского мастера-костореза, ни одной несовершенной линии, ни одной лишней детали, всё - совершенство", - думал Марк, и его неодолимо тянуло к этой девушке, хотя он и боялся себе в этом признаться. Только-только закончились его отношения с Лизой, которые сильно подорвали его самооценку. Вокруг Марии всегда вились какие-то кавалеры: однокурсники, ребята с других курсов и даже факультетов, на улице её вечно поджидали таинственные курсанты и молодые офицеры в форме различных родов войск. Мария явно не страдала от недостатка мужского внимания. Вот и сейчас она вошла в бар в окружении целой кавалькады молодых людей, военных и штатских. Марк отлично знал, что слово "кавалькада" применимо только к группе всадников, но, увидев, Марию, входящую в бар с дождя, складывающую зонтик, с которого сыпались миллионы мелких брызг, и сбрасывающую с плеч промокший плащ небрежным движением, полным уверенности, что кто-нибудь из спутников его непременно подхватит - он не мог назвать эту группу иначе как кавалькадой, как будто они не спускались вниз по ступенькам, а лёгкими движениями спрыгивали с горячих коней и отводили их за узду к барному гардеробу.

В шумной компании кроме десятка парней были ещё две-три девушки, но они блекли на фоне Марии, как блекнет любой цветок в сравнении с розой - королевой сада. Мария явно была королевой и уверенно играла эту роль, сразу же заняв место во главе двух объединённых столов (компания сдвинула вместе два больших стола у дальней стены); у неё был несколько утомлённый вид, но она благосклонно позволяла придворным себя развлекать, что те и делали, рассказывая анекдоты, весело балагуря и подтрунивая друг над другом.

Марк выпил уже достаточно много, и с ним приключился синдром, называемый "тоннельным зрением": он ясно видел только Марию, а все остальные люди и предметы, тесно заполнявшие собой полутёмный зал, расплывались вокруг акварельными разводами, играя роль подмалёвка для ярко выписанной и хорошо освещённой фигуры Марии. Было ощущение, что весь мир исчез, и на опустевшей земле остались только два человека: он и Мария. Неодолимо захотелось подойти к ней и сказать хотя бы несколько слов.

По-видимому, алкоголь добавил ему решимости - уже через минуту он увидел себя стоящим возле стола с шумной компанией прямо напротив Марии. Она смотрела на него с удивлением и интересом, и чтобы оправдать это заинтересованное внимание, он выпалил первое, что пришло в голову, а вернее никогда не уходило у него из головы: "Вам никто раньше не говорил, что вы тонкая и звонкая?" - и это было последнее воспоминание вечера. Дальше последовал глубокий провал в памяти.

Когда сознание вернусь к нему, он сидел на скамейке в парке, кутаясь в плащ под моросящий дождём. Он помнил, что был в "Погребке", что встретил там Марию и даже осмелился заговорить с ней, но что было дальше он не мог вспомнить, как ни напрягал свою память. Почему он оказался в этом парке? Сколько сейчас времени?

Вопрос о времени оказался самым лёгким. Он просто взглянул на свои наручные часы "Слава", подаренные родителями в честь окончания школы, и удивлённо отметил, что уже полночь. В "Погребок" они пришли в шесть и сидели там часа два, а что происходило с ним всё остальное время? Сколько он просидел на этой скамейке? Наверное, долго, потому что хмель успел немного выветриться.

Продолжая ломать голову над неразрешимыми вопросами, Марк поднялся и медленно побрёл в сторону дома, благо он был неподалёку.

На следующий день, увидев Марию в коридоре, Марк сразу же направился к ней. Что-то ему подсказывало, что это непременно нужно сделать. Он не помнил ничего из событий минувшего вечера, но его не оставляло чувство, что этим вечером произошло нечто важное, нечто сократившее дистанцию между ним и Марией, Он понял это по тому, как Мария смотрела на него, как приветливо помахала ему рукой, как лукаво улыбнулась. Он и сам смотрел сегодня на девушку как-то иначе, как будто она стала ближе к нему, и он имел полное право непринуждённо с ней заговорить.

- Привет алкоголикам! - шутливо поприветствовала его Мария, когда они достаточно сблизились, и по её тону Марк догадался, что вчерашнее его поведение, видимо, развлекло и насмешило Марию, но явно не обидело, иначе бы она так широко не улыбалась и не смотрела так лучезарно в его глаза.

- Привет! - откликнулся он, - рад тебя видеть! Надеюсь, вчера я тебя не очень достал своим поведением?

- С чего бы это? Ты был очень забавным.

"Хм! Понять бы, что это значит!" - подумал Марк и решил продолжить осторожную разведку:

- Ну, хоть друзья твои на меня не обиделись?

- За что? - снова удивилась Мария, - наоборот, ты всем очень понравился, только вот, куда ты исчез в самый разгар веселья?

- У меня было одно очень важное дело. Долго объяснять.

- Какое может быть дело в двенадцать часов ночи? Тайное свидание?

Марк счёл правильным промолчать на этот провокационный вопрос - пусть так и думает, всё-таки это лучше, чем алкогольная амнезия.


Глава 15. Странный роман

После знакомства в "Погребке" между Марком и Марией установились тёплые отношения, которые с каждым новым днём всё больше становились похожими на дружбу, а в какой-то момент могло даже показаться, что они переросли в любовь. Впрочем, наверное, это только казалось.

Она приглашала его домой, ходила с ним в походы, где они спали в одной палатке, хотя и в разных спальниках. Лёжа в палатке, они плотно прижимались друг к другу и пристально вглядывались друг другу в глаза. При тусклом свете фонарика её глаза то расширялись, то сужались, как у кошки, в них читались какие-то неведомые Марку мысли и мечты, но никогда в этих глазах он не заметил ни тени желания.

Как-то летом они вдвоём уехали путешествовать и провели несколько недель в электричках, попутных машинах, на диких пляжах и в "домах дружбы" - непонятно кому принадлежащих квартирах в полузаброшенных домах, где было много молодёжи, выпивки, веселья и царила атмосфера рок-н-ролла, лёгких наркотиков и свободной любви. Во время этой поездки они очень сблизились. Их обычные задушевные разговоры иногда сменялись ласками и поцелуями, постепенно градус нежности повышался настолько, что она вдруг вся раскрывалась ему навстречу - тогда случались редкие минуты интимной близости, но почему-то после близости на Марию накатывала странная холодность, которой Марк не мог найти объяснения, и она отдалялась от него, а вернее отстраняла его от себя.

Такой стиль отношений сохранился между ними и после поездки. Мария умела отодвигать от себя Марка как-то естественно и не обидно - оставалась при этом приветливой и открытой, охотно разговаривала на любые темы, но на его попытки ласками пробудить в ней чувственность и добиться взаимности весело отшучивалась или грациозно ускользала, умудряясь не задеть при этом его мужского самолюбия и оставляя надежду на уступчивость в скором будущем, хотя иногда этого скорого будущего приходилось ждать месяцами.

Марк не мог понять такого поведения. Он много раз пытался поговорить об этом с Марией, и она охотно поддерживала разговор, но говорила так заумно и путано, что он терял нить её мудрёных размышлений на пятой минуте разговора. Переговорить и переубедить её было невозможно - Марку оставалось либо смириться со статусом-кво, либо порвать отношения, чтобы не мучиться, но, помучившись, он всегда выбирал первое.

Лишь много лет спустя он узнал истинные причины этого странного поведения Марии. Как он и предполагал, корнями они уходили в далёкое детство.

Родители Маши всю свою жизнь посвятили работе. Отец, перебравшийся в Средневолжск из районного центра, крепко вцепился в город хозяйской рукой сына первого секретаря сельского райкома. Ещё учась в институте, он, как говорили в то время, "пошёл по комсомольской линии", на последнем курсе вступил в партию, выпустившись, возглавил комитет комсомола фабрики имени Калинина, потом Заводской райком ВЛКСМ, оттуда перешёл в аппарат обкома КПСС, и сделал там хорошую карьеру, став к моменту разгона партии секретарём обкома, курировавшим отдел сельского хозяйства и пищевой промышленности.

Мама, также происходившая из семьи сельской номенклатуры, закончила истфак и была направлена на работу в аппарат Заводского райкома комсомола в отдел организационной и кадровой работы. Там, благодаря собственным талантам и отцовской помощи, она быстро стала руководителем отдела и близко сошлась с молодым и перспективным первым секретарём. Несколько лет им приходилось держать свою связь в глубокой тайне, поскольку в то время семейственность в руководящих органах, мягко говоря, не приветствовалась, но когда Владимир Фёдорович (так звали отца) перешёл на работу в обком партии, а Татьяна Александровна (мама Марии) - в горисполком, им уже ничто не мешало создать крепкую советскую семью.

Надо ли говорить, что бытовых трудностей, так хорошо известных большинству советских людей, молодая семья (если можно так выразиться, поскольку Владимиру Фёдоровичу стукнуло уже тридцать восемь, а Татьяне Александровне тридцать) не испытывала совсем. Сразу после свадьбы молодые сдали свои служебные однушки и получили просторную трёхкомнатную квартиру в обкомовском доме - с прицелом на расширение семейства. Однако дети не торопились появляться на свет. Родители после нескольких лет предохранения честно пытались зачать ребёнка, но то ли годы давали о себе знать, то ли пять абортов, но чрево Татьяны Александровны, как говорили в старину, оставалось замкнутым.

Родители совсем уже было смирились со своей бесплодностью и все душевные силы бросили на продвижение по служебной лестнице, как вдруг запоздалый аист всё-таки прилетел. Прилетел он совсем не во время: Татьяна Александровна только что возглавила отдел торговли горисполкома, а Владимир Фёдорович стал начальником отдела сельского хозяйства и пищевой промышленности обкома партии. Татьяна Александровна не могла оставить свой отдел до самых родов и вышла на работу, как только Маше исполнилось полгода. Основные заботы по воспитанию и вскармливанию Марии легли на плечи бездетной и незамужней тётушки - Татьяниной двоюродной сестры, которую специально выписали из деревни и поселили в одной комнате с Машей.

Татьяна Александровна и Владимир Фёдорович души не чаяли в своей поздней дочери. Мария ни в чём не знала отказа. По сути у неё было счастливое детство, детство, о котором мечтали миллионы советских детей, она не знала недостатка ни в игрушках, ни в нарядах. Маша посещала музыкальную школу, бальные танцы и фигурное катание, ездила в Артек и в Орлёнок, единственное, чего она была лишена - постоянного присутствия в её жизни родителей. Тихая и замкнутая тётя Нюра не могла заменить материнской ласки и отцовского тепла.

В подростковом возрасте Маша начала активно общаться со сверстниками - детьми из семей провинциальной советской элиты. Они носили американские джинсы, обменивались фирменными дисками, тайком курили "Мальборо" и "Кэмэл". С парнями ей было легче и понятнее, чем с девчонками, у неё почему-то плохо держались подружки, зато парни не вылезали из её квартиры. В старших классах она была уже яркой, оформившейся девицей, которая кружила голову парням каждым своим жестом, каждым взглядом, каждым взмахом гривы густых волос, но близко к себе никого не подпускала. Это ощущение власти над сильным полом пришло к ней само собой без всяких специальных усилий. Она как будто родилась с этим тайным знанием. Ей нравилось играть парнями, смотреть, как они выделываются, стремясь ей понравиться, но её сердце оставалось холодным и молчаливым.

Маша много читала. Она зачитывалась Тургеневым и Буниным, Стендалем и Стефаном Цвейгом. В их рассказах, повестях и романах кипели страсти, разбивались сердца, люди погибали во имя любви, и Маша начинала чувствовать себя какой-то ущербной. Почему я не могу испытать ни к одному из окружающих меня молодых людей ничего подобного? - спрашивала она себя и надеялась, что со временем это пройдёт, но время шло, а это не проходило.

Маша предположила, что невозможность влюбиться связана со страхом интимной близости, и она решила преодолеть этот страх. Из всех окружавших парней она выбрала самого взрослого и опытного - Вадика, который учился уже на третьем курсе, в то время как Маша ещё только собиралась поступать на первый. Их дачи в обкомовском посёлке стояли через забор и в последнее лето перед поступлением Маша полюбила, после того как вся молодёжная компания разбредётся по своим дачам, заворачивать с Вадиком в их проулок, но не расходиться по домам, а незаметно от всех пробраться в тени заборов и деревьев в луга, залезть на стог сена и лежать там глядя в небо, негромко разговаривая и тихонько поглаживая друг друга сначала через одежду, а затем, понемногу расстёгивая пуговицы и молнии, добираясь до обнажённого тела. Маше нравились прикосновения Вадима. Какая-то горячая волна поднималась внизу живота, а затем разливалась по всему телу. Эта волна захлёстывала её, мутила сознание, хотелось, чтобы Вадим вошёл в неё и погасил этот огонь внутри. Вадим был с ней нежен. Настолько нежен, что первая "настоящая" близость не доставила ей неприятных ощущений, о которых она читала и слышала от других девчонок. Но и бескрайнего счастья и радости она тоже не принесла. Удовлетворение - да, ощущение своей силы и власти - несомненно, восторг, от которого что-то взрывается в голове, - безусловно, но счастья и радости - нет!

Почувствовав, что после случившегося Вадим стал обращаться с ней как-то по-другому, более развязно, самоуверенно и настойчиво, Мария инстинктивно отстранила его от себя, и приблизила Дениса, потом Антона, при этом она умудрялась со всеми сохранять прекрасные отношения, не давая поводов для ревности и подкармливая мужское самолюбие каждого. Так вокруг неё начала складываться мужская гвардия, в которую в своё время был втянут и Марк.

Мария наслаждалась своей властью над поклонниками, ей было с ними весело и интересно, и всё-таки счастлива она не была, потому что никого по-настоящему не любила и всё мечтала о том, что настоящая любовь ждёт её где-то впереди.

Благодаря разветвлённой сети мужских знакомств, Мария бесплатно путешествовала, ей не нужны были гостиницы в других городах, она носила одежду, сшитую лучшим портным города, а достать модные туфли или фирменные джинсы для неё ничего не стоило. Так же обстояло дело с лицензионными дисками и запретными магнитофонными записями. Родители Марии, как и положено большим начальникам, работали с утра до ночи, и просторная обкомовская квартира до позднего вечера была в полном распоряжении молодёжи, которая слушала последние лицензионные диски Rainbow и Queen или самопальные кассеты с записями "Машины времени" и "Воскресения".

Мария знакомила Марка со своими бесчисленными друзьями, а те приглашали его вместе с ней в такие места и на такие приключения, о которых Марк знал только из книг или из телевизора. Так он впервые прокатился на лошади, прыгнул с парашютом, взобрался на Эльбрус, спустился на байдарках по реке Белой и прикоснулся к мудрёному искусству фордевиндов и оверштагов в яхтенной регате. Принимая вместе с Марией участие в подобных мероприятиях, он безумно ревновал ко всем этим жокеям, альпинистам, яхтсменам и лётчикам, а Мария только смеялась над ним, надувала губки и повторяла капризным голосом: "Не смей меня ревновать!"

Каждый мужчина из свиты Марии с радостью выполнял любую её просьбу, все они оказывали ей бесчисленные знаки внимания, но ни разу на людях Мария не переходила в отношениях ни с одним из них той грани, за которой для стороннего наблюдателя становилось очевидным: "Эти люди - любовники!" По совести, Марку не в чем было упрекнуть Марию, но источником адовых мучений для него был тот факт, что и с ним она не позволяла на людях какой-то особой интимной нежности - с ним она была так же доброжелательна, предупредительна и иронична, как со всеми остальными кавалерами, а это могло означать... Но дальше он боялся додумывать эту мысль. В каждом камер-юнкере Мариинского двора Марк невольно подозревал своего тайного соперника. Скорее всего, подобные чувства испытывали и они к нему, как, собственно, и друг к другу. При этом между потенциальными конкурентами сложились необычные в таких условиях отношения солидарности и взаимопомощи, в этом странном братстве порицалось и наказывалось лишь одно - попытка заявить на Марию особые права, такой человек немедленно становился изгоем и либо отказывался от своих претензий, либо покидал бойкотирующий его двор. Происходило это не только из-за бойкота конкурентов, но и по той причине, что сама Мария не выносила демонстрации "особых прав", она пресекала их одним взглядом, если не хватало взгляда - злой шуткой, если и шутка не действовала, наглец лишался её благорасположения, и этот лёд никогда уже не мог быть растоплен. Мария умела быть железной, когда надо.

Марк невообразимо страдал в этом странном мужском монастыре, возглавляемом ветреной Марией. Иногда ему хотелось бунтовать. Он пытался строить отношения с другими девушками, отказывался от очередного весёлого мероприятия Мариинского двора, но стоило ему несколько дней не видеть своей возлюбленной, как он начинал тосковать, постоянно думал только о ней и, побунтовав немного, возвращался в лоно семьи. К таким "закидонам" Мария относилась снисходительно, лишь иногда во время редких молниеносных стычек припоминая ему эти грешки, впрочем делала она это весело и почти беззлобно.

Марк любил Марию много лет. В её обществе прошли лучшие институтские годы, Дед с Назаром тоже участвовали во многих мероприятиях Мариинского двора, но уважая чувства друга, сами никаких попыток штурмовать сердце Марии не предпринимали. После выпуска, когда друзья разъехались по разным сёлам области учительствовать, видеться стало намного сложнее - разве что на выходных, да на летних каникулах, - а когда Марка забрали в армию, встречи прекратились совсем. Они переписывались, но Мария не любила писать письма. За всё время службы он получил от неё, кроме поздравительных открыток, письма три-четыре - не больше. Вернувшись из армии, Марк с глубоким сожалением, отметил, что состав двора за минувшие полтора года целиком сменился - там уже вовсю хозяйничали новые русские в малиновых пиджаках и с золотыми цепями на толстых воловьих шеях. Начиналась новая эра - эра шальных денег и бандитских разборок.

Марк перестал посещать тусовки в новой компании. Но надо отдать ему должное - он боролся за Марию. Буквально через неделю после возвращения он, набравшись смелости, предложил ей руку и сердце, но она мягко отклонила его предложение. Так отказывать умела только Мария - по-кошачьи беря сердце нежными подушечками своих лап, под которыми всегда чувствовались острые стальные коготки. Тогда Марк запретил себе видеться с Марией и даже звонить ей.

Как ни странно, Мария попыталась его вернуть. Она дважды звонила, предлагая встретиться. Марк согласился на встречу, но только с одним условием - свидание должно было пройти наедине. Первый раз девушка отказала, а во второй согласилась - пригласила домой, пообещав, что точно будет одна. Однако, когда Марк подъехал, в гостиной, вальяжно развалившись в креслах, сидела уже парочка новых кавалеров. Он даже не стал входить в дом, а попросил хозяйку выйти на лестничную площадку. Она вышла. "Как это понимать?" - спросил Марк. "Они скоро уйдут", - ответила Мария. "Пусть уходят немедленно", - хмуро потребовал он. "Марк, ты ведёшь себя неприлично", - пыталась урезонить его девушка. "К сожалению, у нас разные представления о приличиях, - отрезал Марк, - Прямо сейчас должны уйти или они, или я, но если уйду я - то больше никогда не вернусь". Мария немного помолчала, а затем тихо произнесла: "Марк, это твой выбор, только не пожалей потом". Он развернулся и кинулся вниз по лестнице. Это было их последнее свидание.


Глава 16. Страшный финал

Второй раз потерпев фиаско в сердечных делах, Марк решил какое-то время вообще не пускать женщин в своё сердце. А ещё решил сам стать "новым русским", чтобы доказать Марии, что ничем не хуже её новых кавалеров. Зачем было что-то доказывать, после того как они расстались, он и сам толком не знал. Личная драма совпала с катастрофой в стране. Девяностые были в самом разгаре. Учителям перестали платить зарплату, нужно было как-то выкручиваться. Вот тогда они с Дедом и Назаром и придумали открыть в их городе торговлю компьютерами и оргтехникой, которые начали активно входить в повседневный обиход. Зарегистрировали фирму, арендовали офис, нашли в Москве поставщиков. Офис располагался в здании бывшего советского учреждения, состоявшего из трёх этажей, длинных коридоров и кабинетов по обе стороны от коридора. В одном таком кабинете и расположилась фирма с претенциозным названием "Общество с ограниченной ответственностью "Компьютерный мир"".

И пошла у них весёлая, шальная и бесшабашная жизнь. С утра до вечера они прочёсывали город в поисках потенциальных заказчиков. Заказов хватало, потому что рынок ещё пустовал, а иметь в своих организациях компьютеры, ксероксы, факсы и кнопочные телефоны стало модно и престижно, даже если ими не пользовались. Цены устанавливались с потолка без всяких тендеров и конкурсных комиссий. Расчёты производились наличными, чаще всего в свободно конвертируемой валюте. Если приходилось иметь дело с рублями, их моментально переводили в баксы у надёжных менял, чтобы "деревянные" не сгорели в огне бешеной инфляции. Безналичные расчёты проводили через фирмы-однодневки и на выходе такой сделки получали всё те же наличные доллары. С кейсами, полными "зелени", ехали в Москву и там у оптовиков закупали технику под заказ, но цены при оформлении заказов были настолько завышены, что после расчётов с поставщиками и откатов самим заказчикам на руках у компаньонов оставались солидные суммы, которые они делили между собой. Чтобы вести официальную бухгалтерию, которую можно было бы показать налоговикам, наняли знающего бухгалтера, и в соответствии с бухгалтерскими документами фирма еле-еле сводила концы с концами - какая уж там прибыль! - так что налогов почти не платили.

Бандитов бухгалтерские документы не интересовали. Они попытались обложить "Компьютерные технологии" неподъёмной данью, но, к счастью для Марка, среди его знакомых по Мариинскому двору оказался офицер ФСБ, который пообещал разрулить ситуацию и, надо отдать ему должное, успешно разрулил. У фирмы появился ничем не примечательный куратор с бесцветными глазами и плохо запоминающимся лицом, с которым Марк встречался раз в месяц в условном месте и передавал ему кругленькую сумму. Это была процедура не из самых приятных, зато бандиты перестали их донимать.

В те годы Марк часто встречал Марию в ресторанах и ночных клубах. Она была неизменно весела, изысканна и обворожительна. Её наряды отличались изяществом и безупречным вкусом. Вокруг неё, словно шмели вокруг цветка, по-прежнему крутились бесчисленные мужчины. Среди новых поклонников Марии было много Марковых коллег по дикому полукриминальному бизнесу. Время от времени он расспрашивал этих знакомцев о том, что происходило в жизни Марии, и это позволяло ему держаться в курсе её дел.

Часто бывало, что они оказывались буквально за соседними столиками и при этом делали вид, что незнакомы. По взглядам, бросаемым Марией в его сторону, Марк чувствовал, что молодая женщина не возражала бы, если бы он к ней подошёл, но гордость не давала ни ему, ни ей сделать первый шаг. Тогда зачем всё это? - думал Марк, - Зачем эти доллары, шикарные рестораны, крутые тачки, дорогие костюмы, если они не помогают мне вернуть любимую? Порой ему хотелось наплевать на гордость и как когда-то упасть к её ногам, положить голову ей на колени и почувствовать мягкое прикосновение её пальцев у себя на волосах. Это наваждение иногда становилось таким сильным, что он мог в самый разгар веселья вдруг подняться со своего места и покинуть ресторан, ничего не объясняя недоумевающим собутыльникам.

Мария за последние годы как будто бы совсем не изменилась - ни лицо, ни фигура, только печальнее и серьёзнее стали глаза, которые не смеялись, даже когда их хозяйка заливалась звонким заразительным смехом. Она продолжала вести свой привычный образ жизни, как будто ей по-прежнему было двадцать, а не тридцать с хвостиком. Только теперь в её окружении оказались не студенты, офицеры и золотая молодёжь, а бандиты и рэкетитры, новоявленные бизнесмены и коррумпированные чиновники. Ставки неимоверно возросли. Через пару лет Мария купила себе огромную квартиру в центре города, перемещалась она на "шестисотом" мерседесе, регулярно ездила отдыхать на Мадейру и Канарские острова. У неё появился собственный бизнес - сеть модных бутиков "Мария". Поговаривали, что Мария злоупотребляет наркотиками, правда Марк не особенно этому верил.

Но однажды домработница нашла её мёртвой в её собственной квартире. Мария лежала в своей постели, как будто крепко спала. Дотронувшись до уже остывающего тела, домработница поняла, что это не сон, и вызвала милицию и скорую. Следов насильственной смерти не нашли - всё указывало на тривиальный передоз, и уголовное дело заводить не стали.

Узнав о случившимся, Марк был потрясён до глубины души. В его памяти снова и снова всплывал её облик, излучающий жизнь, радость и свет. "Тонкая и звонкая!" - снова и снова повторял он слова, которые пришли ему на ум в тот день, когда он впервые её увидел. Она такой и осталась. Казалось, годы были не властны над Марией. Всё вокруг текло куда-то, менялось с катастрофической быстротой, как будто какой-то сумасшедший с неимоверной скоростью крутил в своих руках калейдоскоп вселенной, и каждый следующий узор исчезал даже раньше того, как глаз успевал его заметить, а Мария оставалась всё такой же юной, беззаботной, окружённой бесчисленными поклонниками. Такой она и ушла, унеся с собой тайну последних минут своей жизни. Что побудило её покончить с собой? Или всё-таки это было убийство, организованное кем-то из её новых дружков, не простившим ей бесконечных измен? А, может быть, это и в правду был несчастный случай, достаточно объяснимый для той шальной и беспорядочной жизни, которую вела Мария?

Проститься с Марией пришла половина города - в основном это были мужчины. Стоя у гроба, двигаясь в бесконечной траурной процессии, слушая прощальные речи над раскрытой могилой, Марк повсюду встречал знакомых, со многими из которых не виделся уже тысячу лет. Своим узким кругом человек в двенадцать - костяком Мариинского двора восьмидесятых - после похорон они поехали в "Погребок". Бар всё ещё находился на своём прежнем месте, хотя престижность его за последние годы сильно упала, не выдержав конкуренции с сотнями вновь открытых развлекательных заведений. Как когда-то, они сдвинули вместе два больших стола у дальней стены, заказали водки и до поздней ночи поминали свою несравненную Марию.


Глава 17. Встреча с другом

Казалось, время в "Погребке" остановилось. Всё те же пять ступенек вниз, всё тот же вечный полумрак, всё тот же кофе, до сих пор приготовляемый по старинке в турке без всех этих новомодных кофейных аппаратов, даже музыка та же - АББА, Джой, Битлз - только теперь это воспринимается не как западный шик, а как милое советское ретро.

Когда глаза Марка привыкли к полумраку зала, он увидел Назара сидящим за столиком в углу. Внешность друга диссонировала с застывшим временем ретро-бара. Марк поймал себя на глупой мысли, что это несправедливо: всё вокруг осталось таким же, как тридцать лет назад, а его друг изменился до неузнаваемости, как будто он ожидал встретить здесь не седого грузного мужчину под пятьдесят с тщательно скрываемой лысиной и глубокими морщинами на лице, а всё того же смуглого черноволосого юношу с восторженно горящими глазами и открытой улыбкой.

Наверное, примерно то же самое подумал Назар, заметив подходящего к столику Марка, потому что его улыбка была слишком печальной, а в глазах затаился немой вопрос.

Они заказали бутылку водки "Русский стандарт" под острые холодные закуски и начали свой неторопливый мужской разговор, как будто расстались только вчера.

Дружба - удивительная вещь! Люди могут не видеться годами, но стоит им встретиться - как сразу короста, наросшая на душах за эти годы, начинает трескаться и ломаться, сквозь неё прорастают давние чувства, мысли и мечты, и вот уже они видят перед собой не убогую потрёпанную оболочку, а саму душу, такой, как она была задумана Богом, и какую они полюбили всем сердцем на взлёте своей жизни, когда им ещё казалось, что весь мир создан для них, а впереди ждут одни победы и великие свершения.

- Ну, рассказывай, как ты сам? - задал вопрос Назар после первой.

В самом вопросе, в тоне, коким он был задан, во взгляде прищуренных глаз Марк почувствовал, что другу уже всё известно.

- Ты что - уже в курсе? - ответил он вопросом на вопрос.

- Звонила Инга, плакалась Лизе. Они же теперь почти подружки.

- Да, угораздило меня на старости лет, - глубоко вздохнул Марк.

- А может не стоит пороть горячку? Тётки тётками, а семья семьёй? - попытался ободрить его старый друг.

- Легко тебе говорить, Назар. Это ты у нас Дон Жуан - можешь любить всех женщин одновременно, и внушать каждой, что она единственная и неповторимая. Как тебе это удаётся? Ведь ни одна твоя покинутая женщина не считает себя обиженной и сохраняет к тебе самые тёплые чувства! Вы даже дружить умудряетесь! А Лиза, неужели она ничего не знает? Ведь это невозможно! Догадывается наверное - а всё равно любит и живёт с тобой! И дети у вас замечательные! В чём твой секрет, Назар? Поделись! Может быть, и я научусь так жить?

- Нет, брат, не научишься. Это врождённое. Я и сам не знаю, как у меня это получается. Не поверишь, но я до сих пор люблю свою жену больше всех женщин на свете. Может быть, она и не знает ничего, а может быть, просто не хочет знать, а, может, прощает меня, дурака. Но, понимаешь, я за неё что угодно отдам, даже жизнь. Не задумываясь.

- Жизнь отдашь, а верность сохранить не можешь.

- Вот такой я уродился. Ничего не могу с собой поделать. Я ведь специально ни одну женщину не завоёвываю, но когда они начинают вдруг смотреть на меня особенным взглядом, который я замечаю мгновенно, я уже не могу остановиться, пока не добьюсь своего, причём никаких обещаний я никому не даю с самого начала, поэтому отношений хватает ровно настолько, насколько женщина продолжает смотреть на меня этим взглядом. И когда он потухает, а он обязательно потухает рано или поздно, я замечаю это в ту же минуту, и, знаешь, главное вовремя уйти - это ещё важнее, чем вовремя остаться.

- А вот у меня так не получается. Наверное, я окончательно влип, как муха в яблочный сироп. Не могу выпутаться. Да и не хочу. Я люблю обеих своих женщин, люблю с одинаковой силой и не могу расстаться ни с одной из них. Инга выгнала меня, и я ужасно от этого страдаю, но и с Алёной я не могу быть, потому что она замужем.

- Да, брателло, ситуацию у тебя патовая, - искренне посочувствовал Назар. Он ощущал боль своего друга почти как свою, и ему всем сердцем хотелось помочь, но он не знал, как.

К этому моменту бутылка, которую они заказали, уже опустела наполовину, и разговор становился всё более задушевным и доверительным. От женского вопроса они постепенно ушли к обсуждению жизни вообще. Назар ругал школьные порядки и рассуждал о том, как современная система образования уродует молодых людей.

- А ты на что? - возражал Марк - Ты же учитель - вот и учи!

- Так по рукам же вяжут. Если бы ты знал, сколько бумажек приходится мне составлять! А это ЕГЭ дурацкое - от него куда денешься?

Марк, в свою очередь, возмущался порядками корпорации, в которой он работал: как они сводят человека до уровня винтика, функции, превращают в офисный планктон.

- Так сделай что-нибудь! Ты же директор, а не хухры-мухры! - горячился Назар.

- Понимаешь, у меня такое ощущение, что система работает сама по себе, от человека в ней вообще ничего не зависит. Мне иногда кажется - убери людей, и система будет работать только ещё лучше.

- Вот, и у нас в школе то же самое. Везде одно и то же!

Они замолчали, задумавшись над тем, как так получилось, что жизнь, обещавшая на своей заре светлые перспективы и великие свершения, привела их в конце концов в эту точку времени и пространства, в которой больше нет никаких перспектив и никакого смысла.

- Всё это очень грустно, Назар, - констатировал Марк и тяжёлым взглядом посмотрел на опустевшую бутылку водки.

- Согласен! Нужно заказать ещё одну!

Дальше они ещё о чём-то говорили, но их разговор становился всё более эмоциональным и бессвязным. Они то и дело теряли нить обсуждения и перескакивали с предмета на предмет. Наконец, Назар посмотрел на часы, присвистнул и сказал:

- Уже половина двенадцатого! Мои, наверное, меня уже потеряли!

Час назад он звонил Лизе и сказал, что сидит с Марком и скоро приедет, и сейчас очень удивился, что прошёл уже целый час с их созвона, а он всё ещё никуда не едет. Они вызвали такси. Назар вышел у своего дома, а Марк направился к ненавистной ему гостинице "Север".

Он не помнил, как поднялся в номер, как добрался до кровати. Тяжёлый алкогольный сон охватил его с головой и потащил из кошмара настоящего в сложные и запутанные лабиринты прошлого.


Глава 18. Мужской клуб

На доходы от бизнеса Марк смог купить себе трёхкомнатную квартиру в неплохом районе, сделал евроремонт, обставил комнаты современной мебелью в стиле hi-tech. Марк был холост, и потому оба женатых партнёра с удовольствием приезжали к нему в гости по вечерам, чаще всего прямо из офиса, не заходя домой. К этому времени Назар был женат на Лизе что-то около восьми лет, у них подрастала дочка, позднее на свет появился сын. Дед тоже остепенился к концу учёбы в институте, но его выбор пал не на Олю и не на Марину, а на смазливую первокурсницу, с которой он закрутил бурный роман, закончившийся свадьбой через несколько лет после выпуска. Недавно у них родилась девочка, назвали Ксенией. Дед души не чаял в дочурке, придя домой, не спускал её с рук, купал, укладывал спать, но иногда и ему хотелось немного отдохнуть от криков малышки и капризов жены - и он сбегал из семейного Эдема в развесёлую компанию друзей.

К Марку в гости заходили не только старые, но и многочисленные новые приятели и знакомые, как холостые, так и семейные, приносили с собой выпивку и деликатесы, редкие лицензионные диски с "Горбушки" и видеозаписи последних голливудских боевиков. В Марковой квартире их привлекал установившийся тут дух свободы и раскрепощённости. Гости слушали музыку, смотрели фильмы по видаку, непринуждённо общались, выпивали, курили дорогие сигары. Попутно возникали новые планы и бизнес-идеи, но не это было главным содержанием вечеров - мужчины, утомлённые своими семейными и профессиональными обязанностями, приходили сюда скорее отдохнуть, чем продолжать трудиться в нерабочее время.

В этом своеобразном мужском клубе постоянно присутствовали девушки: подруги друзей, подруги подруг, подруги подруг подруг - только жёнам вход сюда был закрыт. Друзья называли квартиру конспиративной и не горели желанием видеть примелькавшихся им в домашней обстановке спутниц жизни ещё и здесь. Это получилось как-то само собой. Непонятно, как возникают между людьми обычаи и табу, но, раз установившись, они не меняются потом годами. Никто из друзей не договаривался между собой не приводить в Маркову квартиру своих благоверных, но так повелось, и эта традиция ни разу не была нарушена ни одним членом клуба за все годы его существования, а просуществовал клуб без малого пять лет!

Девушки играли в жизни мужского клуба важную роль. Они оживляли долгие зимние вечера в Марковой квартире летними красками своих нарядов и косметики, весенними запахами духов и милым птичьим щебетанием. Одним своим присутствием они заставляли мужчин быть элегантными, подтянутыми, остроумными и тактичными. Они добавляли вечерам веселья, романтики и атмосферы лёгкого эротизма, без которого клубные вечеринки потеряли бы половину своего очарования. Кроме того они заведовали столом и уборкой. Как по волшебству, из продуктов, принесённых членами клуба, возникали сендвичи, канапе, тортинки и прочие кулинарные изыски, заменявшие отсутствие нормальной еды, а проснувшись утром после веселья, продолжавшегося далеко за полночь, Марк с удивлением заставал столы протёртыми, пепельницы чистыми, посуду помытой и убранной в шкаф, а мусор упакованным в мешок, который оставалось только донести до контейнера во дворе.

Когда дни становились длинными и тёплыми, а в городских парках и скверах зацветала сирень, заседания переносились на берег Волги в яхт-клуб, где друзья приобрели вскладчину лёгкую парусную яхту с древнегреческим и одновременно космическим названием "Кассиопея". Яхта была не просто судном, а религией и образом жизни. Сначала "Кассиопея" долго приводилась в чувство после зимы: подкрашивалась и просмаливалась, заново оснащалась такелажем и навигационными приборами, потом торжественно спускалась на воду, потом отправлялась в первое плавание, всё лето исправно ходила в дальние и ближние походы и, наконец, осенью извлекалась из воды, тщательно осматривалась и консервировалась на зиму. Всё это время вокруг яхты и на ней самой кипела жизнь, в которой принимали самое активное участие все члены мужского клуба со своими спутницами: кто-то уходил "в море", кто-то дожидался на берегу, на выходные устраивались длительные походы с ночёвками где-нибудь на островах. Все участники походов немилосердно глушили спирт, как заправские морские волки, но при этом на удивление оставались трезвыми, видимо, опьяняющий эффект от спирта уравновешивался постоянной качкой - и в результате голова вставала на место, а не уносилась в заоблачные выси. Дожидавшимся на берегу спирт не полагался - они пробавлялись кто чем: кто водочкой, кто коньячком, кто пивом, кто сухими винами. Мужчины гордо ввинчивали в свои разговоры мудрёные шкиперские словечки - "бак", "камбуз", "шпангоут" - а девушки зачарованно смотрели на них и восхищались своими героями.

И это счастливое время продолжалось до нудных осенних дождей, когда день снова становился коротким, а длинные осенние вечера было гораздо приятней коротать в тёплой Марковой квартире, чем на холодном волжском ветру. Тогда вся мужская компания вместе с девушками, окружавшими их шумной весёлой стайкой, закутывала извлечённую из воды яхту в брезент, запирала рундук с такелажем на пудовый амбарный замок и на всю зиму перебиралась в город до следующей навигации. Разговоров о морских летних приключениях хватало потом до Нового года, а после Рождественских праздников все начинали строить планы на новые походы.

К Марку девушки клуба проявляли повышенное внимание - их приятно волновало его холостое состояние, а также привлекательная внешность и бросавшийся в глаза достаток. Короче, он был завидный жених, что заставляло учащённо биться девичьи сердца. Но, как мы уже сказали, Марк не торопился вступать в новые отношения, поэтому к девушкам относился легко и несерьёзно, не раздавал ненужных обещаний, но и не строил из себя недотрогу. То одна, то другая время от времени оставались у него ночевать, но он старался не превращать это в привычку, и как девушки ни пытались закрепить успех, он вёл себя с ними после близости так же легко и непринуждённо, как и до, не отдавая ни одной из них предпочтения перед всеми остальными. Марк научился этому нелёгкому умению у Марии, и теперь часто с благодарностью вспоминал её, когда очередная пассия начинала предъявлять на него незаслуженные права.

Девушки пытались манипулировать им: обижались, надували губки, истерили, всем видом демонстрировали своё "фи", но на Марка это не действовало. И, немного пообижавшись, девушки соглашались принять его таким, как он есть. Благо вокруг было много и других женихов.

В этой пёстрой и шумной круговерти Марк упустил момент, когда одна из девушек по имени Инга заняла совершенно особое место в его жизни. Он даже не мог вспомнить её первое появление в клубе. Когда она пришла? С кем? Что было на ней надето? Где это произошло: в квартире или на яхте? Даже год её проникновения в клуб он с точностью установил только постфактум, когда они вспоминали одну забавную историю, произошедшую с их друзьями. "Как ты можешь это помнить, ведь тебя ещё с нами не было!" - удивился Марк. "Нет, мой милый, к тому времени я уже полгода как была рядом".


Глава 19. Хозяюшка

Инга была обладательницей редких по красоте густо-синих глаз. В остальном её внешность была достаточно обычной: средний рост, хорошо сложенное тело, лёгкие пушистые волосы, крупный рот, чуть вздёрнутый носик - девушка, как девушка. Её появление в многолюдной Марковой компании не произвело фурора. Впервые её привела с собой на один из вечеров тогдашняя подружка Назара. Всё-таки Назар был неисправим. Он оказался прекрасным семьянином, обожал свою жену, заботился о детях, но оставаться моногамным было выше его сил. Подружки появлялись и исчезали, не оставляя в его жизни следа, а он по-прежнему носил в своём портмоне фотографию Лизы и детей и даже помыслить не мог, что когда-нибудь бросит свою семью. По этому поводу у Марка с Назаром на первых порах было несколько тяжёлых разговоров. Марк по старой памяти очень переживал за Лизу и сердился на Назара, но постепенно Назарова лёгкость и весёлость сделали своё дело - Марк смирился с его подружками, хотя внутренне продолжал ворчать.

Очередную подружку Назара звали Татьяна, а фамилия у неё была Король. В тот момент в компании одновременно оказалось три Татьяны, поэтому, чтобы как-то их различать, одну стали называть Таня, вторую Танюшка, а к Назаровой подружке стали обращаться не иначе как по фамилии - Король, или ласково Королёк. Когда же она привела с собой Ингу, к подружкам прилепилось общее прозвище Королинги, сложенное из фамилии одой и имени другой подруги.

Сперва их так и воспринимали - парой, но вскоре Назар расстался со своей подругой, а Инга продолжала приходить на клубные вечера - её уже считали здесь своей. Свободные кавалеры оказывали Инге знаки внимания, пытаясь завязать с ней лёгкие ни к чему не обязывающие отношения, но в планы Инги это явно не входило. Она мило, но решительно отвергала их домогательства. Единственным человеком, который привлекал её внимание, был Марк. Она всегда старалась быть рядом с ним, тихая и незаметная, но упорная и настойчивая.

Шаг за шагом она отвоёвывала себе особое место рядом с Марком. Это был не внезапный ночной штурм, которым обычно пользовались девушки до неё, а правильная осада, организованная по всем правилам военного искусства. Она постепенно взяла на себя всю техническую работу по организации клубных вечеров: распределяла между гостями покупку необходимых продуктов, включала в подготовку стола девушек, сама во всём участвовала и следила, чтобы всё было сделано, как надо. Благодаря её стараниям, в рационе клубных вечеров появились горячие блюда, которые она на скорую руку готовила в духовке или в микроволновой печи. Она постоянно экспериментировала: смешивала диковинные коктейли, варила грог и глинтвейн, изобретала рецепты холодных и горячих закусок. Клуб приобрёл новое дыхание. Теперь друзья собирались не только отдохнуть после напряжённого дня в обществе красивых девушек за стаканом виски, но и с нетерпением ожидали, чем на этот раз удивит их Хозяюшка.

Это прозвище прикрепилось к ней настолько прочно, что новые гости клуба часто уже не знали её настоящего имени, обращаясь к ней просто "Хозяюшка". Она не обижалась. Наоборот, считала признанием. Со временем Хозяюшка взяла в свои нежные, но сильные руки и другие стороны жизни клуба: ввела порядок, по которому курить можно было только на лоджии, а в особенно холодные вечера на кухне, по её невидимому знаку гости начинали прощаться и расходиться домой, девушки, признавая её авторитет, не рисковали оставаться у Марка ночевать.

Надо сказать, Марк нормально отнёсся к нововведениям. За несколько лет разгульной жизни он успел от неё устать. Девушки с их легко читаемыми мечтами и надеждами поднадоели. Обладая мягкой и деликатной натурой, он не хотел огорчать друзей ограничениями и запретами - и с радостью уступил эту функцию Инге. С его разрешения Инга оповестила всех членов клуба, что ежедневные посиделки прекращаются. Теперь вечеринки собирались по вторникам и пятницам, зато стали они более интересными и содержательными - каждая посвящалась какой-нибудь теме, например, просмотру нашумевшего фильма или знакомству с новым диском известной группы. Клуб стал более закрытым: сюда уже не забредали с улицы мутные подозрительные личности с накрашенными шалавами, прекратились недоразумения с соседями, ушли в прошлое пьянки до утра и до полной потери сознания.

Клуб стал собираться реже, но подготовка к каждому новому заседанию только возросла. Инга продумывала меню и напитки, на деньги Марка закупала всё необходимое (она ввела новый обычай, в соответствии с которым она занималась всем этим сама, а потом участники вечера в складчину компенсировали понесённые расходы), накануне делала необходимые заготовки, в день заседания занималась приготовлением блюд и сервировкой стола. Откуда она брала на это время - для Марка так и осталось загадкой. Она училась на последнем курсе иняза, но каким-то образом умудрялась совмещать добровольно взваленные на себя обязанности с учёбой, во всяком случае, никто не слышал от неё ни слова жалобы.

По необходимости ей приходилось общаться с Марком ежедневно и почти каждый день бывать в его квартире. Ради удобства Марк заказал для неё полный комплект ключей, и теперь после работы он возвращался не в пустую квартиру, а почти наверняка зная, что застанет там Ингу, и, как ни странно, ему это нравилось. А, собственно, почему странно? К этому времени он разменял уже четвёртый десяток, и его всё больше тянуло к душевному покою и домашнему уюту.

Когда гости расходились, Инга оставалась, чтобы прибрать в квартире. Она относила посуду на кухню, сгребала в мусорное ведро остатки пищи, ополаскивала тарелки и бокалы и укладывала их в посудомоечную машину. Марк, который в последнее время перестал сильно напиваться, помогал ей в этом нехитром, но муторном и утомительном занятии. Потом Инга протирала плиту и столы, вытряхивала пепельницы, убирала в холодильник остатки еды, расставляла стулья, а Марк в это время возвращал на свои места сдвинутые кресла, вынутые из конвертов диски, разбросанные видеокассеты. При этом они мирно беседовали, обсуждая прошедший вечер, услышанные новости, строя планы на следующие встречи их теперь уже общего клуба. Потом Марк вызывал Инге такси, и она уезжала домой на другой конец города, где жила в трёхкомнатной хрущёвской квартире с родителями и младшими сёстрами.

Марк поражался тому, как эта девушка, постоянно находясь рядом с ним, умудряется ему не надоесть, не вызвать раздражение глупой трескотнёй или бессмысленными капризами. Казалось, она ни на что не претендовала и не стремилась его окрутить. Делая вид, что разбирается с перепутанными дисками, он следил за её плавными волнующими движениями, изгибом талии и бёдер, наивным наклоном головы, прядью волос, время от времени падающей на левый глаз, при этом она смешно выпячивала нижнюю губу и возвращала чёлку на место, пуская вверх струю воздуха. Он любовался этим произведением человеческой природы и с каждой минутой хотел её всё больше, хотя и боялся себе в этом признаться. Образ Марии, долго саднивший в его груди незаживающей раной, незаметно поблёк и, хотя не ушёл в область забвения, всё-таки боль немного поутихла.


Глава 20. Новый уклад

Как-то вечером, когда настало время вызывать Инге такси, Марк неожиданно для самого себя вдруг предложил:

- Может быть, останешься?

Инга взглянула на него настороженно, в глубине её синих глаз таилось глубоко запрятанное недоверие.

- Зачем? - спросила она.

- Не зачем, а почему, - поправил её Марк.

- Ну и почему же?

- Потому что я этого хочу. А ты?

- Если я останусь, тебе будет трудно меня отсюда выгнать.

- Да я вроде и не собираюсь.

Начиная с этого вечера, Инга стала часто оставаться у Марка на ночь. В постели она была то послушной одалиской, то властной госпожой; то нежной кошечкой, то хищной тигрицей; она обладала гибким упругим телом, которым владела в совершенстве, мягкой бархатистой кожей, которую Марк любил ощущать на своих ладонях, лёгкими пушистыми волосами, которые смешно щекотали его, когда она склонялась над ним, целуя его лицо.

Ингины вещи потихоньку перекочёвывали в Маркову квартиру, и как-то так получилось, что она поселилась у него: готовила завтраки и ужины, вечером встречала с работы. Примерно через полгода совместной жизни Инга призналась, что ждёт ребёнка. Марк не очень обрадовался этой новости, но, поразмыслив, решил, что всё равно пора заводить семью, а Инга - далеко не худший вариант. Они расписались.

В положенный срок родился мальчик, его назвали Матвей. В ожидании рождения сына, Инга переоборудовала всю квартиру: накупила тысячу всяких диковинных вещей, без которых Марк прежде как-то обходился, но, оказывается, они были совершенно необходимы. На окнах появились нарядные занавески, на полах - мягкие ковры, на диванах и креслах - галереи разнокалиберных подушек. Множество незаменимых агрегатов и посудин завелось на кухне. Одна комната превратилась в детскую, где были полностью заменены обои, закуплена вся необходимая детская мебель, а также бессчётное количество игрушек и хитрых приспособлений для выращивания и воспитания ребёнка. Холостяцкая квартира за несколько месяцев преобразовалась в уютное семейное гнёздышко. Какое-то время друзья по инерции продолжали приходить сюда, удивляясь нововведениям и не зная, как себя вести, но, к счастью, вскоре наступили тёплые и светлые майские дни - и жизнь клуба перекочевала на Волгу. В конце лета родился Матвей, поэтому осенью клубные вечера не возобновились. Мужской клуб прекратил своё существование. Теперь ребёнок безраздельно царствовал в квартире. Весь жизненный уклад был подчинён его биологическим ритмам. Кормления, прогулки, купания стали смыслом бытия. Ночью приходилось просыпаться по нескольку раз, чтобы успокоить растревоженного малыша.

Марка не только не напрягал новый уклад жизни, но в каком-то смысле он был даже счастлив. Ему уже перевалило за тридцать и, наверное, он созрел для отцовства. Каждую свободную минуту он старался быть рядом с сыном. Купал его, гулял с ним, вставал к нему по ночам. Работать приходилось много, но, придя с работы, он сразу включался в помощь умирающей от переутомления Инге. Наверное, в жизни нет большего удовольствия, чем следить за растущим на твоих глазах человеком, отмечать каждое его новое умение, радоваться каждому новому звуку и слову, держать на руках, прижимать к сердцу. Разумеется, было много неприятных переживаний - капризы, болезни, чудовищная усталость, но потом, вспоминая то время, Марк всегда почему-то помнил только хорошее, как будто память очистила явление от всего наносного и сохранила только его суть.

А суть была в том, что пока ребёнок мал и полностью от тебя зависим, ты ощущаешь абсолютную осмысленность и оправданность своего существования. Ты даже не задаёшься этим вопросом - твоя необходимость на этой Земле явлена тебе как нечто само собой разумеющееся, не нуждающееся в аргументах и доказательствах. Своеобразная аксиома жизни: ты живёшь, для того чтобы вырастить это существо, легко умещающееся в твоих ладонях.

Семейная жизнь была для Марка в новинку. За многие годы холостого существования он привык быть сам себе хозяином. Захотел - пошёл в ночной клуб, захотел - познакомился с красивой девушкой, захотел - кутишь где-нибудь ночь напролёт, или уходишь в ночную Волгу на яхте навстречу огням проплывающих фарватером теплоходов, или просто несёшься куда-нибудь по ночному шоссе на своём "бумере", выхватывая светом фар дорожные знаки да километровые столбы.

Было чувство свободы и одновременно внутренней пустоты, которую не могли заполнить интересы бизнеса, друзья и мимолётные любовные связи. Жизнь напоминала дефектный орех, крепкий и здоровый снаружи, но высохший изнутри. Марк так и не научился считать бизнес делом своей жизни, он занялся им, потому что не было достойной работы и нужно было найти источник существования, а ещё доказать Марии, что ты не лузер. Когда же бизнес, на удивление, пошёл, и шальные деньги потекли к Марку полноводной рекой, он научился принимать это как что-то само собой разумеющееся, но настоящего душевного удовлетворения не испытывал.

Он по-прежнему мечтал стать писателем. Учась в институте, он посылал свои рассказы в литературные журналы, но ему неизменно приходили вежливые ответы, что редакционный портфель переполнен на много лет вперёд, а автору надо ещё много поработать над собой, чтобы усовершенствовать свой стиль.

После армии он на удачу послал в разные журналы несколько рассказов из армейской жизни - и о чудо! - целых два журнала, находящихся в разных концах Советского Союза, приняли его рассказы к публикации. Он с нетерпением ждал, когда же они появятся в печати, но тут накатила эпоха больших перемен, Советский Союз распался, толстые журналы едва сводили концы с концами - и Марковы рассказы сгинули где-то среди похороненных редакционных планов вместе с планами грандиозных пятилеток, кумачовыми флагами, обкомами партии и Советами народных депутатов.

Безумная жизнь, которую Марк вёл с момента возвращения из армии, не оставляла ему шансов на творчество, какое там творчество - у него не было даже времени остановиться и подумать, навестить стареющих родителей, почитать интересную книжку. Бесконечная, изматывающая гонка за новыми заказами, разборки с поставщиками, проблемы с ментами и бандитами сменялись ночными оргиями, плавно перетекающими на выходные, из которых он выныривал утром в понедельник с раскалывающейся от похмелья головой, чтобы снова пуститься в бессмысленную гонку за новыми заказами и контрактами.

Марк понимал, что сам выбрал такой путь, что он может, если захочет, остановиться в любой момент - нужно только сделать усилие, но усилия делать не хотелось, и всё текло как текло, заполняя звенящую внутреннюю пустоту иллюзией чего-то осмысленного.

Семейная жизнь спасла от высасывающей душу пустоты. Его существование наполнилось новым смыслом - и этим смыслом стало воспитание ребёнка. Но вместе с обретённым смыслом пришла и несвобода. Теперь он не мог уже распоряжаться нерабочим временем по своему усмотрению. Из офиса он сразу ехал домой, где на него наваливались тысячи мелких, но крайне необходимых домашних дел и забот, а главное - там его ждал сын, который безраздельно завладел всем его существованием. И снова у Марка не оставалось даже свободной минутки, чтобы подумать, не говоря уже о том, чтобы сесть за письменный стол и начать писать свой роман.


Глава 21. Примирение

Его разбудил телефонный звонок. Это была Инга.

Марк долго не мог прорваться сквозь тяжёлую завесу сна, не в силах понять где он находится и который сейчас час: ещё ночь, уже утро или вообще следующий вечер? Серо-бурая ноябрьская мгла, едва угадывающаяся за задёрнутыми занавесками, не могла помочь в разгадке этого вопроса.

Голос Инги в динамике смартфона звучал ласково и нежно. Это был снова тот голос, которым она разговаривала с ним когда-то давно, в пору их романтических отношений, но Марк помнил, что этим же голосом она совсем недавно выманила у него роковое признание, поэтому теперь он был начеку и ждал очередного подвоха.

- Доброе утро! - поприветствовала его Инга, - не разбудила?

- Нет, я уже вставал, - ответил Марк и поразился тому, как хрипло и незнакомо звучит его собственный голос.

- Что у тебя с голосом? - встревожилась жена.

- Так ничего, вчера посидели с Назаром - последствия нашей встречи.

- Судя по всему, хорошо посидели, - в голосе Инги послышались весёлые нотки.

- Да, неплохо, - согласился Марк и подумал, что игривое настроение Инги - это хороший знак, но следующий вопрос поставил его в тупик:

- А ты помнишь, какой сегодня день?

Марк не смог бы с точностью определить не только, какой сегодня день, но и какое время года, да и вообще какой год от рождества Христова - так ему было не по себе.

- Какой? - на всякий случай спросил он.

- Ровно двадцать лет назад в этот день я впервые пришла в твой клуб с Танюшкой Король.

- Ничего себе - круглая дата! Неужели мы такие старые?

- Не знаю, как ты, а я ещё женщина в полном расцвете сил, - продолжала в иронично-примирительном тоне Инга, и этот взятый ею тон с каждой минутой вселял в Марка всё больше уверенности, что звонок не случаен, и он не может не закончиться чем-нибудь хорошим.

- И зачем же звонит мне женщина в полном расцвете сил? - решил поддержать Ингину игру Марк.

- А женщина звонит тебе, чтобы сказать, что она соскучилась и хотела бы тебя увидеть.

- Матвей что-нибудь знает о нашей ситуации?

- Нет, ничего. Я сказала ему, что ты неожиданно уехал в командировку.

- Спасибо. Я немного приведу себя в божеский вид и приеду. Сколько сейчас времени?

- Десять часов.

- Утра или вечера?

- Очень смешно.

- Если я буду к четырём - нормально?

- Дня или ночи?

- Значит договорились.

Звонок Инги глубоко взволновал Марка. Только расставшись, он осознал, как она ему дорога, ведь она была его женой и матерью его сына, много лет они прожили вместе в мире и согласии, они срослись, привыкли друг к другу, стали почти одним организмом - и вот теперь этот организм приходилось рвать на две половинки. Конечно, большой любви к Инге он никогда не испытывал, но нужна ли она - эта любовь? Что хорошего принесла ему любовь к Лизе, к Марии, к Алёне, в конце концов? Одни только несчастья.

Правы были древние греки, различая разные виды любви. Любовь-эрос для греков - сила страшная и разрушительная, а вот семейная любовь - агапе - созидательная и добрая. Вот такую любовь, наверное, и испытывал Марк к своей жене. Именно поэтому он так тщательно отмывался и выбривался сегодня, сходил в парикмахерскую, купил новый галстук и с огромным букетом белых роз ровно в четыре стоял у дверей своей квартиры.

Инга тоже судя по всему тщательно готовилась к встрече супруга: она была в лёгком летнем платье, подчёркивающем её хорошо сохранившуюся фигуру, она явно много поработала над лицом и причёской, от неё шёл насыщенный цветочный аромат духов. Увидев розы, Инга вся внутренне просияла, но выказывать эмоции не торопилась - надела маску некоторой отстранённости и всё ещё не прощённой обиды.

- Ну, проходи, блудный муж! - сказала она, нарочито холодно принимая букет.

Он прошёл. Вид покинутой им неделю назад квартиры всколыхнул в душе ностальгические воспоминания. Ему показалось, что он не был дома много лет и только-только вернулся из дальнего океанского плавания.

- Где Матвей? - спросил он, чтобы как-то начать разговор.

- А где он может быть - как будто ты не знаешь?

- Да, действительно, глупый вопрос... Ну, тогда, может пройдём в квартиру, может, выпьем чего-нибудь по случаю встречи.

- Ладно, проходи, - милостиво согласилась Инга и направилась в гостиную. Марк пошёл следом.

- Ну, и как будем дальше жить? - спросила Инга, когда они расположились в креслах вокруг низкого стеклянного столика, на который Марк водрузил бутылку коньяку, а Инга нарезала лимон и поставила коробку шоколадных конфет, белые розы благоухали в отдалении на большом обеденном столе.

- Что ты имеешь в виду?

- Я имею в виду твою Алёну. Так и будем жить втроём? - в голосе Инги слышалась язвительность и ущемлённая женская гордость.

- Нет, конечно. У неё семья, и она дорожит ей не меньше, чем я нашей. С Алёной всё кончено.

- Тоже мне дорожильщик нашёлся! А если бы у неё не было семьи - так бы и побежал за ней, задрав штаны?

- Инга, пойми - это была роковая ошибка, это получилось как-то само собой, помимо моей воли.

- Ну, и как я смогу тебе доверять в будущем, если такие вещи происходят помимо твоей воли?

- Дай мне хотя бы шанс. За одного битого двух небитых дают. Я восемнадцать лет не изменял тебе...

- Так уж не изменял?

- Клянусь, это чистая правда. Я, может быть, и дальше не изменял бы, если бы ты вдруг не начала мучить меня беспричинной ревностью.

- А, так это я оказывается виновата!

- Я не это хотел сказать, - Марк замолчал, смутившись.

- Ладно, - смилостивилась Инга, которая тоже много передумала за эту одинокую неделю, - давай попробуем ещё разок. Может быть, действительно что-нибудь получится.

Они выпили по рюмке коньяку, и она как-то оттаяла, спрятала свои иголки, и дальше общение шло уже достаточно откровенно и даже, можно сказать, душевно. Супруги поделились, наконец, накопившимися за восемнадцать лет обидами и недомолвками - и пришли к выводу, что в случившемся у обоих есть доля своей вины.

Соскучившись за неделю по мужу, после третьей рюмки Инга пересела к нему в кресло и стала ластиться, как мягкая пушистая кошечка. Прямо здесь в кресле, потом на столе, потом на ковре гостиной у них случился взрывной потрясающий секс, какого не случалось между ними уже лет десять.

- Грех говорить, но пусть бы ты иногда уходил, если после твоих уходов будет происходить такое, - блаженно промурлыкала Инга, когда они лежали на ковре, приходя в себя.

- Перестань, больше этого никогда не повторится! - возразил Марк.

- Такого секса? - притворно ужаснулась Инга.

- Ты знаешь, чего.

Неожиданно из прихожей послышался звук проворачиваемого ключа, они вскочили и начали лихорадочно одеваться и оправлять друг на друге одежду, чтобы встретить сына в приличном виде, как и положено добропорядочным родителям.


Глава 22. Лето в деревне

Пролетели, прогрохотали на поворотах лихие девяностые, оставив после себя руины тысяч заводов и колхозов, наводнив улицы и подземные переходы несметным количеством ларьков с тряпьём, пивом и чипсами, преобразовав стадионы в базары, дома культуры в торгово-развлекательные комплексы, а детские сады в бизнес-центры; после них людей ещё долго мучило горькое похмелье и недоумённый вопрос: "А что это было?" В новом тысячелетии подули новые ветры: появилось много строгих законов, проснулись власти и "силовики", началась беспощадная борьба с чёрными и серыми схемами, то и дело проводились проверки, накладывались штрафы. Появились мощные конкуренты с большими капиталами и железными прихватами в госорганах. Бандитские аппетиты девяностых оказались детскими игрушками по сравнению с аппетитами этих новых акул. Долларовый поток мелел с каждым днём, потом он вообще превратился в рублёвый, да к тому же в безналичный, а разразившийся финансовый кризис добил ООО "Компьютерные технологии" контрольным выстрелом в голову.

Друзья объявили о своём банкротстве. Чтобы уплатить налоги, возвратить банковский кредит, рассчитаться с сотрудниками, поставщиками и арендодателями им пришлось серьёзно опустошить свои личные банковские счета и даже продать кое-что из нажитого прежде, например, их любимую "Кассиопею". Денег в семьях стало катастрофически не хватать.

Несмотря на трудности, связанные с ликвидацией фирмы, Марк, Назар и Дед смогли не растерять свою дружбу, более того, они даже ещё крепче сплотились, не даром же говорят, что общая беда объединяет людей.

Ещё в лихие девяностые, когда денег было много, а земля и сельская недвижимость ничего не стоили, друзья купили себе в одной умирающей деревне три крепких деревянных дома, да и забыли про них, а теперь вспомнили.

Дела с ликвидацией фирмы были закончены, долги розданы, подошёл к концу огромный кусок жизни - хотелось остановиться, передохнуть немного, подумать, как жить дальше. Денег на комфортабельный заграничный отдых не хватало, да и родной Юг не укладывался в новые семейные бюджеты, поэтому лето решили провести в Семёновке, подержать детей на свежем воздухе и парном молоке перед новым учебным годом, а заодно подправить и подновить разрушающиеся без хозяйского присмотра дома.

Когда Land Cruiser Марка свернул с главной деревенской улицы и взобрался по склону холма к их дому на окраине, расположенному совсем рядом с домом Назаровых, странное видение возникло прямо на обочине грунтовой дороги, поросшей бурьяном и крапивой. Марк вдруг явственно увидел Лизу, какой она была тридцать лет назад. Девушка стояла в белом полупрозрачном платье, облепившем её юное стройное тело под напором тёплого июльского ветра, и, закрываясь рукой от солнца, смотрела на подъехавшую машину, стараясь получше рассмотреть пассажиров.

Марк на минуту потерял ощущение реальности. Ему показалось, что он вернулся в свою юность, в тот незабвенный год, когда они бродили с Лизой по лесам и лугам другой, но такой же заброшенной и умирающей деревни и мечтали о будущем. Наваждение длилось не больше минуты, но было таким глубоким и ярким, что вынырнув из него, Марк какое-то время ещё сомневался где он - в двадцатом или в двадцать первом веке, в великой стране под названием СССР или в куцем обмылке, оставшемся от неё после распада. Конечно, было бы здорово перенестись на машине времени в те далёкие времена, как бывает в фантастических книгах и фильмах, но бодрствующее сознание всегда стремится найти рациональное объяснение любых чудес, поэтому первой же здравой мыслью после минутного ослепления стала вполне разумное и правдоподобное объяснение: "Наверное, это Лизина дочка, надо же как похожа!"

Надо сказать, что несмотря на то, что все тридцать лет Марк, Дед и Назар не переставали дружить, семьями они практически не общались. Последний раз Марк видел старшую дочь Назара лет десять назад, но тогда сходство с матерью не бросилось ему в глаза. Лизу он тоже не видел давным-давно, и ему было интересно сейчас на неё посмотреть.

Лиза не заставила себя долго ждать. Она вышла из соседнего дома и направилась к дочери. Она располнела, стала тяжёлой и основательной. Минувшие годы оставили след и в выгоревших глазах и в потускневшей коже, и всё-таки сквозь заматеревшие тело просвечивала легконогая восторженная девчонка из навсегда ушедшего детства, мечтавшая о карьере художника и зачитывавшаяся цветаевскими стихами.

Из дома выбежал Назаров-младший - юркий черноглазый паренёк лет четырнадцати, а за ним появился и сам Назар, отрастивший на природе окладистую бороду и от этого ставший похожим на моджахеда. Инга вышла из машины, внешне приветливая, но внутренне напряжённая, как пружина. Ситуация, действительно, была не очень простой: давным-давно, когда она ещё дружила с Таней Король, у неё была быстрая и несерьёзная связь с Назаром, кроме того она прекрасно знала о юношеской любви Марка и Лизы - а теперь им всем предстояло дружить семьями. Женщины осмотрели друг друга придирчиво и основательно и сразу завели разговор о погоде и бытовых мелочах, демонстративно исключая прошлое из поля общения. К женскому разговору охотно присоединилась Лизина дочка, которой недавно исполнилось двадцать и ей нравилось чувствовать себя взрослой и полноправной женщиной.

Мужчины обнялись и сели на завалинку, негромко разговаривая и оглядывая открывающийся с холма вид на дальний лес, заливной луг, тянущийся до самого леса, и поросший осокой пруд.

Назаров-младший подошёл к Матвею и повёл его куда-то на задний двор, наверное, делиться своими подростковыми секретами.

Так спокойно и неторопливо примеривались друг к другу две семьи, существовавшие до этого независимо друг от друга, а от подножия холма по широкой деревенской улице к ним уже спешил, улыбаясь своей трагической улыбкой, Дед с запыхавшейся женой и голенастой длинношеей дочкой.

Лето пролетит стремительно - с прозрачными росными утрами, знойными полднями и звёздными ночами, с ранними рыбалками и журавлём над вечерним прудом, с шашлыками и грибными походами, разговорами до зари, подростковыми клятвами и обидами, задушевными воспоминаниями и запахами разнотравья, доносящимися с лугов. Они ещё успеют устать друг от друга и друг другу надоесть, а их дети сдружиться и полюбить друг друга. Они ещё будут мечтать о городе и нетерпеливо собираться в путь, чтобы скорее окунуться в привычную толкучку и суету, а их дети будут страдать от необходимости проститься и спешно обмениваться телефонами и электронными адресами, чтобы не потерять друг друга в городе. Марк ещё успеет понять, что его прежней Лизы больше нет, а есть совсем чужая, неизвестная ему женщина, озабоченная семейными проблемами и постоянно думающая о школе, которую ей предстоит возглавить после летнего отпуска.

Это будет потом, а пока они просто счастливы от того, что начинается их первое за много лет и может быть последнее по-настоящему свободное лето, когда можно не думать о проблемах бизнеса, когда можно целиком посвятить себя друзьям и семье, и кажется, что так будет вечно.


Глава 23. "Электроника"

Вернувшись из деревни, Марк устроился на работу в крупную компанию под названием "Электроника", торгующую офисным и компьютерным оборудованием. Его взяли обычным менеджером по продажам. Началась непривычная для него рутинная офисная работа, которая убивала своей механистичностью и железной дисциплиной, но прежде всего отсутствием значительных целей - согласитесь, разве можно считать высокой целью принесение всё больших прибылей собственникам компании? И хотя HR вовсю старался, проводя стратегические сессии и развивая в сотрудниках вовлечённость и лояльность, все отлично понимали, что это лишь жалкая замена отсутствия по-настоящему большого и значимого для каждого человека ощущения пользы от результатов своего труда.

Работа в большой современной компании - это вообще особая история, которую Марк теперь имел возможность хорошо прочувствовать каждой клеточкой своего тела. Маленькая семейная фирма, созданная Марком и друзьями на самой заре девяностых, на первых порах состояла из трёх человек: Деда, Назара и Марка, потом к ним добавился бухгалтер, по мере роста продаж фирма тоже подросла, но даже на самом пике своего расцвета она не насчитывала больше тридцати человек, включая кладовщиков, экспедиторов и девочку на ресепшен. Компания, в которую устроился Марк, была гигантской: только в региональном офисе работало четыреста сотрудников. Здесь никто ни за что не отвечал, никто не принимал никаких решений, но процессы каким-то мистическим образом шли. У Марка на первых порах складывалось впечатление, что не люди двигают эти процессы, а, наоборот, процессы двигают людьми, серой массой офисных сотрудников, где каждый человек - лишь винтик в огромной машине бизнеса.

В центре этого копошащегося изображающего бурную деятельность улья находился генеральный директор. Он, как пчелиная царица, какой-то непостижимой химией управлял всем этим Вавилоном. Казалось, он обладал не обычным, а фасеточным зрением, широко распространённым в мире насекомых, и в каждой отдельной фасете отражался тот или иной сотрудник, но не как человек, а как единица, приносящая прибыль. В зависимости от того, сколько прибыли приносил сотрудник, его цвет в фасеточных глазах генерального менялся от насыщенно зелёного (необходимо продвигать по карьерной лестнице), до ярко-красного (пора увольнять). Марк с его большим опытом в бизнесе и наработанными связями, видимо, попал в зелёный спектр фасеточного зрения главы компании, поэтому буквально через пару лет работы менеджером по продажам его произвели в начальники отдела сбыта.

Марк принял весть о повышении без особой радости, но зарплата начальника отдела была слишком большим соблазном, тем более что потребности семьи вместе с взрослением сына росли.

Первые месяцы в роли руководителя отдела были месяцами работы на износ. На Марка свалились тысячи новых сложных задач, коммерческий директор требовал тщательного анализа результатов, постановки амбициозных целей, а самое главное - их безусловного достижения. Рабочего дня катастрофически не хватало, приходилось засиживаться над планами и отчётами допоздна, постоянно решать сложные бизнес-задачи совместно с отделами маркетинга, PR, рекламы, финансовым директором, перезнакомиться со всеми VIP - партнёрами и выстроить с ними отношения, работать с персоналом, бухгалтерией, айтишниками - и всё это одновременно, когда по большинству задач дедлайн наступил ещё вчера, а главное - кроме повышенной зарплаты и возможных бонусов Марк не видел в этом никакого другого смысла. На работе он чувствовал себя Штирлицем, заброшенным в глубокий вражеский тыл, про себя он постоянно мурлыкал одну и ту же песню, которая помогала ему выжить "Где-то далеко, очень далеко идут грибные дожди..." Эта игра его немного развлекала и примиряла с действительностью, но в отличие от Штирлица ему некому было посылать свои шифровки, потому что связь с Центром была навсегда и безвозвратно потеряна. Не было даже понятно, есть ли вообще где-то этот Центр?

Дома тоже не очень ладилось. Матвей переживал все прелести подросткового периода. С одной стороны, расходы на него значительно возросли - гаджеты последних моделей, шмотки, принятые в молодёжной среде, репетиторы, карманные деньги, которых требовалось всё больше и больше, но с другой стороны, психологически сын перестал нуждаться в родителях и даже начал стесняться их. У него появились многочисленные друзья и подруги, с которыми он непрерывно где-нибудь "зависал", отключая при этом свой мобильный. Инга бросила все силы своей души на борьбу, как она говорила "за сына". На самом же деле, это была борьба "кто - кого". Мать отказывала Матвею в праве на самостоятельность, причём делала это крайне непоследовательно: то она потакала ему в мельчайших прихотях и капризах, то вдруг запрещала выходить из дома, отбирала телефон, выключала компьютер, прятала игровую приставку, то и дело она проводила с ним душеспасительные беседы на тему учёбы, труда, поведения и морали. Матвей от этого злился, запирался в своей комнате, уходил из дома, хлопнув дверью, а несчастные родители ночь напролёт глотали корвалол и терялись в догадках, где он может теперь быть.

Марк придерживался других взглядов на воспитание. У него были свои представления о том, что хорошо и что плохо, для их сына. Ему казалось, что Инга делает всё неправильно. Когда она покупала ему дорогой самокат, он советовал подождать с этой покупкой, а когда она категорически запрещала сыну идти на очередную вечеринку, говорил, что юноше необходимо предоставить больше свободы. Любой вопрос, связанный с воспитанием сына, становился для них неразрешимым кроссвордом.

Однажды на летних каникулах перед выпускным одиннадцатым классом Матвей, вместо того чтобы ехать с родителями в Италию, уехал путешествовать по России автостопом вместе со своей девушкой. Марк вспомнил как он сам примерно в том же возрасте, будучи буквально на два года постарше, отправился с Марией в подобное путешествие, поэтому он очень хорошо понимал сына и не осуждал его. Для Инги же это стало почти личным оскорблением. Она слышала историю о путешествии Марка по России не раз и теперь обвиняла его в том, что именно из-за него сын подвергает себя смертельной опасности. Она отказалась ехать в Италию, их отпуск был непоправимо испорчен, а Марку она вообще объявила бойкот молчанием. Всю неделю, пока Матвей путешествовал, приходя домой, Марк заставал дома гнетущую тишину. Они окончательно перестали понимать друг друга. В их доселе монолитном браке образовалась глубокая трещина, как будто рвущийся сквозь плотную и надёжную скорлупу семьи ребёнок попутно разрушал и саму эту скорлупу.

Инга немного успокоилась только через неделю, когда Матвей вернулся домой счастливый и окрылённый. Инга устроила сыну тяжёлую сцену с разбором его недостойного поведения, и Марку, чтобы не обострять и без того непростую семейную драму, пришлось ей немого подыграть. Матвей воспринял это как предательство. В результате отношения с сыном разладились, но и с женой они не стали лучше.

Так рабочие и семейные проблемы сошлись в одной точке, делая жизнь Марка невыносимой.


Глава 24. Жизнь продолжается

Видеть Алёну каждый день на работе стало для Марка мучением.

Чувства и воспоминания переполняли его, когда она заходила к нему в кабинет. Он не мог внутренне смириться с тем, что эти глаза цвета тёмного янтаря, эти густые, падающие на плечи волосы, эти губы тонкого изящного рисунка, эта упругая, выпирающая из-под строгой блузки и делового жакета грудь - больше ему не принадлежат, что он не может прикоснуться к ним, покрыть своими поцелуями, ощутить своими губами и кожей своих ладоней. Но самое страшное было даже не это, а то, что от него закрылась Алёнина душа. Ещё вчера её глаза светились любовью и нежностью; звук голоса, кроме смысла слов, доносил до него мельчайшие движения чувств, по тону и тембру, по едва уловимым оттенкам и полутонам он понимал расстроена она или счастлива, озабочена или возбуждена. Открытость и расположенность к нему выражали не только глаза и голос, но также мимика, жесты, каждое движение рук, ног, плеч, каждый поворот головы, каждый наклон шеи. И вот теперь всё это пропало. Невидимая, но непреодолимая стена выросла между ними. И это было невыносимо.

Марк старался держать себя в руках, давил в зародыше все воспоминания, но они всё равно стучали изнутри, застилали тёмной пеленой глаза, бились в горле и в висках. Ежедневное рабочее общение превратилось в разновидность иезуитской изощрённой пытки, которой не предвиделось конца и с которой нельзя было покончить иначе, как только бросить к чертям эту работу. Но где же найдёшь потом другую, когда вся страна да и весь мир медленно, но неуклонно втягиваются в пасть самого глобального и возможно последнего в жизни этой цивилизации кризиса?

Жизнь с Ингой тоже не особенно налаживалась. Измена оставила на их союзе незаживающую кровоточащую рану. Ревность Инги никуда не делась, хотя она и обещала Марку не терроризировать его своим недоверием. Внешне она следовала своему обещанию, не устраивала допросов в связи с постоянными задержками на работе, пропущенными звонками или непрочитанными сообщениями, но при этом смотрела и вздыхала так, что лучше бы она устраивала скандалы с битьём посуды!

Неудовлетворённость работой, женой, сыном, самим собой накапливалась с каждым днём. Просыпаясь утром, Марк с тоской думал о том, что ещё один день впереди, а вечером спешил скорее в кровать, чтобы забыться сном, но и сон, как назло, не шёл. Бесконечные нудные мысли о ничтожности и бессмысленности существования настигали его и в постели, заставляя ворочаться и молить кого-то, кого раньше называли Богом, о сне. Он пристрастился к снотворному и вскоре уже не засыпал без него. От снотворного весь день до обеда он ходил какой-то прибитый и шальной, и лишь во второй половине дня в голове немного прояснялось, и мозг начинал что-то соображать.

Тоскливое, почти растительное прозябание последних месяцев закончилось неожиданно и мгновенно, причём так, как он этого совершенно не ожидал.

Это случилось летом через несколько месяцев после их размолвки, когда на город обрушилась страшная жара и выгоревшее до белизны небо несколько недель подряд не посылало на город ни облачка, чтобы хоть как-то уменьшить удушливую безысходность. Случилось так, что один из директоров их компании Николай Петрович Сорокопятов, обладавший слабым сердцем, не выдержал этой жары и скончался в одну из июльских раскалённых ночей.

Эта смерть самым странным образом повлияла на жизнь Марка, о чём он даже не догадывался, когда стоял перед некрологом коллеги и вместе с другими сотрудниками фирмы обсуждал неожиданную и печальную новость.

Компания приняла самое деятельное участие в похоронах своего топ-менеджера: на прощание с телом в городской крематорий были приглашены все руководители вплоть до начальников отделов, а после траурной церемонии, когда гроб с телом покойного под скорбную музыку Шопена опустился в преисподнюю печи, все направились на поминки в недавно построенный специально для этой цели ресторан, где безутешные родственники получили возможность выслушать от коллег своего горячо любимого мужа, брата и отца, каким он был замечательным директором, как горел на работе и, судя по всему, сгорел.

Поскольку все расселись своими дирекциями, само собой получилось так, что места Марка и Алёны оказались рядом. Сотрудники бурно обсуждали случившееся, вспоминали, каким славным человеком (о мертвецах либо хорошо, либо ничего) был покойный и, не чокаясь, выпивали за упокой его души рюмку за рюмкой.

Поминки - траурное, почти сакральное мероприятие, дошедшее к нам из глубины тысячелетий. Совместное поедание пищи и неумеренное потребление спиртных напитков живыми как бы подводит черту под их отношениями с мёртвым: мы мол сидим, выпиваем и закусываем, а ты уже лишён этой возможности, а скоро и все мы будем её лишены. Но одновременно и в противоречие этому возвышенному настроению мысли присутствие на подобных мероприятиях пробуждает в живых сердцах какой-то странный отчаянный оптимизм - как будто созерцание близкой смерти взывает: живите пока живётся! Наслаждайтесь тем, что приносит вам наслаждение! Веселитесь от того, что приносит вам радость! А смерть подождёт - всё равно её никому не избежать!

Нечто подобное почувствовали на поминках Сорокопятова Марк с Алёной. С каждой рюмкой их украдкой бросаемые друг на друга взгляды всё более оттаивали, в глазах затеплились отголоски былой нежности и увлечённости друг другом. Когда гости, прощаясь с родственниками, начали понемногу расходиться, откланялись и они, но в офис уже не поехали, а взяли такси и отправились в большой городской, а ещё недавно пригородный лесопарк, где можно было вдоволь нагуляться в тенистых аллеях и насладиться лесной прохладой в этот невыносимо душный день.

Радость жизни кипела в них. Прощание с человеком, которого они давно знали и привыкли видеть живым, как бы напоминало им: он умер, но мы то ещё живы! Настанет час, и нас сожгут в печи, как сожгли сегодня этого славного человека, но, пока нас не сожгли, может быть, мы всё-таки успеем изменить что-то в своей бестолковой жизни?

- Как у тебя дома? - спросила Алёна.

- Всё нормально.

- Инга простила тебя?

- Мне кажется нет, хотя старательно делает вид.

- Мы ведь правильно сделали, что прекратили наши отношения, да? Ведь так лучше для всех?

- Не знаю. Для меня так гораздо хуже!

- Для меня тоже! - вдруг решительно сказала Алёна, охватила его шею своими сильными руками и прижалась к нему всем телом, как умела это делать только она.


Глава 25. Пора!

Роман вспыхнул с новой силой - несколько месяцев разлуки только обострили чувства влюблённых, и они не могли нарадоваться, что теперь снова вместе.

Марку казалось, что в Алёне он, наконец-то, нашёл родственную душу, о которой мечтал всю жизнь. Ради неё он готов был пойти на окончательный разрыв с Ингой, тем более, что Матвей уже закончил школу и теперь учился в другом городе. Его связь с родителями стала совсем слабой, а потребность в них и того меньше.

Инга чувствовала, что с Марком что-то происходит и боялась повторения прошлогодней истории. Она вся как-то притихла, стала покорной и предупредительной, и Марку от этого становилось ещё тяжелее. Он чувствовал, что душевная связь с женой оборвалась. и не видел смысла длить эту затянувшуюся агонию.

Марк переселился в комнату Матвея и спал теперь там. На вопросы Инги отвечал односложно. Инга ходила по квартире жалкая и потерянная, смотрела на него глазами побитого щенка, и Марк чувствовал себя последним подлецом. Если бы он только мог, он вернул бы всё назад, отмотал ленту времени в обратную сторону - к тому вечеру, когда он попросил Ингу остаться. Но ничего невозможно исправить: жизнь прожита - хорошая ли плохая - почти два десятилетия, в которых было много всего, а главное - был Матвей. Марк в душе благодарил Ингу за сына, но как он ни прислушивался к себе, как ни делал над собой усилия, чувство благодарности никак не становилось чувством любви.

Бури и ураганы, бушевавшие внутри, требовали выхода, и Марк вернулся к своим писательским опытам. Придя поздно вечером с работы, он под каким-нибудь предлогом (иду с переговоров, перекусил в кафе) отказывался от ужина и скорее шёл в Матвееву комнату, чтобы сесть за письменный стол, открыть ноутбук и погрузиться в свои воспоминания.

Ему всегда казалось, что написать роман - главное дело его жизни. Но на это главное дело, как назло, никогда не хватало времени. Его всё время что-то отвлекало: друзья, подруги, учёба, работа, жена, ребёнок. Он общался, учился, работал, ходил на свидания, служил в армии, зарабатывал деньги, развлекался, читал книги, пил водку, занимался сексом, разговаривал по душам, ездил в командировки, воспитывал сына, стоял в очередях, обивал пороги, копал землю, забивал гвозди, катался на велосипеде, любовался природой, летал на самолёте, ходил на яхте - и делал миллион других важных, неотложных, приятных и не очень дел, но не делал главного дела своей жизни - не приступал к написанию своего романа.

Вставало солнце и садилось солнце, он просыпался каждое утро и отходил вечером ко сну. День был насыщен разными событиями, встречами, впечатлениями, разговорами, книгами, зрелищами. Так прошли тысячи дней, а он не написал ни одной строчки. Если бы каждый день он писал всего лишь по одному коротенькому предложению, к настоящему времени их набралось бы уже много-много тысяч - и из них сложился бы роман его мечты! Это был бы роман, запечатлевший краски и запахи его жизни, лица друзей и любимых женщин, мысли, которые мучили его десять, двадцать, тридцать лет назад, чувства, которые переполняли его в юности, в молодости и в зрелости, этот роман был бы полон достоверными диалогами и описаниями различных мест, куда забрасывала его беспокойная странница-жизнь, но он бездарно профукал это время, упустил свой единственный шанс.

Теперь нужно было навёрстывать упущенное. Насколько это возможно. Он призывал на помощь память и воображение, но память и воображение подводили его. Мысленно восстанавливая события давно минувших дней, Марк видел лишь бледные тени, лишённые ярких узнаваемых черт, живых красок и неповторимых деталей.

Вот взять к примеру детство. Оно было бесконечно, как целая вселенная. День длился века и был наполнен тысячами важнейших событий: сыграть в футбол, покататься на велосипеде, поймать жука, обменяться с другом марками, прочитать несколько страниц "Острова сокровищ", поговорить с мамой, посмотреть мультфильм, разжечь вечером костёр в лесной посадке - сейчас это просто слова, а тогда это были реальные переживания и предметы, например, жук был тяжёлый и скользкий, он смешно перебирал лапками и от этого было щекотно, друзья вокруг были живыми и настоящими, от них пахло солнцем и потом, их носы облупились как печёные картофелины, а на коленках коричневели запёкшиеся ссадины. А как пахли марки! Как передать этот запах клея, типографской краски и волнующую радость обладания бесценным сокровищем! Как вообще всё это можно записать и сохранить для вечности?

То, что это нужно, Марк не сомневался ни минуты. Но вот как это сделать? Где найти нужные слова? В русском языке около четырёхсот тысяч слов, но есть ли среди них те, которые смогут точно и зримо воспроизвести его жизнь и его личность? Наверное, есть, но их нужно найти, и главное - сложить в правильном порядке.

Ещё в ранней юности Марк глубоко задумался над эпизодом из сказки Андерсона, в котором Кай во дворце Снежной королевы выкладывает из льдинок слово "вечность". Марк сразу понял, что это не обычное слово, а Слово с большой буквы - сложив льдинки в нужном порядке, Кай не просто соберёт мозаику - он обретёт подлинную вечность, станет бессмертным. Но не случайно бессмертие складывается из льдинок: льдинки мертвы, а значит не могут умереть. Для того чтобы войти в вечность, живые существа должны сначала перестать быть живыми, превратиться в символы, знаки, слова. Человек всегда стоит на перекрестье двух миров: мира живых существ и мира неживых символов, он либо живёт полной жизнью, либо ясно мыслит в мире Снежной королевы. Жизнь быстротечна и изменчива, символы неизменны и вечны. Запечатлев жизнь, символы её убивают, но фокус в том, что иначе мгновение жизни не может остаться в веках, оно исчезает сразу, как только пройдёт.

В молодости Марк сделал выбор в пользу жизни. Он не хотел умерщвлять краски неба, запах цветов, нежные прикосновения женщин во имя стройных рядов правильно подобранных слов. Он думал так: сейчас я буду жить взахлёб, вбирать в себя все предметы, впечатления, эмоции, яркие события, встретившихся мне людей - они отложатся в моей памяти, переработаются моим воображением, и потом, когда-нибудь я преобразую содержание своих кладовых в точные и ясные образы и создам величайший роман из когда-либо написанных.

Годы шли, а мечта по-прежнему оставалась мечтой - Марк ничего не делал, чтобы воплотить эту мечту в реальность. Время от времени внутренний голос напоминал ему про обещание молодости. Он говорил: "А не пора ли уже садиться за роман?" "Нет, нет, надо подождать ещё немного, мои кладовые ещё не заполнились!" - отвечал сам себе Марк и продолжал безоглядно жить.

Но вот сын вырос и живёт теперь в другом городе, жизнь перевалила через свой пик и покатилась в сторону смерти, Марк одинок, несмотря на то что рядом с ним две любящих женщины, мысли и переживания, накопившиеся в душе за много лет, просятся на бумагу. "Теперь пора!" - решил Марк.


Глава 26. Прости меня!

Марк работал над романом и по выходным. Утром в субботу он обычно ездил в "Ашан" и привозил домой необходимые на неделю продукты, потом пылесосил квартиру (две святые домашние обязанности, которые остались за ним после всех перераспределений и перекроек, которыми была так богата его семейная жизнь). Потом он уходил в комнату Матвея и не показывался оттуда до вечера.

В одну из таких суббот в конце февраля он, как обычно, сидел над своим романом.

За окном начиналась метель. Снежинки сбивались в гигантские стаи или собирались в бесчисленные конные армии и носились, гонимые ветром, в пепельно-сером пространстве, состоящем из снега, неба и домов, сшибались и разлетались в разные стороны, поднимались и оседали, развевались, точно флаги, оголтело бросались на оконные стёкла, стремясь ворваться в комнату, но рамы были прочны и стёкла надёжны, снежная атака разбивалась об их бастион, лишь редкие снежинки цеплялись своими лучиками за стекло и висели там, вглядываясь внутрь помещения. Им было не понять тепла и уюта заоконного мира, ведь они - дети холода и ветра. Попади они внутрь, они тут же умерли бы, превратившись, в водяные капли, но они не знали об этом и продолжали биться о стёкла со всей остервенелой силой февральской вьюги.

Незаметно смерклось. Загорелся уличный фонарь. Теперь снежные полчища носились на его фоне, словно бесплотные демоны, ежесекундно меняя своё обличие. В комнате стало совсем темно. Марк протянул руку и щёлкнул выключателем настольной лампы. Электрический свет тут же отгородил комнату от стихии вьюжного вечера - в окне вместо рассвирепевшей пурги отразилась мирная и уютная комната: книжные стеллажи, узкая кровать и платяной шкаф, люстра на потолке, письменный стол с настольной лампой, крупным планом на фоне всего этого интерьера - погрудное изображение Марка за письменным столом, как портрет молодого человека Эпохи Возрождения кисти Рафаэля. Только сейчас на дворе стояла не Эпоха Возрождения, а Эпоха Великого Упадка, и на фоне интерьера вырисовывался не молодой, а пожилой человек с седыми висками и лапками морщин возле глаз.

Марк сидел и вглядывался немигающим взглядом в отражение комнаты на оконном стекле. Смотрел, но не видел, потому что его взгляд был повёрнут вовнутрь себя. Он присутствовал одновременно в двух временах и пространствах: в городской квартире в эпицентре снежного циклона и на роскошном июльском лугу рядом с Лизой в далёких восьмидесятых. Его погружение в романное время-пространство было столь глубоким, что он не сразу почувствовал присутствие в комнате другого человека.

Кресла, стоящего сбоку от стола, в окне не было видно, не было видно и вписанной в него фигуры женщины - она не попадала в отражение, оставаясь в слепой зоне. Две комнаты - реальная и отражённая в чёрном зимнем окне - смотрели друг на друга, но в одной из них - реальной - была женщина по имени Инга, в другой - отражённой - не было.

Заметив Ингу совсем рядом с собой, Марк невольно вздрогнул.

- Как ты тихо вошла, - сказал он, - я даже не заметил.

- Это неудивительно. В последнее время ты меня совсем не замечаешь. Что происходит, Марк? Ты разлюбил меня? - тихо спросила Инга.

Вопрос застал Марка врасплох. Опять это слово - любовь! Сколько путаницы вносит оно во взаимоотношения людей! Как объяснить любящей женщине, что его чувства к ней не изменились, но эти чувства - совсем не те, что ей нужны, а то, что ей нужно, он давно и безраздельно отдал другой.

- Это опять Алёна? - продолжала свой допрос Инга, она явно на что-то решилась, и Марк почувствовал это. Наверное, настало время расставить все точки над "i".

- Дело не в Алёне, - ответил Марк, - дело во мне. Мне стало тяжело жить с тобой под одной крышей. Я вдруг понял, что мы совершено чужие люди. Матвей уехал - и нас больше ничего не связывает.

- Тебе понадобилось почти два десятка лет, чтобы понять это? Это жестоко, Марк! Ты даже не представляешь, как это жестоко! Я отдала тебе лучшие годы своей жизни, и с чем я теперь осталась? Сорокалетняя женщина без профессии, без работы, без семьи! Кому я теперь нужна? Уж лучше бы ты бросил меня лет десять назад!

Марк понимал, что всё, о чём говорит Инга - правда. За что он причиняет боль этой женщине, ведь она не сделала ему ничего плохого?

- Лучше поздно, чем никогда, - сказал он, собравшись с силами, - помнишь, как в том фильме: "В сорок лет жизнь только начинается!". Ты молодая, красивая, умная. У тебя иняз за плечами. Устройся на работу! Начни новую жизнь! Ты не будешь нуждаться, потому что все наши сбережения я перепишу на тебя. Пока работаю, буду помогать тебе деньгами. Квартиру я тоже оставлю тебе, но жить я здесь больше не смогу - я задыхаюсь здесь.

- Марк, не бросай меня, - Инга произнесла эти слова беспомощно, почти по-детски и вдруг начала плакать.

Марк едва сдержал себя, чтобы не броситься к ней и не начать её успокаивать. Он понимал - этот жест будет воспринят, как согласие остаться, а он хочет совсем другого. Он понимал, что любое промедление ни к чему не приведёт - оставшись здесь, он снова будет рваться из этого дома, а агония их брака будет продолжаться, принося и ему, и Инге всё новые страдания.

- Инга, пожалуйста, не плачь! Я понимаю, как тебе плохо, но поверь мне - пройдёт пара месяцев и тебе станет легче, а если мы будем продолжать делать вид, что ничего не происходит, то легче нам не станет никогда.

Но Инга продолжала плакать. Она говорила о том, как любит его, как подло он поступает, бросая её после стольких лет совместно прожитой жизни, обвиняла в предательстве и подлости, грозила покончить жизнь самоубийством, речи её становились всё более бессвязными, слёзы перешли в рыдания.

Марк принёс ей успокоительной микстуры и попросил выпить. Он успокаивал её, как мог: говорил, что сегодня он никуда не уйдёт и заночует, как всегда, в комнате Матвея.

- Давай, отложим этот разговор на завтра. Утро вечера мудренее, - предложил он.

Поняв, что Марк не уходит прямо сейчас, Инга немного успокоилась и ушла в свою комнату.

Всю ночь он слышал за стеной её слабое поскуливание, как будто там поселился беспомощный бездомный щенок. Эти звуки рвали ему сердце.

Разговор продолжался всё воскресенье. К вечеру оба безумно устали от бессмысленного вращения в кругу взаимных обид и на какое-то время замолчали, сидя за обеденным столом в гостиной и глядя невидящим взором в пустоту. У Инги больше не было слёз. Глаза её сделались пусты и сухи. Кажется, она начала осознавать неизбежность ухода Марка. Марк сложил в чемодан самые необходимые вещи, на секунду застыл у двери, сказал еле слышно: "Прости меня!" - и ушёл в февральский вечер, на этот раз навсегда.


27. Смерть и бессмертие

Через неделю после окончательного ухода Марк снял квартиру на втором этаже сталинского дома и перевёз туда свои вещи и книги.

В своём уже достаточно солидном возрасте он снова начинал жизнь с нуля. Собственно, квартира нужна ему была только для ночлега, потому что целыми днями он пропадал на работе и приходил домой только переночевать. Выходные и праздники он теперь часто проводил у родителей. Его отец сильно заболел, врачи давали не больше года, и Марку захотелось хотя бы последние месяцы провести рядом с ним. Марк был не очень хорошим сыном: в студенческие годы дома появлялся редко; вернувшись из армии и занявшись бизнесом, почти сразу же снял квартиру, чтобы жить отдельно, а вскоре и вовсе купил свою. Мариинский двор, мужской клуб, семейная жизнь с Ингой, напряжённая работа поглощали его без остатка, он редко навещал родителей и не чувствовал в этом большой потребности. Но когда отец серьёзно заболел, Марк вдруг понял, что скоро останется без отца, а вместе с отцом уйдёт целый мир, которого он толком не знает. Теперь каждые выходные он ездил к родителям и подолгу беседовал с отцом, стремясь запомнить и записать как можно больше фактов из его жизни, семейных легенд и преданий, историй о предках и близких родственниках.

Отец прожил трудную и интересную жизнь. Родился в год Большого террора, в семь лет потерял отца на германском фронте, после семилетки поступил в мореходное училище, чтобы не быть обузой матери, десять лет ходил на рыболовецких сейнерах в северных морях, заочно закончил институт морского и речного флота, списался на берег в должности старпома, вернулся в Средневолжск и устроился на работу в речной порт.

В речном порту в один из тёплых майских дней он случайно встретился с Надеждой, которая пришла к нему разбираться с недоразумением по поводу неправильно оформленного билета на теплоход. Недоразумение уладили, а девушку капитан уже так и не смог выкинуть из головы. Он нашёл её в тот же вечер - она училась на фельдшера в медучилище. Больше они никогда не расставались.

Отец охотно делился с сыном семейными историями, подолгу, насколько позволило ухудшающееся с каждым днём здоровье, разглядывал с ним альбомы с пожелтевшими фотографиями, рассказывал о многочисленных родственниках, большинство из которых Марк даже толком не знал. Беседуя с больным, высохшим, как щепка, отцом, Марк вспоминал, каким он был каких-то сорок лет назад. Куда делся тот человек: молодой и сильный, в накрахмаленной и отутюженной форме речного флота, который мог поднять пятнадцатилетнего Марка одной левой рукой вместе со стулом? Куда делась мама, стоящая в сторонке с руками, сложенными на кухонном фартуке, и любующаяся на своих мужчин? Куда делся сам Марк с его юными мечтами и грандиозными планами?

Заботы о стареющих родителях и продолжение работы над романом немного отвлекали Марка от главной боли его существования - отношений с Алёной. После ухода Марка из семьи их встречи стали более спокойными и обыденными. На работе они виделись каждый день, а вот их авантюрные свидания в отелях больше не повторялись. Казалось бы, в них теперь не было нужды, ведь Марк снимал квартиру, но и на съёмную квартиру Алёна приезжала редко - не чаще раза в неделю. Приехав, она талантливо разыгрывала роль хозяйки, привозила какие-нибудь занавески или скатерть для стола, тщательно перемывала посуду, протирала пыль в местах, куда никогда не добиралась фантазия Марка. Они устраивали себе небольшой праздник с хорошим вином и вкусными деликатесами, заканчивая его, как правило, в постели. Всё было просто чудесно, но в последнее время Марку стало не хватать этих встреч. Он ощущал внутри себя пустоту, которую пытался заполнись работой, написанием романа, визитами к родителям, но пустота от этого не исчезала.

Он всё чаще стал задумываться о смерти.

Однажды, достав из своих бумаг школьную выпускную фотографию, Марк с ужасом осознал, что многие одноклассники уже умерли - кто-то погиб в Афганистане, кто-то в Чечне, кто-то в бандитских разборках девяностых, у Алика Кортнева не выдержало сердце, у Пашки Зверева случился скоротечный рак желудка, семеро из четырнадцати парней класса уже покинули этот мир - ровно половина - он пока в другой половине, но надолго ли? Весь вопрос только в том, когда? Сегодня? Завтра? Через год? Через десять? Может быть, и через двадцать и даже через тридцать, но будет ли он тогда рад такой жизни, полной дряхлости и болезней, в которой все окружающие гораздо младше тебя, а сверстники ждут не дождутся на другом берегу?

Каждый человек осознаёт, что он смертен. Смертность - главное определение человека. Древние греки так и называли людей - "смертные". Просто смертные и всё, прилагательное в роли существительного. "Вы кто?" "Мы - смертные". Смертные - это значит живые, но не вечно.

Марк вспомнил вдруг название одной советской пьесы - "Вечно живые". Глупее названия не придумаешь! Автор с таким же успехом мог назвать пьесу "Боги". Люди не бывают вечно живыми, даже великие люди, даже те, кого помнят в веках. Их помнят, но их нет среди нас. Их можно услышать и увидеть, но с ними нельзя поговорить, прикоснуться, обнять. Их облик завершён и больше никогда не изменится, и к сказанному когда-то они уже не добавят ничего нового.

Человек становится человеком в тот самый момент, когда осознаёт свою смертность. Этот факт врывается в жизнь человека простым вопросом: "Неужели я тоже умру?" И ещё более простым ответом: "Конечно, ведь я же человек!"

Но вместе с этим пониманием приходит ещё одно чувство - чувство бессмертия. Оба этих чувства-осознания - смертности и бессмертия - приходят одновременно. Марк до сих пор помнил момент, когда эти два чувства пришли к нему. Был ясный летний день. Он гулял возле своего дома, смотрел на голубое небо, на проплывающие по нему кучевые облака, и вдруг само собой пришло ясное осознание: "А ведь настанет день, когда меня не будет! Небо будет, облака будут, а меня - не будет!" Но тут же из тёмной глубины подсознания всплыла другая мысль: "А кто же тогда будет смотреть на это небо и на эти облака через меня?" Ему было тогда лет пять-шесть. Разумеется, он не читал ещё ни вед, ни упанишад, даже не слышал об их существовании, он не додумался, а почувствовал и пережил истину, что через него на мир смотрит кто-то другой, и этот другой - бессмертен.

У этого другого много названий. Кто знает его настоящее имя? Христианин и экзистенциалист, буддист и психоаналитик, мистик и гегельянец отвечают на этот вопрос каждый по-своему, но Марк не верил ни одному из них, а вернее соглашался со всеми сразу, понимая, что они просто не могут договориться о терминах. Бессмертие человека - не факт знания и даже не факт веры - это просто факт, фундаментальный факт бытия, который мы ощущаем каждое мгновение своего существования, даже если, а чаще всего именно потому что, не думаем о нём. А вот смерть не может быть фундаментальным фактом бытия, потому что из ста миллиардов человек, умерших за сто шестьдесят тысяч лет существования человека, никто не смог поделиться с другими людьми опытом смерти, каждому предстоит обрести этот опыт самостоятельно, и вопрос о том, исчезает человек вместе со смертью своего организма или нет, решается только за границами наличного бытия.

Размышления Марка о смерти прервал неожиданный звонок. Он посмотрел на дисплей смартфона - "мама". С нарастающей тревогой нажал на кнопку ответа - была половина двенадцатого ночи, и обычно мама так поздно ему не звонила. То, что он услышал в динамике, подтвердило его худшие опасения: "Приезжай, сынок! - раздался дрожащий и слабый голос мамы, - папа умер..."


Глава 28. Конец карьеры

Беда не ходит одна. Мама пережила отца всего на сорок дней. Вечером после отцовских сороковин она проводила Марка до дверей и почему-то на прощание перекрестила его. Мама была убеждённая атеистка, ничего подобного она никогда раньше не делала.

- Мама, ты что, в Бога уверовала на старости лет? - удивился Марк.

- Кто ж его знает, что там будет, - ответила мама.

Марк почувствовал в сердце какую-то тревогу, которая полночи не давала ему уснуть. В эту ночь он почему-то думал не об Алёне и не о сыне, и даже не о покойном отце, а о матери. Он вспоминал её совсем молодой и красивой, вспоминал, как он смотрел на неё снизу вверх, когда она вела его за руку в первый класс, вспоминал её нарядной и взволнованной на своём выпускном вечере. Вспоминал, как он в детстве боялся, что мама умрёт, и как хотел умереть раньше мамы.

Забывшись не на долго тревожным сном, он увидел церковь, в церкви гроб и в гробу страшную дряхлую старуху. Сон ещё больше добавил тревоги. Приехав на работу, Марк с трудом дождался десяти - времени, в которое последнее время вставала мама, и позвонил ей - ни домашний, ни сотовый не отвечали. Он звонил ещё несколько раз с интервалом в пятнадцать-двадцать минут, но так и не дождался ответа. Отменив все встречи и совещания, Марк помчался на квартиру к матери, открыл дверь своим ключом - небывалая, мёртвая тишина охватила его в прихожей. Такая тишина может быть только в квартире, где никто не живёт. Марк спешно прошёл в мамину комнату. Мама лежала на кровати и как будто спала, но Марк сразу понял - она не спит, она уже где-то далеко.

Больше всего мама боялась умереть во сне. Так обычно и бывает в жизни - всегда сбываются самые худшие опасения. Мама ничем особенным не болела, и Марк был просто уверен, что она умерла от тоски - наверное, она очень скучала по мужу и ушла к нему на сороковой день, когда по христианской легенде душа направляется в рай или в ад. Куда направились души его родителей? Марк надеялся, что всё-таки в рай, если он, конечно, существует.

После смерти матери Марк окончательно потерял интерес к работе. Он ходил в офис просто потому что так было заведено, он совершал все привычные и ожидаемые от него коллегами действия - проводил планёрки, звонил по телефону, участвовал в переговорах, - но не вкладывал в работу ни капли своей души. Он тупо отбывал рабочее время, работал по накатанному, перекладывал ответственность на начальников отделов, а на совещаниях делал умное лицо и время от времени изрекал какие-нибудь банальности из американских учебников. Пока дела шли неплохо, такая тактика сходила с рук, но кризис всё усиливался, продажи падали, и полное отсутствие обдуманных и решительных действий со стороны коммерческого директора стало просто невозможно не замечать. Генеральный ждал от него новых идей, а идеи не появлялись.

Однажды шеф пригласил его к себе. Кабинет генерального был обставлен со скромным шиком: стол, кресло, мягкий уголок с журнальным столиком, аквариум, несколько книжных шкафов, несколько светильников разбросанных тут и там, картины на стенах - вот собственно и всё, ничего особенного, но каждая вещь в этом кабинете была настолько дорогой, а между ними было столько свободного пространства, что посетителя невольно охватывал благоговейный трепет, как в храме, это и был храм - храм новой капиталистической веры, только не общее пространство для верующих - для этого вполне хватало офисов, коворкингов и опен-спейсов, - а святая святых, заалтарное пространство, куда допускаются только избранные и посвящённые.

Генеральный любезно вышел из-за стола и подошёл к Марку.

- Добрый день, Марк, - в установившейся между ними односторонне фамильярной манере общения приветствовал он его, и указал на кресло возле журнального столика, - присаживайся!

Сам он занял кресло напротив и замолчал, пристально глядя прямо в глаза.

Марк невольно поёжился под его тяжёлым взглядом.

- Ну, и что ты решил для себя? - спросил босс после небольшой паузы.

- Простите, Валерий Александрович - переспросил Марк, я не очень понял, что вы имеете в виду.

- Тебя что-то не устраивает в твоей нынешней работе? - был следующий вопрос.

Марк понял, что от фасеточного зрения генерального не укрылось снижение энтузиазма коммерческого директора, сказавшееся на продажах, он явно просчитывал новые варианты, кто сможет заменить загнанную лошадь на новом перегоне.

- Да нет, всё устраивает, - ответил Марк.

- А меня не устраивает, что продажи падают третий квартал подряд. Чем ты можешь это объяснить?

- Кризис, снижение покупательского спроса...

- Всё это отговорки. Просто ты потерял драйв. Без драйва ничего не продашь. Мне кажется, нам пришло время расстаться по соглашению сторон. Три оклада будет нормально?

Марк никак не ожидал, что разговор пройдёт так просто и цинично - он до сих пор душой жил всё ещё в советской эпохе, а там подобные вопросы решались совсем иначе. В их общей с друзьями фирме тоже каким-то непостижимым образом сохранялась дружеская атмосфера, как в студенческой группе или баскетбольной команде их молодости - они знали об интересах и семейных делах каждого сотрудника, отмечали все дни рождения, вместе выезжали на природу, радовались появлению детей и внуков, устраивали корпоративные капустники на Новый год. Увольнение было исключительным, почти небывалым событием. Марк помнил, как долго они с друзьями решались уволить кладовщика, который вечно всё путал и принёс фирме многотысячные убытки, как долго они увещевали этого человека и надеялись, что он всё-таки исправится, как переживали, когда вынуждены были с ним расстаться - здесь же такого не было и в помине: только голый трезвый расчёт, "бизнес и ничего личного", как говорится в одном классическом американском фильме. Ему вдруг подумалось, что так даже лучше. На самом деле, ему сильно опостылели и этот бизнес, и эта тупая офисная рутина, и эта грызня пауков в банке, которой полна жизнь любой крупной компании. Он давно мечтал бросить всё это, уехать в деревню и заняться, наконец, землёй и романом, но ему постоянно не хватало решимости, невидимые путы привычки, комфорта, социальных связей прочно держали его, и он всё откладывал и откладывал осуществление своей мечты. И вот теперь сама судьба руками генерального директора давала ему шанс.

Генеральный ждал ответа, не сводя тяжёлого взгляда с лица Марка, но Марк не собирался торговаться.

- Да, вполне, - ответил он и почувствовал необычную давно забытую лёгкость на душе - кому сдавать дела?

Генеральный не на долго задумался, как будто именно в эту минуту делал окончательный выбор из нескольких вариантов, и произнёс имя человека, которое Марк меньше всего был готов сейчас услышать:

- Передай дела Алёне Никитиной.


Глава 29. Я пью за любовь!

Алёна вошла в кабинет необычно робко, растерянно улыбнулась, виновато заглянула в глаза. "Всё знает, - подумал Марк, - интересно, когда её поставили в курс дела?" Он вспомнил их вчерашнюю встречу. Они встретились, как обычно, у него дома, пили "Terre Alte", закусывали нежным козьим сыром - ни словом не обмолвилась она о надвигающемся событии. Интересно, она уже знала о решении генерального или ещё нет?

Марк пристально вгляделся в Алёнины в глаза, стремясь найти в них ответ на свой вопрос - та не выдержала его взгляда, часто замигала, а потом на выдохе произнесла:

- Марк, я сейчас от генерального. В это просто невозможно поверить.

- Ты узнала об этом только сейчас?

- Конечно! - слишком поспешно выпалила Алёна, как бы стремясь защититься от неправедного подозрения.

- Но ведь такие решения не принимаются в секунду, неужели тебе ничего не говорили?

- Была пара встреч с генеральным, но ничего конкретного, он спрашивал меня о моих мыслях насчёт продаж, что сделать, чтобы их активизировать... Я не думала, что это так серьёзно.

- Почему ты мне ничего не сказала?

- Я правда не придала этому значения, думала - рабочий момент.

Марку было тяжело свыкнуться с мыслью, что ради карьерного роста Алёна могла утаить от него такую важную информацию. Это было пусть маленькое, но предательство. "А разве сам ты не предатель? - тут же одёрнул он себя, - имею ли я право от других требовать верности?"

- Ну что ж, не придала, так не придала, - примирительно сказал он, - наверно, так даже лучше - если уж рубить хвост, то сразу, а не по частям. Если честно, я даже рад этому событию. Принимай дела, преемница! С чего начнём?

Передавая дела, Марк действительно радовался предстоящей свободе. Он давно уже мечтал о деревенской жизни, но его всё время что-то останавливало, а теперь все обстоятельства сложились так, что больше ничто не могло удержать его в городе: с женой развёлся, сын уехал, родители умерли. Оставалась последняя ниточка - Алёна, но что-то надломилось в их отношениях после истории с увольнением. Внешне ничего не изменилось, но с каждым месяцем она приезжала к нему всё реже и реже, свидания стали обыденнее, в них не было уже прежнего чувства полёта. Марковы переживания по поводу того, что они с Алёной не могут быть вместе, улеглись как-то сами собой. Наверное, этому способствовало изменение гормонального фона, как сказал бы физиолог. Марк полюбил одиночество. Раньше он даже представить не мог, что когда-то сможет его полюбить. Вокруг всегда кружилось много людей, они все от него чего-то хотели, и он чего-то от них хотел, он постоянно был вовлечён в какие-то страсти, разборки и столкновения, споры и противоречия, встречи и расставания, в "Электронике" интенсивность общения возросла до такой степени, что Марк стал от него уставать. Сначала он думал, что это обычная усталость, которая проходит после выходных, но усталость не проходила. Он страстно захотел в деревню. Ему казалось, что только там, где много природы и совсем мало людей, он сможет, наконец, отдохнуть от этой хронической усталости.

Вещи из родительской квартиры он перевёз в деревенский дом и сдал квартиру жильцам, чтобы иметь постоянный, пусть и небольшой, доход.

Срок его собственной аренды истекал в конце марта, он уже предупредил хозяев, что не будет продолжать договор. Все личные вещи и книги были уже упакованы, оставалось только сложить постельное бельё и можно было отправляться в деревню.

В последний городской вечер он сидел в своей съёмной квартире и смотрел на уложенные в чемоданы вещи и стопки связанных между собою книг, пытаясь сосредоточиться и вспомнить, не забыл ли он чего-нибудь? Из размышлений его вырвал звонок в прихожей. За дверью стояла Алёна. Последний месяц, который был посвящён сборам и хозяйственным делам, они совсем не встречались, лишь иногда переписываясь в мессенджере.

На Алёне был лёгкий весенний плащ нежно-абрикосового цвета, рыжие волосы немного намочил тёплый, почти апрельский дождь, пока она перебегала от машины к подъезду. Её взгляд блестел радостью встречи и тревогой, вызванной его отъездом.

- Всё-таки едешь? - спросила она, оглядывая собранные вещи и не зная проходить ей в комнату или нет.

Марк был рад её видеть, но эта была уже какая-то другая радость - не та, которую он испытывал при встречах с Алёной раньше, ему не хотелось её раздеть, зарыться в её рыжих волосах, не выпускать её из своих объятий.

- Пройдёшь? - опуская ответ на её вопрос, поскольку и так всё было понятно, спросил в свою очередь Марк.

- Даже не знаю. У тебя тут всё так упаковано. Может быть, сходим куда-нибудь поужинаем?

- Если не возражаешь, можно перекусить у меня. По случаю отъезда я припас бутылочку "Solosole".

- Я за рулём.

- Ничего, закажем тебе такси. Дома скажешь, что была на переговорах. Ты же теперь у нас коммерческий директор!

Марк не хотел задеть Алёну своими словами, но сам не желая того, сразу затронул две больных темы в одной фразе. Алёна именно так и поняла это - как намёк. Она сняла плащ и прошла на кухню. Здесь следов сборов не было видно, поскольку вся кухонная утварь принадлежала хозяевам, и складывать здесь было нечего. На столе стояла открытая бутылка вина и два бокала. Марк разлил вино по бокалам.

- За что выпьем? - спросила Алёна.

Марк на минутку задумался:

- Давай выпьем за нас с тобой, за ту прекрасную любовь, которая согревала нас последние годы и давала силы выжить в этом безумном мире. Пусть память о нашей любви всегда будет с нами.

- Как-то ты грустно это сказал, как будто хоронишь нас, - запротестовала Алёна, - и почему память? Пусть любовь остаётся с нами!

- Я не отказываюсь от своего тоста, - настаивал Марк, - я ведь уезжаю. Когда мы ещё увидимся?

- Я буду к тебе приезжать!

- Восемьдесят километров туда - восемьдесят обратно? - усмехнулся Марк.

- Ну и зачем ты забираешься в такую глушь?

- Не начинай, Алёна, по-моему, мы с тобой всё уже давно решили. Я желаю тебе успеха на новом месте и покоя в семье. Я больше не буду причиной ваших раздоров.

- Это очень жестоко.

- Прости, я не хотел тебя обидеть. Давай всё-таки выпьем за сказанное, а потом ты скажешь свой тост.

Они выпили. Марк снова разлил вино, и Алёна подняла свой бокал.

- Марк, - начала она, - ты можешь мне верить или не верить, но я люблю тебя, как никого и никогда не любила. Ты самый родной и близкий мне человек. Так получилось, что встретились мы слишком поздно. Я всего лишь слабая женщина, и, в отличие от тебя, не могу рвать связи, которые опутывают меня по рукам и ногам - это не просто больно, это невыносимо. Ты же знаешь, что женский алкоголизм и женская наркомания не лечатся, так же не лечится и женская зависимость от семьи. Прости меня, если сможешь. И всё-таки я выпью за нашу любовь, а не за память о ней.

Эта ночь была самой счастливой и самой горькой из всех ночей, которые довелось пережить Марку. Их взаимные ласки были такими трепетными и печальными, их чувства такими острыми и обнажёнными, что не хватало воздуха, чтобы вдохнуть, а глаза невольно наполнялись слезами. Но ласки не могут длиться вечно, и, собрав свой последний урожай, их любовь полежала ещё между ними, понежилась её головой на его плече, выговорилась последними обетами и клятвами, а потом Алёна оделась, поцеловала его на прощание и ушла, а Марк остался лежать в тёмной пустынной комнате, уставив бессонный взгляд в тёмной потолок.


Глава 30. Переезд

Завтра была суббота, и с утра к Марку приехали Назар с Дедом, чтобы помочь ему с переездом в деревню, а заодно и отметить этот переезд на природе.

Отправились в Семёновку на трёх машинах, захватив все Марковы вещи и книги, забив багажники мясом, зеленью и алкоголем.

День был необычно тёплым для этого времени года. Солнце сияло на лазурно-голубом небе. Летали полусонные мухи, грелись на солнышке солдатики, усердные шмели колдовали над цветами медуницы, зашуршали в сухой листве ящерицы, заплескались в канавах лягушки. Не верилось, что ещё только конец марта, а не начало мая.

Забросив вещи Марка в его дом и затопив печь, чтобы дом прогревался, друзья расположились на улице возле мангала, радуясь такому раннему в этом году теплу. Чтобы не терять времени даром, сразу же выпили по пятьдесят, и начался у них основательный и неспешный мужской разговор. Страшно представить сколько они уже дружили - больше сорока лет!

- Предлагаю выпить за нашу дружбу! - сказал Дед. Недавно ему исполнилось шестьдесят, и он успел в последнюю минуту вскочить в вагон уходящего пенсионного поезда. Теперь он был официальным пенсионером, а вот Марку с Назаром в связи с новыми порядками ещё долго пенсия не светила. Конечно, деньги небольшие, но всё равно у обоих было такое чувство, что правительство их надуло и бесцеремонно залезло к ним в карманы.

- Какие мы стали старые, - вступил в разговор Назар, после того как все выпили, - у моей старшей уже дочка, то есть я уже дедушка! Не могу поверить!

- Ты просто у нас самый скорый! А вообще-то дедушка - это я! Хотя Ксения не торопится замуж, а уж рожать тем более, - продолжил тему Дед, - так и помру, не повидав внуков.

- Они сейчас все такие, - согласился с другом Марк, - мой тоже говорит: женюсь не раньше тридцати шести. Не хотят ответственности.

- Можно подумать, ты в его возрасте много ответственности на себя взвалил - гулял, как сумасшедший! - припомнил дни весёлой молодости Назар.

Шашлыки понемногу наливались горячим мясным соком, проснувшаяся бабочка ошалело шарахалась над раскалённой крышей мангала, привлечённая живительным теплом. Друзья начали вспоминать своё прошлое: "Великую благородную компанию", "Компьютерный мир", Мариинский двор, мужской клуб - так много было прожито и пережито вместе!

Вскоре подоспели шашлыки. Тосты следовали один за другим, и по мере того, как хмелели головы приятелей, разговор начал переходить в более возвышенную и отвлечённую область.

- Жизнь подходит к концу, - философствовал Марк, - а зачем мы жили? Кто ответит? Я помню ощущение себя молодым: кажется весь мир создан ради тебя и только и ждёт, чтобы ты приложил к нему свои силы, мысли и волю - а он уж наградит тебя сторицей: ты будешь счастлив и богат, тебя будут любить лучшие женщины, миллионы людей будут внимать твоему слову! Даже в голову не приходило, что может быть как-то по-другому! А что в итоге? Богатство прошло, как вода сквозь пальцы, женщины покинули, счастье и слава оказались лишь химерами, миражами, которые вечно дразнили на горизонте, но неизменно обманывали, когда ты к ним приближался. И что нам осталось: набор болезней, горечь утрат, неудовлетворённость от напрасно растраченных сил? Для чего? Зачем? Кто затеял эту странную и жестокую игру?

- Так, Марку больше не наливаем, - сказал Дед Назару, но в душе он был согласен с Марком. Его друг, может быть несколько напыщенным слогом, вызванным большим количеством алкоголя, сформулировал мысли, которые мучили и его самого.

- А по мне так это всё слишком отвлечённо, - возразил Назар, - я, например, вполне доволен своей жизнью. Если б ты только видел мою сладкую внучку Настеньку, ты бы не мизантропствовал тут!

- Вам хорошо, у вас дочери, - сказал Марк, - а я подозреваю, что и не увижу своих внуков. Матвей совсем осел в Москве, и не собирается оттуда возвращаться. Наверное, теперь до конца жизни мы будем общаться с ним только по телефону.

Они замолчали. Стремительно накатывал скорый мартовский вечер. В воздухе резко холодало. Исчезли бабочки и шмели. Друзья собрали зарумянившиеся шашлыки и направились в натопленный дом.

Хорошо было сидеть с друзьями в жарко натопленной комнате деревенского дома, пить текилу, закусывая её долькой лимона и есть сочные аппетитные шашлыки. Годы облетели с них, как облетает листва с могучих дубов поздней осенью - и тогда глазу открывается голая сущность дерева, каллиграфический рисунок его ветвей на фоне сердоликового неба. Сейчас друзья не замечали своих лет, не замечали всего наносного, что наросло на них за жизнь, легло сединой на волосы, морщинами на лицо, пигментными пятнами и распухшими суставами на кисти рук, лишними килограммами на бёдрах и животах. Они видели себя такими, какими были задуманы Господом, какими грезились сами себе в юношеских мечтах, какими проявлялись в дружбе и любви. Такими глазами всю жизнь смотрит отец на своего сына, и такими глазами, наверное, смотрит на нас Бог из своего небесного чертога, если, конечно, он существует.

Марк снова чувствовал себя семнадцатилетним и размышлял над сверхчеловеческой демонической, а может быть - божественной сущностью алкоголя. Наверное, не случайно греки так высоко ставили культ Диониса - бога вина. Не случайно менады, перемещаясь в бешеных плясках по холмам и долинам Аркадии, в клочья разрывали всех, кто отказывался принимать участие в их безудержном веселье. Во всяком случае, в его жизни алкоголь сыграл очень важную роль: в состоянии алкогольного опьянения он впервые узнал о романе Лизы и Назара, алкоголь придал ему храбрости, чтобы подойти к Марии, в хмельном угаре мужского клуба он сошёлся с Ингой, алкоголь помог им с Алёной снова обрести друг друга после расставания, казавшегося им окончательным. Марк всегда подозревал, что в состоянии алкогольного опьянения мир поворачивается к нему стороной, скрытой от трезвых и рациональных взглядов, приоткрывает завесу тайны и позволяет на мгновение прикоснуться к подлинной сущности предметов и явлений.

Но нельзя оставаться вечно пьяным, как нельзя оставаться вечно молодым. Рано или поздно наступает минута отрезвления, и мир снова прячет свои секреты по потаённым углам. Глаза и души снова становятся непроницаемыми, и опять на первый план выступают недвусмысленные приметы прожитых лет: седина, болезни, усталость.

Как ни храбрились друзья, как ни пытались доказать себе и друг другу, что они всё ещё молоды и, как в юности, готовы всю ночь провести за праздничным столом, но вскоре после полуночи неодолимый сон сморил их, и они, не раздеваясь, уснули.


Глава 31. Зимовка

Утром друзья уехали в город, и Марк остался один.

Начало эпохи его деревенского затворничества совпало с началом коронавирусного безумия. Мир охватила пандемия страха. Страны и города закрывались друг от друга. Правительства запретили людям ходить на работу и выходить на улицу без специальных пропусков, но даже получив такой пропуск, они должны были везде носить маски и перчатки. За выполнением безумных запретов строго следили понатыканные повсюду камеры слежения и полицейские патрули. За нарушение правил строго штрафовали и даже арестовывали. Разрушенная система здравоохранения не справлялась с наплывом инфекционных больных. Повсюду распространялись слухи один страшнее другого о миллионах умерших и трупах, которые негде хоронить.

В этом охватившем весь мир психозе Марку слышались отголоски приближающегося апокалипсиса. Он даже радовался, что судьба забросила его в глухую почти вымершую деревню, и он не участвует в общей вакханалии.

Его дни протекали легко и свободно, наполненные сельскохозяйственными и писательскими трудами.

Весной он вскопал грядки и засадил их овощами. Летом тщательно удобрял, поливал и пропалывал посадки, боролся с болезнями и вредителями. Осенью собирал урожай и укладывал на хранение в погреб.

В начале июля в деревню приехало семейство Назаровых, пополнившееся зятем и внучкой. Марк наконец-то увидел Настеньку, о которой раньше только слышал от своего друга. Это оказалась бойкая и забавная трёхлетняя девица, которая ещё толком не умела говорить, но уже строила вокруг себя всё своё многочисленное семейство. Марк с радостью принимал Настеньку у себя на участке, показывал, как растут и набирают силу растения, рассказывал сказки, играл в прятки. Она удивительно напоминала ему маленького Матвея, с которым теперь он мог общаться только по телефону.

На пару недель в середине августа приехал Дед с женой, но без дочери, у которой были свои молодые интересы, не совпадавшие с желанием родителей провести отпуск в деревне. Дед со своей врождённой хозяйственной жилкой помог Марку подготовиться к зиме: сменил масло в генераторе, прочистил дымоход в печи, они вместе перестелили крышу дровяного сарая.

В конце лета друзья разъехались, и в заброшенной деревне снова стало одиноко и тихо. Из развлечений у Марка оставались только книги да еженедельная поездка в магазин за десять километров в райцентр, где можно было также постричься и заправить машину бензином.

Вечерами Марк готовил окончательную, наверное уже шестую редакцию своего бесконечного романа. Это был даже не роман, а скорее история его жизни. Ему почему-то казалось очень важным оставить её для потомков, и он тщательно выписывал каждое предложение, ища самых точных и правильных слов, бесконечно переделывая одни и те же эпизоды, чтобы добиться максимальной выразительности и правдивости.

Но, как ни тянул Марк со своим романом, как ни переписывал по многу раз одно и то же предложение, к Новому году роман всё-таки был закончен, и в существовании Марка образовалась зияющая пустота. С удивлением смотрел он на сто страниц убористого текста, выведенного на домашнем принтере - такая долгая жизнь, и такой короткий роман! Неужели тысячи дней и ночей, бескрайний космос мыслей, бушующий океан чувств, сотни людей, возникших рядом, прошедших с ним часть и пути и исчезнувших в никуда, счастливая страна детства, бурная молодость, любимые женщины, верные друзья, "Великая благородная компания", институт, армия, Мариинский двор, мужской клуб, "Компьютерный мир", "Электроника", дом, семья, сначала родительская, а потом и своя, сын Матвей, последняя и самая главная в жизни любовь - неужели это всё могло уместиться на этих белых листах бумаги, покрытых чёрными значками? Марка не оставляло чувство обманутости и несоответствия поставленной задачи и её осуществления. Неужели вся жизнь прошла напрасно? Для чего жить дальше?

И тут судьба преподнесла ему неожиданный подарок. Однажды утром в самые тёмные и тоскливые декабрьские дни, когда солнце садилось за лесом, не успев посветить и пару часов, а ночи напролёт за окнами выла метель или трещал мороз, он услышал, как кто-то скребётся в дверь. Марк с опаской выглянул в приоткрытую щель, чтобы успеть захлопнуть, если что. То, что он увидел, наполнило его сердце жалостью и состраданием. На крыльце сидела худая, заиндевевшая от холода собака неизвестной породы. Она была большой и мохнатой, серо-белого окраса с большими коричневыми пятнами и смотрела на него умными доверчивыми глазами.

На улице стояли рождественские морозы, и Марк пустил животину в дом. Они подружились. Теперь Марку было не так тоскливо коротать длинные и тёмные зимние вечера. Дружок, так назвал Марк своего нового друга, сворачивался у его ног и дремал, то и дело открывая то левый, то правый глаз, как бы проверяя, на месте ли хозяин. Несмотря на большие размеры, он был, наверное, ещё очень молодым псом, потому что радостно носился по снегу, ныряя в него с головой и всем своим видом демонстрируя щенячий восторг.

А снега в эту зиму было очень много. С Рождества пошли бесконечные снегопады. Марк с утра, как на работу, выходил расчищать двор, но с каждым днём снежное кольцо всё сжималось и сжималось, пока жизненное пространство не сократилось до самых необходимых дорожек - к погребу, туалету и дровяному сараю - всё остальное поглотил один гигантский сугроб.

Дорога, ведущая к деревне от трассы, тоже утопала в снегу, и её никто не чистил, потому что власти не знали, кому принадлежит эта дорога, а у малочисленных жителей не хватало денег, чтобы сложиться на трактор. В магазин Марк наладился ходить на лыжах. Он выходил ещё затемно, а домой возвращался по предвечерним сумеркам. Дома, виляя хвостом и радостно скуля, на него бросался Дружок, пытался лизнуть в лицо и вообще всем своим видом демонстрировал такую безграничную радость, от которой у Марка тут же теплело в груди, и трудности холодного зимнего пути моментально забывались.

Несмотря на все невзгоды зимовки, на полное одиночество, постоянные перебои со связью и электричеством, тонны снега, которые он перекидал за эту зиму, кубометры дров, которые он сжёг в печи - Марк был по-настоящему счастлив. Такое полное и абсолютное счастье он испытывал, наверное, только в самой первой молодости, когда был влюблён в Лизу, и ещё когда Матвей был маленьким.

Чувство восторга переполняло его от вида звёздного неба с ярко сияющим на юго-западе Сириусом, Андреевским крестом Ориона, перевёрнутым ковшом Большой Медведицы. Зимний лес, серебряный от инея, с тёмными елями, накрытыми тёплым снежными шубами и шапками, поражал своей чистотой и загадочностью. По ночам к дому подходили лисы и рыси, их следы легко читались на свежевыпавшем снегу. В короткие зимние дни вокруг дома суетились стайки лазоревок и синиц, которых Марк подкармливал салом, чтобы помочь им перезимовать.

Марк чувствовал себя отшельником первых веков христианства, который покинул Рим, а может быть, Ниневию или Александрию, чтобы спасти свою душу в пустыне, вдали от соблазнов большого города и от Юстиниановой чумы. Аналогия подкреплялась уверенностью Марка в том, что современный мир, как и в те далёкие времена, снова стоит на пороге тёмных веков, а цивилизация рушится прямо на глазах - он видел повсюду тысячи тому доказательств.

Но было и принципиальное отличие, не позволявшее сделать аналогию полной - христианин первых веков свято верил в Иисуса Христа и готов был пожертвовать своей жизнью ради этой веры, а Марк не верил ни во что. Современная цивилизация, приучив его ум сомневаться во всём, отняла у него самою возможность поверить во что-то искренне и безоглядно.

И всё-таки, живя в полном одиночестве среди заснеженных полей и лесов, в вымершей деревне, под бескрайним звёздным небом, Марк не мог не почувствовать присутствия в мире незримой великой силы, которая была несоизмеримо выше и больше него и в то же время непостижимым образом присутствовала в нём самом.


Последняя глава

А потом пришла весна.

Снег начал оседать и падать с крыш, прикочевали туманы с запахом мокрой хвои и веток, птицы затянули многоголосые серенады, радуясь удлиняющемуся на глазах дню. Морозы и метели возвращались ещё не раз, но с каждым днём в воздухе всё настойчивее пахло весной. Небо становилось всё выше и лучезарнее, а облака всё белее и кудрявее. В начале апреля открылась, наконец, дорога, и Марк смог, как и прежде, добираться до райцентра на автомобиле.

В светлые и небывало тёплые дни в середине апреля, когда температура поднялась до летних двадцати, снег, наметавшийся трудолюбивой вьюгой долгими зимними месяцами, как по мановению волшебной палочки, в одночасье растаял, обочины дорог покрылись мать-и-мачехой и медуницей, на деревьях набухли почки, распушилась верба, на ольхе повисли золотистые серёжки, а лягушки начали по канавам свои лягушачьи концерты - в эти благословенные, прогретые солнцем и подсвеченные ультрамариновым небом ясные погожие дни случилось событие, о котором Марк даже не мечтал, поскольку считал его совершенно невозможным, хотя в самой сокровенной глубине души в тайне надеялся на него.

Марк приводил в порядок двор после зимы: сметал в кучи прошлогодние листья, подправлял пострадавший кое-где от снежных заносов забор. Повсюду скакали ошалелые от своих брачных игр дрозды, и радостный Дружок гонял их по двору с незлобивым лаем.

Вдруг сквозь дроздовую трескотню и восторженный собачий лай послышался шум двигателя, работающего на повышенных оборотах. Шум приближался. Дружок, почувствовав новое развлечение, бросил своих дроздов и насторожился, вопросительно глядя на хозяина: "Что это ещё за невидаль в нашей глуши?"

Марк поспешил на улицу, чтобы посмотреть, кого это занесло в их деревню в такую рань. Как раз в ту минуту, когда он выходил, прикрывая за собой калитку, чтобы отсечь любопытного Дружка, чем тот был крайне недоволен, над кромкой холма появилась жёлтая KIA. Марк сразу узнал эту машину - он узнал бы её из тысячи одинаковых образцов, потому что это был внедорожник Алёны. Алёна не стала сворачивать к дому, поскольку не была уверена в прочности только что освободившегося от снега грунта, а остановилась на дороге и вышла из авто.

Апрельское солнце в этот момент выглянуло из-за тучки, и Марк невольно зажмурился. Он вспомнил этот контрастный свет. Он снова увидел причал и Алёну такой, какой она была десять лет назад. Он помнил лёгкое голубое платье, надетое в тот день на ней, казалось, оно светится в лучах июньского солнца, невесомый материал, из которого оно было сшито, колыхался на волжском ветру, охватывая её тонкую по-девичьи трогательную фигуру. Её фигура не сильно изменилась за минувшие годы, конечно, она стала как будто бы немного крепче и шире в плечах, но была по-прежнему стройной и подтянутой.

Непослушные пряди рыжих волос по-прежнему то и дело падали ей на лицо, и она по-прежнему грациозным движением головы отбрасывала их, открывая широко расставленные глаза цвета осенних листьев.

"Как же я люблю эту женщину! - подумалось Марку, - странно, как я мог в этом сомневаться!".

Год разлуки дался Алёне непросто. Это было второе такое долгое расставание с любимым, и ей хватило бессонных ночей и тоскливых выходных, чтобы передумать тысячи мыслей о себе, о повзрослевшей дочери, об их отношениях с мужем, а главное - о своей любви к Марку. Ничего не радовало её в отсутствие Марка. Весь год она жила лишь общением с ним по электронной почте, да редкими телефонными разговорами, когда позволяла связь и обстоятельства.

В своих письмах и разговорах они не говорили о любви, они просто делились жизненными впечатлениями, прочитанными книгами, мыслями и воспоминаниями. Он отправлял ей отредактированные главы романа, а она тщательно их прочитывала и посылала в ответ подробные и обстоятельные рецензии.

Когда роман был дописан, Алёна поняла, что в нём не хватает последней и самой важной главы, главы, которая должна придать смысл и значение всему зданию романа. Она знала, что это за глава, но знала также, что она не может быть дописана одним Марком, без её участия.

Глава могла быть написана по-разному, и в зависимости от этого у романа мог быть разный финал. Варианты последней главы снились ей по ночам, и она то просыпалась в холодном поту и слезах, то не хотела просыпаться из-за ощущения абсолютного счастья, охватывающего её во сне.

Так постепенно готовилось внутри очень важное решение, которое Алёна должна была принять по поводу своей жизни. Алёна знала, что муж не слишком ей верен, но даже не это было главным, главным было то, что им не о чем было поговорить. Интересы мужа вращались в том самом кругу, из которого стремилась вырваться Алёна: полезные связи, автомобили, спортивные клубы, горные лыжи и далее по списку, был в этом списке и пункт "тёлки", который не проговаривался вслух, но Алёна догадывалась о его существовании.

Гораздо важнее для Алёны были отношения с Дашей - её повзрослевшей дочерью. Недавно та закончила второй курс университета и теперь торопилась начать самостоятельную жизнь. Она сошлась с хорошим парнем с их курса, и они вместе сняли квартиру. Девушка училась и работала, старалась ни в чём не зависеть от родителей, и Алёну это радовало. Между ними за минувший год установились отношения, какие бывают не между дочкой и матерью, а между старшей и младшей подругами. За этот год она о многом переговорила с дочерью, сидя с Дашей у неё или у себя на кухне, или встречаясь вечерами в каком-нибудь кафе. Труднее всего было рассказать дочери про Марка, но когда этот разговор всё-таки состоялся, Даша на удивление быстро всё поняла, наверное, она уже давно приглядывалась к родителям и догадывалась, что у них далеко не так всё гладко, как могло показаться со стороны. Пожалуй, задушевный разговор с дочерью стал последним толчком в непростом решении Алёны. После этого разговора она окончательно решила: "Еду к Марку!"

Марк стоял у калитки своего дома такой родной и потерянный, что Алёну охватило желание скорее обнять и приласкать его. Она не видела его больше года и сейчас невольно поражалась тому, как он постарел. Благородная седина, едва тронувшая виски, когда они познакомились, теперь залила волосы целиком, не оставив ни одного тёмного пятнышка, его лицо покрыла сеть мелких и глубоких морщин, за год появилось ещё одно изменение - он отпустил небольшую бородку, которая дополнительно добавляла ему возраста. Но всё это были мелочи и детали, главное - не изменились его глаза, они по-прежнему смотрели на неё с обожанием и любовью, и от этого взгляда Алёне становилось спокойно и радостно.

- Ну вот я и приехала, - сказала она, подойдя к нему вплотную и доверчиво кладя руки на его плечи.

- Я ждал тебя, - ответил Марк, - я ждал тебя десять лет.

- Зато теперь твой роман по-настоящему закончен.

- Нет, в нём осталось дописать одну банальную фразу.

- Они жили долго и счастливо? - рассмеялась Алёна.

- Вот именно. И умерли в один день.




© Андрей Баранов, 2022-2024.
© Сетевая Словесность, публикация, 2022-2024.
Орфография и пунктуация авторские.





НОВИНКИ "СЕТЕВОЙ СЛОВЕСНОСТИ"
Андрей Бычков. Я же здесь [Все это было как-то неправильно и ужасно. И так никогда не было раньше. А теперь было. Как вдруг проступает утро и с этим ничего нельзя поделать. Потому...] Ольга Суханова. Софьина башня [Софьина башня мелькнула и тут же скрылась из вида, и она подумала, что народная примета работает: башня исполнила её желание, загаданное искренне, и не...] Изяслав Винтерман. Стихи из книги "Счастливый конец реки" [Сутки через трое коротких суток / переходим в пар и почти не помним: / сколько чувств, невысказанных по сути, – / сколько слов – от светлых до самых...] Надежда Жандр. Театр бессонниц [На том стоим, тем дышим, тем играем, / что в просторечье музыкой зовётся, / чьи струны – седина, смычок пугливый / лобзает душу, но ломает пальцы...] Никита Пирогов. Песни солнца [Расти, расти, любовь / Расти, расти, мир / Расти, расти, вырастай большой / Пусть уходит боль твоя, мать-земля...] Ольга Андреева. Свято место [Господи, благослови нас здесь благочестиво трудиться, чтобы между нами была любовь, вера, терпение, сострадание друг к другу, единодушие и единомыслие...] Игорь Муханов. Тениада [Существует лирическая философия, отличная от обычной философии тем, что песней, а не предупреждающим выстрелом из ружья заставляет замолчать всё отжившее...] Елена Севрюгина. Когда приходит речь [Поэзия Алексея Прохорова видится мне как процесс развивающийся, становящийся, ещё не до конца сформированный в плане формы и стиля. И едва ли это можно...] Елена Генерозова. Литургия в стихах - от игрушечного к метафизике [Авторский вечер филолога, академического преподавателя и поэта Елены Ванеян в рамках арт-проекта "Бегемот Внутри" 18 января 2024 года в московской библиотеке...] Наталия Кравченко. Жизни простая пьеса... [У жизни новая глава. / Простим погрешности. / Ко мне слетаются слова / на крошки нежности...] Лана Юрина. С изнанки сна [Подхватит ветер на излёте дня, / готовый унести в чужие страны. / Но если ты поможешь, я останусь – / держи меня...]
Словесность