Словесность

[ Оглавление ]








КНИГИ В ИНТЕРНЕТЕ


   
П
О
И
С
К

Словесность




ДОЛЖНИК


"Носится как бы какой-то дурман повсеместно,
какой-то зуд разврата. В народе началось какое-то
неслыханное извращение идей с повсеместным
поклонением материализму. Материализмом я, в
данном случае, называю преклонение народа перед
деньгами, перед властью золотого мешка".

Ф. М. Достоевский. "Дневник писателя".


1.

Голливудские фильмы, точнее, язык этих фильмов, стремительно изменили нашу разговорную речь. Суматошная волна перемен, разумеется, дошла и до имен, и вот уже Борис на американский лад становится Бобом, Полина - Полой, Николай и Никифор - Никами и так далее все в том же ключе - надо только сокращать имя до одного или двух слогов. Приятель мой Никифор, то есть Ник, следовал современной моде во всех ее священных ипостасях: в одежде, стиле поведения, языке, жестах, мимике, в манере мышления - словом, во всем, что отличает современного успешного, как принято сейчас говорить, молодого человека от общей массы. Всегда с иголочки одетый, коротко постриженный и чисто выбритый, он много и быстро говорил: на работе - штампованным до одиозности языком банковского клерка, а на отдыхе - на слогане дурашливых ведущих телепрограммы "Камеди клаб". У него было три мобильных телефона: один для узкого круга делового общения, второй - для широкого, а третий - для всех остальных. За несколько месяцев до случившейся с ним трагедии он приобрел роскошную трехкомнатную квартиру, обставил ее дорогой, по последнему писку моды, мебелью и техникой. Все это, говорил он, стоило ему целого состояния, но он не особенно грустил - у него всегда были деньги и, возможно, поэтому легкая, почти незаметная улыбка никогда не сходила с его губ. Тем не менее многие из наших знакомых говорили, что у Ника много долгов и что бизнес его идет не столь блестяще, как это может показаться на первый взгляд. Говорили, что он проиграл несколько арбитражных и гражданских судов, что его преследуют судебные приставы и прочие правоохранительные органы вкупе с бандитскими ищейками. На все эти россказни Ник отвечал одной покупкой за другой - он приобрел дорогую дачу на Рублевке, эксклюзивный "мерс", вел переговоры о покупке большого участка земли в Завидово. Словом, деньги, причем довольно большие, у него всегда были. Как они доставались ему, не знаю. Я бывал у него редко, и суть его бизнеса мне была не ясна. Более того, во время коротких визитов к нему я частенько испытывал состояние конфуза, сталкиваясь с его посетителями - респектабельными на вид мужчинами, от дорогих костюмов которых за версту разило большими деньгами. Я одевался просто - джинсы, футболка, дешевая куртка, туфли, которые гости моего приятеля не одели бы даже под дулом пистолета. Впрочем, конфуз быстро проходил. Важные посетители Ника, поговорив о "миллионах" и "миллиардах", уходили, и он приглашал меня к себе. Изредка, не столько из любопытства, сколько, чтобы хоть что-то сказать, я спрашивал: "Кто эти люди?".

- О, друг мой, это господа из высоких сфер, - отвечал он. - Можно сказать, с самого Олимпа отечественного бизнеса.

- Да ну? - искренне удивлялся я. - И что этим господам от тебя нужно?

- Тебе обязательно это знать? - вопросом на вопрос с улыбкой отвечал он.

Я садился в кресло перед директорским столом, немного смятым и еще хранящих тепло от сановных ягодиц только что ушедших гостей. Кабинет был большой, просторный, вся мебель размещалась вдоль стен. На стене, напротив меня, висела картина неизвестного художника "Дама в шляпе со страусовыми перьями".

- Ник, дружище, я... это... как бы это сказать? - начал говорить я.

- Не надо, - замахав руками, перебил меня он. - Опять задолжал за квартиру? Сколько надо?

Пока я бубнил что-то, пытаясь назвать какую-нибудь цифру, он встал, подошел к сейфу, стоявшему за спинкой кресла, достал пачку стодолларовых купюр и, отсчитав десять бумажек, протянул их мне:

- Тысяча долларов. Этого хватит?

- Вполне, - ответил я и, краснея от стыда, добавил: - Правда, я еще не вернул тебе прошлый долг.

- Забудь, - ответил Ник. - Как разбогатеешь - отдашь. Давай лучше посплетничаем.

- О чем?

- О чем-нибудь. Знаешь ли ты, что у нашего премьера новая любовница? Нет? В Белом Доме об этом шепчутся на каждом углу. И что самое интересное - она старше его на двадцать лет.

- Не надо, Ник. Поговорим о чем-нибудь другом.

- О чем?

- Да хотя бы о бизнесе.

- Это можно, - сказал он, улыбнувшись одними глазами. - Это мой конек.

Тут его, что называется, понесло. Почти не задумываясь, он стал выдавать одну идею за другой. Предложил, к примеру, арендовать самолет и возить какао из Йоханнесбурга в Москву. Или в Берлин. Какао требуется везде. Что мы здесь можем заработать? За пару рейсов в месяц по двадцать тысяч зеленых на брата. Нормально? Более чем! Сколько в это дело надо вложить? Всего миллион. Плевая сумма, которая отобьется за полгода. Дальше все шло по нарастающей: золотые прииски в Киргизии, алмазы Нигерии, арктическая нефть, участок газовой трубы из Сахалина в Китай, брокерские места на биржах Нью-Йорка и Лондона, сибирский лес, перевозка зерна из Австралии в Японию и многое другое. Деньги, говорил он, лежат на земле, надо только нагнуться и достать их. Десятки миллионов долларов можно делать не выходя из кабинета. Надо только находиться внутри этой мегамашины по производству денег, быть ее маленьким винтиком, гадким болтиком, чем угодно, но только быть в ней.

- Быть внутри этой системы, понимаешь? - с пафосом говорил он.- Пусть в качестве какого-нибудь глупого шурупа, но - быть ее частью. Понятно? Да? Хорошо. Кстати, где ты сейчас работаешь?

- В рекламном журнале.

- Хорошее дело. Кем?

- Редактором. Занимаюсь правкой текстов.

- Что платят?

- Пятьсот долларов в месяц.

Ник с изумлением посмотрел на меня:

- Как ты на эти деньги живешь, дружище? Это же гроши!

- Как-то живу, - ответил я.

Он откинулся на спинку кресла и, немного подумав, спросил:

- Сколько существует журнал?

- Три месяца.

- Мало. Тираж издания?

- Сто тысяч, а на деле не печатают и пяти.

- Врут? Зачем? А, впрочем, ясно. Хотят привлечь рекламодателя?

- Да.

- А он не идет?

- Идет, но с неохотой. Завели штат рекламных агентов - молодые, энергичные, глазастые, носятся, как кони, по городу, и время от времени приносят что-то про шины, автосалоны, колготки, магазины дешевого платья и так далее. За это журналу что-то платят, но мало. Я это знаю по тому, что генеральный директор раз в две недели собирает всех и говорит, что журнал должен быть хотя бы самоокупаемым, иначе спонсоры его закроют.

- Кто спонсоры? - не дослушав меня, спросил Ник.

- Хозяева каких-то автосалонов в Зюзино.

- Да ну? А на хрена им журнал? Денег некуда девать?

- Не знаю.

Ник, заскрипев креслом, встал, прошел к простенку и сказал:

- Надо подумать, как тебе помочь.

- Зачем? У тебя, я слышал, самого долги. Правда?

- Откуда ты это знаешь?

- Слухами земля полна. Это правда?

- И да, и нет.

- Как это?

Ник, поморщившись, видно, не был расположен говорить на эту тему, сказал:

- Видишь ли, долги бывают самые разные: реальные и виртуальные. В зависимости от характера отношений с кредиторами. Я понятно говорю?

- Нет.

- Ах, да! - сказал он, смущенно улыбаясь. - Я забыл, что ты в этом отношении чист. Кстати говоря, с некоторых пор я стал кое-что записывать о работе с кредиторами. Получилось что-то вроде кодекса должника. Я даже хотел опубликовать кое-что, ну там какую-нибудь часть, на своем сайте в Интернете. Но передумал. Понял, что если опубликую, меня убьют. Хочешь почитать?

Я согласился.

- Только вот еще что, - добавил Ник. - Там есть некоторые щекотливые места. Ты на них особого внимания не обращай. Ну, там любовь, Татьяна, цифры разные, ругань. Да, да, ругань, но вобщем без мата, я знаю, что ты это не любишь. Но пойми меня правильно, нельзя же все время в барах оттягиваться, обжигая глотку паленой водкой. Кроме того, в последние месяцы со мной происходит что-то гадкое, иной раз я боюсь, что сойду с ума, и, наверное, поэтому пью, дурака валяю, занимаю напропалую деньги, хожу в "массажные салоны", так сейчас называют публичные дома, - словом, пошел на все тяжкие.

- Почему? - спросил я.

- Что почему?

- Почему ты стал много пить? Долги?

- Они, - словно о чем-то одушевленном, сказал он, с хрипом в горле прибавив: - Стоят поперек горла. Но не только они.... Есть еще кое-что.

- Что именно? Я могу тебе чем-нибудь помочь?

- Вряд ли.

Он сел в кресло, бросил мимолетный взгляд на Даму со страусовыми перьями и, медленно, темнея лицом, сказал:

- Ты ведь знаешь, что от меня ушла Татьяна. Да? Уже прошло много времени, почти год, но этот разлад продолжает меня мучить, словно это произошло вчера. Глупо все получилось.

- Что глупо?

- А то, что я узнал, что люблю ее только потом, когда она ушла.

- Тебе было бы легче, если б ты узнал об этом раньше?

- Нет, - ответил Ник. - Но, может быть, я не вел бы себя с ней, как самодовольный, раздутый от важности индюк. Может быть, если бы я вел себя проще, не было бы этого гадкого чувства вины.

- Позволь! - воскликнул я. - В чем же твоя вина, да еще и гадкая? Это ведь она ушла от тебя? Да?

- Да. Но виноват во всем я. Не спорь со мной, пожалуйста. О любви можно говорить долго, но в любом случае будет малопродуктивно - все равно ничего не поймешь. Кстати, давай вообще не будем об этом говорить. Поверь, мне очень тяжело. Надеюсь, это все временно. Надеюсь, что рано или поздно все пройдет, и я возьму себя в руки. Помнишь, как на сей счет писал Есенин? "Удержи меня, мое презренье, я всегда отмечен был тобой". Одним словом, надо и о душе думать, в ней тоже, как в жилом помещении, время от времени надо прибирать. Правильно? Вот, братец, я и стал записывать, честное слово, без всякой фанаберии. Кто-то сказал, что одни люди пишут, чтобы набраться ума, другие, чтобы не потерять его, я, наверное, из второй части, так что если что-то не так, прости, я очень ценю твою дружбу.



2.

В этот же вечер, рассчитавшись с хозяйкой за квартиру, я отправился ужинать в ближайшее кафе. Несколько последних месяцев я прожил впроголодь - иной раз три-четыре картофелины и кусок черствого хлеба составляли мой дневной рацион. Денег у меня не было. Время от времени, чтобы окончательно не околеть с голода, я отбирал книги из своей библиотеки и, ругая себя на чем свет стоит, относил их в букинистический магазин. Деньги там выдавались не сразу, надо было ждать, когда кто-то купит книги. Иной раз это тянулось долго, и я снижал цену до предельного минимума, чтобы получить хоть какие-нибудь деньги. Досадно, но что было делать, если от голода кружилась голова, в желудке, в котором не было ничего, кроме кипятка, разбавленного мертвыми чаинками, творилось что-то невообразимое, меня тошнило, рвало какой-то зеленой слизью, иной раз, болевым, как электрический разряд, шоком, прихватывало сердце, я ложился на кровать, выравнивал дыхание, и когда боль проходила, я вставал, выходил на улицу и куда-то шел в поисках любой, даже самой черной, работы. Частенько ноги меня приводили на знаменитый Черкизон. Гигантский мегарынок, переваривавший десятки тысяч тонн товаров, миллионы банок консервированных продуктов, овощей, фруктов, прочей снеди - словом, всего, что производили человеческие руки, бурлил, как просыпающийся вулкан. Он впитывал в себя толпы покупателей, двигавшихся между торговыми рядами, лотками, магазинами, бесчисленными шашлычными, булочными, пирожковыми и блинными. В глубине рыночного комплекса - длинный, на несколько километров, ряд фур, где собирались оптовики, развозившие свои товары по московским магазинам. Казалось, работы здесь - непочатый край. Но стоит подойти к кому-нибудь из хозяев, следивших за разгрузкой, спросить, нет ли работы, получишь ответ:

- Конечно, нет. Посмотри, сколько у меня грузчиков.

Он бросал небрежный жест в сторону, где скапливались молодые, тощие, мускулистые таджики. У каждого из них была своя грузовая каталка, каждый из них в любую минуту был готов выполнить любое поручение хозяина.

Я уходил ни с чем. По пути подбирал где-то газету "Работа для вас", шел домой и читал, читал, читал, пока однажды не наткнулся на объявление: "Требуется редактор. Оплата по договоренности". Я позвонил по указанному в газете номеру, рассказал о себе, и - вот чудо! - уже на следующий день был приглашен на собеседование. Утром я уже был в редакции на Марьинорощинской, со мной провели короткое собеседование и сказали:

- Можете приступать к работе хоть сейчас.

С того дня прошло три месяца, я, слава богу, не умер, более того, занимался привычным для себя делом, то есть приводил в грамматический порядок рекламные тексты, придумывал разные слоганы, завел колонку редактора, где писал обо всем, что приходило в голову. Мне платили пятьсот долларов, правда, не всегда, конечно, вовремя, но я не унывал и работал на совесть. Со временем, вследствие длительных просрочек в выплате заработной платы, я снова оказался на краю пропасти. Львиную долю зарплаты я отдавал за аренду квартиры, и если к сроку платежа у меня не было денег, хозяйка Клавдия Ивановна приезжала ко мне и долго говорила со мной о том, как важно быть точным в расчетах. Я виновато кивал головой, ссылаясь на то, что в редакции задерживают зарплату.

- Да что же эта за редакция! - возмущалась хозяйка. - Как же это можно работающему человеку не платить! Не хорошо.

- Еще бы! - соглашался я. - Я уже говорил директору, что все это очень плохо, что, мол, стыдно хозяйке в глаза смотреть.

- А он что?

- Кто он?

- Ну, директор ваш.

- А он у нас не он, Клавдия Ивановна, - отвечал я. - Директор у нас женщина.

- Вот как! - охала Клавдия Ивановна. - Видно, грамотная женщина, если на такую должность назначили. Дурочку какую, небось, туда б не взяли б.

- Угу, - отвечал я, всем сердцем желая, чтобы Клавдия Ивановна, наконец, ушла.

Она уходила, но на следующий день появлялась вновь, мучая мою без того больную совесть одним вопросом: когда же будут деньги?

Эта прозаическая прелюдия предшествовала моему визиту к Нику, так что если редакция спасла меня от голодной смерти, то Ник - от изнурительных разговоров с Клавдией Ивановной.

К полуночи, готовясь ко сну, я достал из портфеля листочки с записями Ника, написанные рукой, и, несмотря на мелкий полуразборчивый почерк, приступил к чтению.

Довольно быстро прочитав несколько страниц, я отложил рукопись в сторону. И вот почему. Во-первых, я не мог понять, зачем должнику, о котором пишет Ник, нужен какой-то свод (реестр) правил? С моей точки зрения, правило должно быть одно, первое и в то же время последнее, - взял деньги - верни, и делу конец. Во-вторых, рукопись полна дневниковыми записями, где речь идет о сугубо личных чувствах и вещах. Человек о них пишет только для себя, держит их в тайном месте, разумеется, не давая читать их ни родным, ни близким, не говоря уже о старых приятелях, к которым относился я. Словом, было чему удивляться. Я знал Ника давно. Он был по-девичьи красив, высок, хорошо знал английский, трудолюбив, умен, много читал. После школы, которую он закончил с хорошими оценками, без всяких рекомендательных реверансов поступил на физтех. В это время мы встречались редко, но словоохотливый юноша и за минуту мог рассказать обо всем. Из всего, что он мне тогда говорил, я сделал вывод, что Ник мог бы стать хорошим инженером или ученым, но его тянуло в другую сферу - в банковский бизнес. Почему именно в банковский бизнес? Потому что там - деньги, золото, власть. Да, власть!

- Хочешь быть русским Ротшильдом? - однажды спросил я.

- Да. Почему бы нет? Чем я хуже? - ответил он.

Позднее он работал в каком-то второсортном банке, который лопнул едва появившись, пойманный на отмывке бюджетных денег. Ник быстро устроился в другой банк, который, по его словам, занимался тем же самым, но - "без страха и упрека", поскольку патронировался ("крышевался", на современном языке) большими людьми при чинах и погонах. Мы стали встречаться еще реже. Он становился богаче, я беднее. В редакциях, где я работал, с каждым годом сокращали заработную плату. Больше того, с некоторых пор ее вообще перестали платить. Словом, в нулевые годы мы с Ником уже относились к двум сформировавшимся к тому времени классам - к классу богатых и бедных. Однажды я это ему сказал. Но, как это частенько бывает в молодости, кричащая разница в доходах не портила дружбы, и если мы долго не встречались, то Ник мне звонил по вечерам. Я догадывался, что ему надо было излить душу, выговориться. Я для него был тем человеком, которому можно говорить то, о чем нельзя говорить с партнерами по бизнесу. Почему?

- Потому что все они - хапуги, - отвечал он. - Ты говоришь о классах? Правильно. Добавлю только, что класс богатых формирует, уже сформировал, новую человеческую особь - человек-сукин сын. Такие - мы! Коммунисты рядом с нами, даже самые матерые, - детсадовские шалуны. Что там Гулаг, дружище! Мы пойдем дальше. Мы построим планетарный Свинарник, где у людей будет всего два "демократических" права - трепаться обо всем и жевать солому. "Жуй и хрусти!" - вот заповедь новоявленного Свинобога, добившегося, наконец, власти над миром.

- Позволь, но если ты так не любишь своих, то почему ты среди них? - спрашивал я.

- Потому что у вас тоже плохо: голод, болезни, ветхое рубище и постоянный стыд. Но я бы, наверное, все равно был бы с вами, если бы не одна ошибка, которую я допустил несколько лет назад. Я много читал, со многими общался, работал до потери пульса, но, честное слово, даже мысли не допускал, что для того чтобы стать богатым, надо поменять Христа на Свинобога. Я, друг мой, двуликий Янус. Я люблю деньги и ненавижу их. Эта двойственность рано или поздно сведет меня в могилу. Скажу больше. Общаясь с людьми своего класса, я чувствую, как от них несет трупным запахом. Ты не заметил, что мы даже одеты, как покойники: костюмы, галстуки, прически, грим? Бррр!.. Представь себе, выходит такой покойник на трибуну и говорит, что доходы компании только за один год увеличились в двенадцать раз. Собравшиеся в зале бурно аплодируют и бьют копытами. "Эх, и заживем же теперь, братцы-покойнички! - говорит, хрюкая, один из них.- Это ж надо - в двенадцать раз! Умру от счастья!". "Друг-покойничек, но ведь ты уже умер!" - говорят ему. "Ничаво, - отвечает тот. - От счастья можно умереть и второй раз". Большие деньги рано или поздно оборачиваются кровью. Мы знаем это, но все равно счастливы, потому что не мыслим своего существования без них.

Выслушав его, я сказал тогда, что все это довольно грустно, на что он ответил:

- Тем не менее это правда.

Я вспомнил еще несколько весьма эпатажных выражений моего приятеля в адрес современных толстосумов, выкурил подряд несколько сигарет и еще раз, с первого листа, начал читать.



"12. 04. 2007.

" - Ты должен мне два желудя, Хрю. Забыл?

- Помню, Чав.

- Когда отдашь долг?

- Когда бог пошлет

- А конкретнее, Хрю?

- Куда уж конкретнее, Чав?".


Из фольклора калужских кабанов.



Первое правило - всегда отвечать на звонки Кредитора. Он должен знать, что вы есть, здоровы и заняты делом. Второе правило - старайтесь реже встречаться с ними. Встречи "на пять минут" могут растянуться до двух-трех и более часов. Третье - всегда давайте кредитору выговориться, слушайте молча, во всех случаях давайте ему понять, что он говорит доходчиво, что вы все правильно понимаете и прямо-таки с этой минуты приложите максимум усилий, чтобы в короткие сроки погасить долги. Четвертое - как можно меньше обязательств, изложенных на бумаге. Помните, что документы в вашем случае работают против вас, они могут быть переданы третьим лицам ("переуступка прав требования"), проданы, заложены или преданы огласке через печать или Интернет. Помните: чем больше обязательств на бумаге с вашей подписью, тем хуже для вас, вы просто-напросто добровольно передаете ему оружие борьбы против самого себя. Не забывайте, что есть суды, полиция, криминальные и околокриминальные структуры, которые законно, а чаще противозаконно, занимаются вытребыванием, выдавливанием, вышибанием долгов. Это их хлеб. Рынок уже сформировал гигантскую систему "бизнеса на долгах", задействовав в ней сотни тысяч людей. С развитием рыночных отношений эта система будет только укрепляться.



Сегодня отнес 1млн. Самуилу. Пробиваю наряд на строительство для одних сукиных сынов. 200 тыс. отвез в "Роснефть". Генерал Кузнецов. Конечно, бывший. Сообщил, что место начальника отдела "Газпрома" стоит 5 млн. долларов. Сказал, что может устроить. Вечер провел с Татьяной в гостинице "Москва".



13. 04. 2007. "Пятое правило - если не можете погасить долги полностью, платите частями, пусть малыми, но регулярно и не растягивая время между платежами. Этот прием не снимает проблему, но смягчает прессинг. "С паршивой овцы хоть шерсти клок" - любят говорить кредиторы. Пусть говорят. Не обижайтесь. Не забывайте, что вы для них - получеловек, и "паршивая овца" - не самое страшное оскорбление в лексиконе кредиторов. Есть и пострашнее. В любом случае пропускайте эти перлы словесности мимо ушей. Шестое правило - ни в коем случае не стремитесь поправить их, если они коверкают язык, не делайте никаких замечаний им, если они переходят на площадную брань, используя при этом ненормативную лексику. Бандитский язык уже давно вошел в современный, в том числе и литературный, язык и стал его органической частью. Старая лексика, отличавшаяся многообразием и гибкостью, отжила свой век, уступив место двум-трем сотням фразеологических штампов. В той же пропорции сужен круг общения - следствие всеобщего оглупления. Но это к слову. Седьмое правило - если вам обязательно надо позвонить им, выбирайте для этого нужное время, лучше всего это первые минуты после обеда, когда кредитор, пресытившись едой, еще не расположен вести диалог в претензионном духе. В эти минуты переваривающийся в желудке бифштекс для него важнее всего на свете. Хуже всего звонить ему в конце дня, когда он голоден, а до ужина еще долгих два часа. Не рискуйте. Реакция кредитора в этот момент может быть весьма эксцентричной, тем более что вы сообщите ему, что сегодня вы не заплатили ему ни гроша.



100 тыс. Самуилу. Ненасытный кабан. 10 тыс. журналисту "Известий". Он взялся отписать в "розовом цвете" материал об известном ворюге, баллотирующемся в Думу. Весь день шел дождь со снегом. К полудню позвонил Кузнецов. Сказал, что два немецких банка уже наши. Больше того, оттуда уже пошли кредиты и благополучно рассованы по карманам. Все знает старая ищейка. У Татьяны сегодня все занято. Она учится на юриста в какой-то частной академии на Садовом. До меня у нее был какой-то "Апельсин" (урка, купивший за деньги звание вора в законе). Он имел Татьяну с негритянкой, пропагандируя черно-белый контраст как новое блюдо для московских сексуальных гурманов. Она терпела его несколько дней. Говорит об этом почему-то со слезами отвращения и ревности. О, женщины! На второй день знакомства со мной попросила у меня 20 тысяч долларов (задолжала "Апельсину"), чтобы бросить их ему в лицо. Я дал".



14. 04. 2007. "Восьмое правило - не отчаивайтесь и никогда не впадайте в панику, памятуя о том, что самое худшее у вас впереди. И вообще экономьте на эмоциях - это энергия, которая пригодиться для дела. Тем более что вашего Кредитора они интересуют не более чем кудахтанье курицы под ножом кухарки. Не забывайте: с момента, как пошла просрочка в выплате долга, вы для него перестали быть человеком в общепринятом смысле этого слова. Старайтесь относиться к нему также, разумеется, тщательно скрывая это. Попробуйте, например, найти в нем сходство с каким-нибудь животным - вепрем, волком, гиеной, овцой или туполобым бычком. Пусть это цинично, но что делать - вы ведь не знаете, с каким животным сравнивает вас он. А это, смею вас уверить, так, поскольку если вы не человек, то либо поганая вошь, либо... думайте дальше сами. Воспитанный человек может возопить: да это же, мол, бог весть что, это вне общечеловеческих ценностей, в конце концов, как бы не было трудно, надо оставаться человеком! Безусловно, надо. Но финансовые отношения ничего общего не имеют с общечеловеческими. В них другие, выкованные веками стандарты. У Кредитора есть право не только вмешиваться в вашу жизнь, но и управлять ею. Это право узаконено государством со времен царя Гороха, когда злостным должникам поджаривали пятки, паче того, их пытали на дыбе и сажали на кол. В лучшем для должника случае его меняли на "щенков" или вкупе со всей семьей продавали в рабство. Подчеркиваю: это право было законным, и если вас называют циником, когда вы сравниваете своего кредитора с верблюдом, то насколько же циничен закон, дающий верблюду право управлять вашим бизнесом? К тому же чем выше инстанция, принявшая этот закон, тем ниже вы опускаетесь в глазах ублюдка вроде вашего Кредитора. Есть суды, прокуратура, полиция, коллекторские агентства и прочие паразитирующие на долговых отношениях ведомства - все они против вас, они служат вашему Кредитору, как собачьи своры, готовые сорваться с цепи и разорвать вас на куски по одной только команде платежеспособного заказчика. И вот уж ведомство гудит, как пчелиный улей, из кабинета в кабинет снуют оперативные работники, размахивая ордерами и постановлениями, сколачиваются оперативные бригады для рейдов в офисы должников трескаются оконные стекла, беспрестанно звонят телефоны, откладываются текущие дела, не сулящие ведомству денег, - словом, все к черту, все силы - на борьбу с должником! Изъять у него компьютеры, описать архив, арестовать банковские счета, запугать служащих, с пристрастием допросить охрану, посадить перед собой отупевшего от страха директора и допрашивать, допрашивать, допрашивать до седьмого пота, достать до кишок, "до истины, до сердцевины". И после каждого ответа спрашивать: "А документ на этот счет имеется?"! Несчастный директор кричит в приемную: "Машенька, милая, найди договор с "Юпитером", он должен быть в папке за прошлый год". Машенька смотрит вокруг испуганными глазами с трепещущими от страха ресницами. Она понимает, что шеф во что-то "влип". Лицо ее - сама невинность: "А я-то здесь при чем? Какое мне дело до его проделок?". Машенька не знает, в чем провинился ее шеф. Да и шеф имеет об этом смутное представление. Об этом знают только рыскающие, как ищейки, по кабинетам оперативники и незримый заказчик - собственной персоной Кредитор, который смотрит в окно из своего офиса, как Наполеон Бонапарт на Бородинское поле, и говорит про себя: "А ведь я эту скотину предупреждал. Говорил же, что устрою ему кузькину мать. Ну что же, пусть теперь задумается, как брать взаймы деньги и не возвращать их". Он доволен собой, глаза искрятся жизнелюбием, вены на руках набухают от сильного кровотока. Он верит в силу государства, в могущество его ведомств, которые проявляют себя исключительно в тех случаях, когда надо совершить какую-нибудь гадость.



Дело по "Самаранефти". 20 тыс. тонн топлива пропало бесследно. Возбудило дело. Я прохожу одним из фигурантов. Ходил к Самуилу. Тот сказал, что закроет дело за 300 тыс. зелени. Кузнецов сказал, что сделает это на 100 тыс. дешевле. Ищу, кто предложит дешевле - торг есть торг.

Несколько дней кряду приходил Иван - высокого роста, широкоплечий, цыгановатый, в длинном кожаном плаще. Руки - медвежьи лапы, хоть дубы выкорчевывай. Таких богатырей рабы божьи в современных костюмах направляют как вышибать долги, так и навязывать их. О рабах божьих написано кстати. Иван - от кредиторов из Фонда Милосердия, созданного еще при патриархе Алексии. Раньше, когда я был нужен, называли меня братом Серафимом. По имени моего крестника. Встречаясь, троекратно целовались. Подарили мне книги о святом Серафиме Саровском и дивеевских чудесах. Иван улыбчивый. Говорит, что заказчики ругают меня самыми непотребными словами при одном только упоминании моего имени, но ему со мной приятно общаться. Пообещал снизить долги на треть за десять процентов отката от общей суммы. Я согласился. После того как деньги были отданы, с улыбкой сказал мне: "А ведь я должен был тебя убить, Ник. Вот такие у тебя были братья во Христе". Мороз по коже. Все поражено вирусом алчи. Во всем - дух наживы. Говорят, Фонд организовывает поездки московских банкиров на Афон. Лупят с них безумные деньги. Затем засаленными пальцами крестятся перед ликами святых. Христос смотрит на них полными неизбывной грусти глазами: "Прости им, Господи, ибо не ведают, что творят". Эти ведают

Несколько раз звонил Татьяне. Она - вне поля доступа или отключена. Допоздна просидел в офисе, смотрел на портрет "Дамы в шляпке со страусовыми перьями", сравнивал ее с Татьяной. Нашел одно сходство - загадочный, отторгающий взгляд".



15. 04. 2007. "Правило девятое - никогда не говорите Кредитору правду. Правда, как порох, может вспыхнуть и накалить ваши отношения до предела. Пропускайте мимо ушей его просьбы не лгать ему, не "придумывать басни", "не рассказывать сказки". Имейте в виду, это - петля. Я, кстати, однажды попал в нее. Утром рассказал одному из своих кредиторов о том, что дела мои из ряда вон плохи, а вечером у подъезда своего дома столкнулся с тройкой чеченских бандитов - из разряда правоверных борцов за денежные знаки. Они поведали мне о том, что деньги, которые я взял взаймы у Н. принадлежат им и что, понятное дело, возвращать их надо будет им. Один из них, высокий с орлиным носом и маленькими черными глазами, стоял передо мной, второй - у левого плеча, третий занял боевую стойку за моей спиной. В этой классической позиции из опыта боевых построений во время уличных драк диалог продолжался несколько минут. У меня спросили: "Когда?". Я ответил: "Скоро". Мне сказали: "Это общий ответ, говори конкретно". Я сказал: "Три недели". Они сказали: "Хорошо. Через три недели, если деньги не вернуться, мы будем здесь". Я сказал: "Хорошо. Будьте". Вы думаете, они выждали три недели? Черта с два! Уже со следующего дня мне стали звонить, причем поочередно все трое. Говорили они об одном и том же и, что интересно, в одном фонологическом ракурсе. Редко встретишь чеченца, говорящего на правильном русском языке. У них, как у грузин и армян, свой русский. Они растягивают букву "а", зависая в ней, как в трансе, а потом выговаривают все, спотыкаясь на согласных. Иной раз складывается впечатление, что они не выговаривают слова, а выплевывают их. Как горькую слюну - так не нравится язык, на котором приходится говорить. В массе своей они знают только ходячие языковые штампы, и поэтому говорить с ними надо внимательно подбирая слова. Например, если вы скажете "Давай, друг, подождем до понедельника", можете получить в ответ следующий штамп: "Я не давалка. Если я дам, тебе мало не покажется. Фильтруй базар". Говорить с ними надо на общедоступном русском, все время подчеркивая, что деньги вы отдадите. В промежутках между языковыми штампами можете поиграть словами, говоря о том, что вы много работаете, что у вас большие планы и прочее. Но не заигрывайтесь. Любое лишнее слово может увеличить ваши долги вдвое. Чеченцы - опытные переговорщики, и любой реальный долг в их представлении - как плодовитая матка, которая должна рожать одно обязательство за другим. Только в вашем сознании они будут надуманными, виртуальными - в их понимании они вполне реальны: дали слово - держите его. В противном случае они будут уже не звонить вам, а искать встречи с вами - согласно их катехизису, ничто не действует на должника так эффективно, как угроза немедленного физического воздействия. Я знаю бизнесменов, которые находятся у них едва ли не в пожизненном рабстве. Два-три лишних слова превратили их существование в кошмар.

Если у них не идет честный бизнес, они начинают строить мошеннические схемы вывода денег в пользу своих хозяев. Причем это уже не возврат долгов, а плата за жизнь и право на труд. Разумеется, какая-то толика украденных денег достается и им - раб и его семья должны где-то жить и чем-то питаться. Весь парадокс такого рода довольно распространенных сюжетов заключается в том, что не хозяин кормит раба, а раб - хозяина. В отличие от классического рабства, где хозяин, владелец земель, плантаций, заводов, фабрик, предоставляет рабу, рабочему, крепостному возможность трудиться и зарабатывать средства для существования, современный раб может быть как собственником, так и владельцем бизнеса, и в то же время рабом у криминальной оторвы, держащей его в постоянном страхе. Чуть выше я говорил, что лично знаком с парой десятков таких бизнесменов-рабов. Они давно смирились со своей участью и называют своих хозяев "авторитетными людьми" или "старшими товарищами". На любое предложение по той или иной сделке они отвечают: "Идея хорошая, но надо посоветоваться со "старшими товарищами". Похоже, круг для них уже замкнулся, и в этом положении (под бдительным оком "старших товарищей") они будут пребывать ровно столько, сколько надо будет их хозяевам, которые рано или поздно, если не убьют их, то, раздев до нитки, выбросят, как собак, на улицу. Жизнь - суровая штука. Она может простить тысячу разных проступков и не простить одного слова правды, за которое надо будет платить до конца жизни. Правда, она - как жаркий костер. Держитесь от него подальше, чтоб не обжечь лицо и руки. В конце концов, вашему Кредитору нужна не горькая правда, а сладкая ложь, или некое промежуточное вещество, в которой он должен разглядеть надежду - не более того. Не забывайте: с одной стороны, вы связали себя кабальными обязательствами, с другой стороны, вы связали его и держите на коротком поводке, как злую собаку. Пусть это выглядит карикатурно, и, как карикатура, вызвало у вас улыбку, но подумайте, разве лучше будет, если в образе пса на поводке будете вы? Выбор за вами.



Отвез 200 тыс. Кузнецову. Посчитал долги и от ужаса взялся за голову: как их отдавать? Весь вечер пил. Едва добрался до дома. На ночь выпил три бутылки минеральной воды - говорят, хорошее средство от головной боли утром. Я знаю, почему мы много пьем. Мы не знаем, как жить. Все, что нам предлагают - вздор".



16. 04. 2007. Правило десятое - экономьте время. Помните: время - это ваш капитал, не разбрасывайтесь им, не будьте транжирой. Используйте его с пользой, в первую очередь, для себя и для своих близких, и только во вторую очередь - для всех остальных. Для экономии времени ваша работа должна обрести системный характер со строгим регламентом, графиком и очередностью в выполнении той или иной операции. Если всего этого нет, учитесь у других. За двадцать лет реформ в России уже сформировался целый класс успешных бизнесменов, сумевших встроить собственный бизнес в архитектуру экономики государства. Словом, есть у кого поучиться. Но в любом случае лучшая учеба - практика. Навыки и умение лучше укрепляются в сознании, если до всего доходишь своим умом, все делаешь своими руками. Время для Кредитора должно быть дозированным и встроенным в систему - всему свое место. Если они вам говорят "Есть хорошая идея. Надо встретиться", не верьте - никакой идеи у них нет, но есть необходимость встретиться, чтобы еще раз промыть вам голову. Помните - Кредитор всегда испытывает необходимость быть рядом с вами, знать, что вы сейчас делаете, с кем ведете переговоры, какие документы подписываете, во что одеты, что едите и как часто общаетесь с ватерклозетом. Идеальный, по его мнению, вариант работы с вами - посадить в вашем кабинете доверенное лицо, в функции которого входило бы слушать вас, читать документы и, выпучив глаза, дышать вам в затылок, когда вы подписываете платежные поручения и чеки. Постарайтесь не довести свои отношения с Кредитором до столь вопиющей нелепости. В противном случае вам придется объясняться с его посыльными, говорить о своих планах, давать комментарии по бизнесу, в котором они разбираются, как свиньи в апельсинах, - словом, тратить на них время, точнее, убивать время - единственное, что имеет цену, пока вы живы. Надо ли это "единственное" использовать так бездумно? Ваш кабинет - это ваша рабочая лаборатория. Присутствие в нем вашего недоброжелателя, да и вообще кого бы то ни было, будет постоянно мешать ходу мыслей, отвлекать вас, переводить внимание на лишнее, второстепенное, на тот сор, который будет выметать из пустого черепа человек, приставленный к вам в качестве надзирателя. Хорошо еще, если вы быстро рассчитаетесь. А если нет? Всему на свете есть предел. Нет предела только абсурду. Один из бизнесменов, по неосмотрительности оказавшейся в таких обстоятельствах, рассказывал мне, что жизнь его в те дни превратилась в нескончаемую пытку. Его Кредитор послал к нему отмороженных негодяев, уверив тех в том, что деньги у должника есть, и надо сделать все, чтобы он захотел их отдать. Захочет, добавил он, найдет деньги быстро. Таким провокационным способом был обеспечен жесткий прессинг. О бизнесе, рассказывал он, тогда не могло быть и речи. Я занимался только тем, что звонил всем подряд и просил взаймы. С утра до позднего вечера. В десяток банков обратился за потребительскими кредитами - все дружно отказали, сначала один, а за ним автоматически - все остальные. Было болезненное ощущение полного отторжения от мира. Люди, словно сговорившись, на все просьбы отвечали отказом. Мои должники перестали отвечать на звонки. От меня поочередно ушли все - секретарь, бухгалтер, менеджеры. Домашние смотрели на меня, как на прокаженного - жалея и презирая. Так прошло семь дней. На восьмой - явился Его Величество Кредитор. В ярости, что у его посыльных ничего не получается, он бросился на меня с кулаками. Голова гудела от боли, но я слышал, как, грязно матерясь, он говорил, что у него возникли проблемы с банками, что они слали ему претензии, грозили судом, и виноват во всем этом был, конечно, я. Уходя, он сказал, что если не будет денег в ближайшие два дня, он закатает меня в асфальт.

К счастью для моего знакомого, Кредитору не пришлось "закатывать" его в "асфальт", а нанятые им вышибалы были избавлены от необходимости исследовать его толстую кишку в поисках спрятанных там денег. Нашелся все-таки один сердобольный человек, который, выслушав его, пригласил к себе, открыл сейф и выдал ему нужную сумму. Пожимая ему на прощанье руку, его спаситель сказал: "Держитесь от этих людей подальше. Жизнь слишком коротка, чтобы тратить ее на них. Семь раз отмерьте, прежде чем брать у таких мерзавцев взаймы".



Вечер с Татьяной. У нее. Я, наверное, ее люблю. Всерьез. Всю ночь говорил ей об этом и просил, чтобы и она сказала мне, что любит меня. Когда я вконец ее достал, она бросилась на меня и трижды почти прокричала: "Люблю. Люблю. Люблю". Сегодня, кстати, у нее был первый урок по вождению. Учитель, закончив урок, предложил ей продолжить его вечером за рюмкой коньяка. "Не надо, - ответила Татьяна. - У меня с "этим" все в порядке". Это комплимент в адрес моего ревнивого эго. Деньги "Апельсину" она бросила, правда, не в лицо, а на сидение автомобиля. Я представил себе, как тот с удивлением посмотрел на нее, не понимая, что черно-белый контраст в искусстве секса может кому-то не нравится. Бывает же такое! Утром перед уходом я вошел в спальню, раскланялся и поцеловал ей руку. По пути в офис чувствовал, как ликует сердце. Воздух нежен, шелковист, можно потрогать, отломить кусочек и держать в ладони, как ледышку, пока не растает. Проезжал через мосты, любовался Москва-рекой - как всегда, спокойная, властная,, надежная. Лучи солнца, проникая в воду, растворяются в фиолетовых глубинах, превращаясь в жидкое, как после плавки, золото. Деревья вдоль берега ошарашили шумной листвой. Казалось, вчера только из крошечных почек торчали маленькие зеленые ростки, а ныне, словно повзрослев за ночь, обложили ветви и крону широкополыми, влажными от росы листьями. В этот день все получалось как нельзя хорошо: я подписал несколько перспективных контрактов, провел несколько платежей, утихомирил кредиторов - словом, день на редкость хороший. Видимо, потому и хороший, что редкий".



3.

На этом месте у меня стали слипаться веки. Я отложил рукопись, отключил ночник и быстро заснул. Проснулся рано от страшного грохота за окном - с крыши сбрасывали остатки заледеневшего снега. Быстро одевшись, я дошел до метро, доехал до станции "Рижская", откуда несколько минут пешком до редакции, расположенной на углу Сущевки и Марьинорощинской. Меня встретила ответственный секретарь журнала - высокая, некрасивая девушка с рыжей копной волос на продолговатой, как эллипс, голове и с фиолетовыми, как нарисованными, глазами. Все звали ее Натали (на французский манер), я (про себя, конечно) звал ее "Мисс Рисунок". В моем восприятии она действительно была не девушкой, а рисунком, который второпях пленэрными красками набросал художник, использовав для этого четыре цвета: фиолетовый - для глаз, красный и желтый - для губ и волос, и голубой - для платья, угловатого в плечах и с неровным подолом чуть ниже колен. Ко мне она относилась предупредительно вежливо, а к рекламным агентам - строго, как классный руководитель к незадачливым школярам, за что те за спиной называли ее "мымрой" и "врединой".

Я сел за стол, включил компьютер и закурил.

- Вам звонил какой-то вульгарный молодой человек, - сказала Натали, прилепив к моему лбу немигающие, как у совы, фиолетовые пятна глаз. - То ли Никон, то ли Никифор, не помню. Сказал, чтобы вы непременно ему позвонили.

- Хорошо. Позвоню, - ответил я.

- Он оставил свой номер, - сказала она. - Вам записать его?

- Не надо. Я знаю, кто это.

- Знаете?

- Да. Это мой старый приятель.

- Старый приятель? Тогда передайте ему, что говорить в столь неподобающем тоне с девушками нельзя. Это не красит молодого человека, в конце концов, это просто вульгарно.

Она вышла, заперев дверь. Я позвонил Нику:

- Что ты наговорил нашей классной даме, Ник?

- Ничего особенного. Пригласил ее на коктейль в ночной клуб.

- Зачем?

- Из баловства. Она хорошенькая?

- Я бы не сказал.

- Тогда пусть сидит дома и играет в куклы. Но это все хрень. Я звонил вот по какому поводу. Тебе сегодня будут звонить из банка "Московский капитал". Банчок маленький, серенький, но денег у него, как у пьяницы махры. В пресс-центре там работает мой приятель Ермоленко Виктор Сергеевич. Я уломал его, чтобы напечатали у вас рекламу, на обложке или развороте, короче, где больше денег. Передай своим боссам, чтоб содрали с них по высшему тарифу и не забудь, главное, спросить свои комиссионные.

- Хорошо, передам, - сказал я. - Но зачем ты это делаешь, Ник?

- Хочу, чтобы ты поменял свой гардероб, - ответил он. - Тряпье, которое ты носишь, годится только на мусорку, в нем только по кабакам и грязным редакциям ходить. Не обижайся, дружище, я ведь из добрых побуждений.

- Да?

- Да. Из самых что ни на есть добрых. Наконец, я не деньги тебе даю, знаю, что это унизительно по штандартам классической морали, по которым ты живешь, а возможность, всего лишь возможность заработать. Рекламный бизнес сейчас, друг мой, - это золотое дно, надо только умело его организовать и со знанием дела вести. Я знаю вашего генерального директора, точнее, директрису. Дура дурехой, она, братец мой, лобковым местом зарабатывала на жизнь, пока не свалялась с двумя оболтусами Зюзинского автосалона. Знаешь, какая у нее кликуха? Ленка-Лобок.

- Откуда ты все это знаешь? - опешив от услышанного, спросил я.

- Служба, - загадочно ответил Ник. - Вашей Леночке (имя генерального директора издательства) тоже в куклы еще надо играть да обслуживать жирных котов в московских отелях, а она - нате вам, пожалуйста! - генеральный директор! Смех! Пойми правильно, баба-руководитель - это нонсенс, если за ее хрупкими плечами не стоит дельный мужик. Согласен?

- Наверное.

- Ладно. Будь. Позвони мне после разговора с Ермоленко.

Из банка позвонили после обеда и спросили тарифную сетку на рекламу. Я сообщил об этом Натали, та - кругом-бегом - к генеральному. Во всех кабинетах редакции загудели, зашелестели, заговорили. Успех! Успех! Какой заказчик! Мечта! Но каков наш редактор? На вид прост, неказист и тих, как Акакий Акакиевич Башмачкин, а на деле? Правду говорят, в тихом болоте... Словом, снарядили агента в банк. Через два часа он явился с цветными буклетами, заявками и договорами. Банк просит обложку и разворот. Договорились аж на сорок тысяч долларов. Ежемесячно. Как? Ежемесячно! Нет! Нет! Не может быть! Так не бывает. Не веришь? Посмотри на документы, глянь, какие красивые печати! А это что за строки? "Прошу выставить счета на оплату". Нет, братцы, это выше моих сил.

Пришла директриса - влажные от восторга глаза, нежный голос, тонкие, хрупкие, словно не из кости, а из фарфора, руки. За ее плечами - "Мисс Рисунок". Она сделала робкий шаг вперед, отлипив от спины лист, на котором была нарисована, и села на стул около директрисы. Глаза уже не мертвенно-фиолетовые, а прямо-таки брызжущие синевой, как у мультипликационного зайчонка, получившего вожделенную морковку.

- Как вам это удалось? - спросила директриса, подписывая договора и счета на оплату. Затем, повернув в сторону открытых дверей головку на фарфоровой шее, крикнула: - Возьмите у меня документы и немедленно отправьте в банк! Вы слышали, немедленно!

Я загляделся на изящный поворот головы и на тонкие линии открытой шеи молодой женщины и подумал: "А ведь такие могут все. Что там зюзинские коммерсанты! Могла бы и повыше взять".

- Я повторю свой вопрос, - еще раз обратилась она ко мне. - Как вам это удалось?

Неизбалованный вниманием женщин, я был немного смущен, возможно, даже покраснел, несмотря на то что всегда был бледен от бессонницы и недоедания., но все-таки пробормотал что-то о своих знакомствах, старых связях и прочем. Выболтав все это, я замолчал, нервно защелкав по клавиатуре компьютера.

- Я хотела бы познакомиться с вашим другом, - сказала директриса, вставая, Рисунок следом. - Можно организовать встречу с ним?

- Конечно, - ответил я. - Я только переговорю с ним.

- Когда?

- Сегодня.

В ответ она одарила меня очаровательной улыбкой, Рисунок - тем же, выявив за акварельными губами бесцветный, как сквозная дыра, рот.

- Давно вы с ним знакомы? - спросила директриса.

- Со студенческих лет.

- Славно. Он тоже журналист?

- Нет.

- А кто он?

- Не знаю.

- То есть?

Она стояла передо мной, точнее сказать, надо мной, зависнув, как подсолнух над чертополохом.

- Вы не знаете, чем он занимается? - допытывалась она, продолжая улыбаться, правда, уже ни "голливудской" фарфоровой улыбкой, а только уголками губ; в глубине прозрачных зрачков промелькнула тень ненавязчивой требовательности Глаза на лице "Мисс Рисунок" снова превратились в мертвенно-фиолетовые, приобретя формы эллипсов, похожих на крашенные пасхальные яйца.

- Представьте себе, нет, - уже спокойно ответил я, смело, снизу вверх, посмотрев на ее удивленное лицо. Эллипс на голове "Мисс Рисунок" превратился в вопросительный знак. - Знаю только, что он занимается деньгами, - добавил я, пытаясь удовлетворить любопытство молодой женщины.

- Банкир?

- Нет. Скорее, финансовый брокер.

- Где он снимает офис? - спросила директриса.

- В Уолл-Стрит на Щербаковке, - отчеканил я.

Меня начал утомлять этот допрос с пристрастием, и чтобы закончить разговор, я сказал, что сегодня же поговорю с Ником по поводу их встречи. Он человек занятой, мотается по разным биржам и банкам, по дюжине встреч в день, но если я очень попрошу, он не откажет.

- Хорошо, - сказала директриса, повернувшись в сторону двери.

Вопросительный знак на треугольных плечах Рисунка приобрел прежнюю форму.

- Да, кстати, - уже в полный голос сказал я, обращаясь к спине директрисы. - Я хотел бы обсудить еще один вопрос.

- Какой? - спросила спина.

- О моих комиссионных. Сколько мне причитается за рекламу банка?

- Пять процентов от привлеченной суммы, - ответила она. - Получите через день-два, как только деньги упадут на наш счет.

Забегая немного вперед, скажу, что деньги я получил и, как обещал, передал просьбу директрисы Нику, на что тот, грязно выругавших, сказал: "Хищная баба. Мало ей зюзинских дурней, она и меня хочет зацепить. Ну и сучка! Ответь, что я уехал далеко, на острова Новой Гвинеи. Вернусь - потолкуем. Годится?"



4.

"17. 04. 2007. Правило одиннадцатое - не предавайтесь страху. Как вирус в компьютере, страх остановит работу, сотрет в порошок любую идею, превратит в ничто любую инициативу. В массе своей тупые ублюдки, Кредиторы живут, снедаемые желанием видеть вас трясущимся от страха. Страх в данном случае используется как инструмент для востребования долга, и чем дольше вы не возвращаете долги, тем чаще он используется. Кредитор и его опричники время от времени переходят на язык угроз, обещая вам, что свою жизнь вы закончите в инвалидной коляске или вам отобьют голову так, что вы навсегда пропишитесь в психиатрической клинике. Твердолобый вымогатель проявляет здесь редкостную склонность к образному мышлению. Он обещает вам отстрелить ягодицу, отрезать ухо, выколоть глаз, отпилить ногу, - словом, пойдет на все тяжкие, чтобы заставить вас отнестись к его требованиям, как минимум, с уважением. На эти панегирики отвечайте, что он не прав, вы его искренне уважаете и что Кредитору не следует тратить свое бесценное время на столь одиозные мероприятия, как отстрел ягодиц и обряд обрезания. Можете добавить, кстати, что из больницы или из морга вы звонить ему, пожалуй, не сможете, и о деньгах надо будет забыть. Во всяком случае, на время, пока вы не поправите здоровье или не воскреснете в Царстве Небесном, откуда отправите ему копию платежного поручения. Старайтесь шутить, но в меру и без иронии, чтобы он не понял, что вы его просто дурачите. И если в его голове ни одна извилина, а хотя бы, как минимум, две, он оценит вашу шутку, тем более что вы даете ему понять, что шутите затем лишь, чтобы смягчить отношения, сделать их хоть на толику дружескими. Чаще всего такие шутки приводят к искомым результатам. Кредитор начинает смеяться - хороший признак, он расслабился, и если так, то вам остается только вовремя попросить еще отсрочку. Он даст. Хотя, доложу вам, через нескольку минут он будет думать, что вы - "еще та каналья", и в очередной раз оставили его в дураках. Как бы то ни было, вы добились того, что на шахматном языке называют "приобретением темпа", то есть получили время для продолжения работы. С другой стороны, вы дали ему понять, что "наводить жуть" - дело непродуктивное, поскольку за этим могут последовать "звонки из морга", которые никоим образом не входят в его планы. Впрочем, среди посыльных Кредитора встречаются такие, которых не проймешь никакой словесной эквилибристикой. На все ваши предложения они отвечают односложным "А мне по...". Как вести себя с ними? Да никак. Представьте его в образе мастурбирующей обезьяны, зачарованно любующейся своим членом. Одной рукой он мастурбирует, а другой звонит вам, чтобы констатировать, как несомненный факт, наличие у него полового органа. Ответьте, что вы не сомневаетесь, что этот орган у него есть. Более того, вы желаете ему, чтобы у него появился еще один с обрезанной крайней плотью отросток, чтобы мастурбировать используя в этом случае обе руки. Понятно, что его это может оскорбить - здесь вы превышаете меру необходимой обороны. Но что делать? Дать право выблядку с двучленом в промежности раз за разом насиловать ваш слух? Не надо.

Не бойтесь идти на обострение отношений, если в противном случае вы можете оказаться в положение подневольного раба. Между двух зол не выбирают. В конце концов, не надо забывать, что обострение отношений не выгодно, в первую очередь, им, поскольку деньги должны вы, и если завтра, ссылаясь на форс-мажорные обстоятельства, вы откажетесь от выплаты долгов, то Кредитор расценит это как свою, подчеркиваю, свою неудачу, а мастурбирующая обезьяна лишиться порции халявных бобов. В том дешевом спектакле, который волею судьбы вам приходится играть, главная роль - ваша. Рассматривайте это как преимущество, как "приобретенный темп", теряя который вы оказываетесь в роли жертвы для заклания. Всегда помните: страх горю не помощник. Да и вообще это разные вещи: горе надо переживать, а страх сбрасывать с себя, как грязную одежду.

На сегодня все.



18. 04. 2007. Правило двенадцатое. Никогда не думайте о погашении долгов исключительно живыми деньгами - существуют тысячи других способов. Услуги, связи, помощь в организации товарных поставок и выгодных кредитов - это лишь маленькая толика из бездны имеющихся у вас возможностей. Случай из моей практики. Я одолжил у Н. пятьдесят тысяч долларов и к обозначенному сроку понял, что не смогу погасить долг. Началась, как водиться, головомойка. Н. ежедневно звонил и гнусавил на предмет "порядочности" и прочей чуши. Я выпросил у него небольшую отсрочку, но и это не помогло - денег не было. Н. взбесился, стал угрожать судом, мало того, пообещал опубликовать обо мне информацию в Интернете на сайтах со списками злостных должников. Честно говоря, на суд мне было наплевать, а на Интернет - увы, нет. В нем, как в нирване, зависает сейчас едва ли не половина моих знакомых. По большому счету, они такие же ублюдки, как Н., но ведь надо с кем-то работать! Не всех же послать в Тмутаракань, а потом маяться в поисках нужных знакомств и связей. В конце концов, уж что-что, а такие связи на земле не валяются, их нарабатывают годами, тратя на эту бузу кучу времени, энергию и деньги. Да, деньги. Сейчас все имеет свой финансовый эквивалент, все покупается и продается. Ничего нового, понятное дело, я не говорю. Хочу (не более того) только подчеркнуть, что в разное время были и будут разные "индикаторы продажности", то есть человек, торгующий товаром, услугами, связями, обретает стоимость, и вследствие этого сам становится предметом торга. Одним словом, если вы чем-то (или кем-то) торгуете, то торгуют и вами. Ничего не попишешь. В советское время нужные связи покупались за ломаные гроши, сегодня за те же связи отваливают миллионы. Это ни мотовство и ни безумие, а одно из свойств нового времени, которое, как в помойную яму, свалилось в рынок.

Но продолжу о случае с Н. Он, по-прежнему, метал в меня молнии и брызгал ядовитой кредиторской слюной. За несколько дней общения я узнал, чем больна его бабушка, где отдыхает его жена, что отец его лечится от инсульта, а троюродный дед страдает недержанием мочи. Мне это порядком надоело, и я предложил ему знакомство с одним высокопоставленным лицом, с помощью которого он быстро заработал около миллиона долларов. По крайней мере, эту цифру назвал он. Соврал, конечно, - заработал, как минимум, в пять раз больше. Но для меня это не имело значения, поскольку главную задачу я решил. Н. объявил мне, что долг можно считать погашенным, более того, он не прочь продолжать со мной сотрудничать. Я сказал, что хочу получить свою долговую расписку, на что он сказал: "Нет проблем". Мы встретились с ним у нотариальной конторы, где два месяца назад оформляли долговое обязательство. Пока он мне что-то гнусавил о "планах на будущее", я рвал на мелкие куски долговую расписку и бросал их в урну. Он глядел на меня заискивающими глазами, и вдруг неожиданно для меня сказал:

- Ник, прости меня, пожалуйста.

- За что?

- За то, что позволил себе лишнее.

- Забудь, - ответил я.

- Спасибо, ты благородный человек.

- Ммда... - ответил я.

Глупо, конечно. Но как ему еще ответить? Что вообще говорить в таких случаях людям, которым оскорбить должника - раз плюнуть, а затем так же просто, как плюнуть еще раз, извиниться перед ним?



Н. буравил меня глазами, умоляя, чтобы я открыл карты, чтобы дал ему (теперь уже бесплатно) еще связи с людьми, которые так легко делают деньги. Я пообещал, но ничего не сделал. После этой встречи он звонил еще несколько раз. Я не отвечал. Кроме того, я сделал все, чтобы та связь, которая вывела его на нужных людей, перестала функционировать. Дело в том, что, рекомендуя его, я давал гарантию, что он будет паинькой, а если - нет, то ответственность за его действия должна была лечь на меня. Степень риска была не высокой, Н. все-таки был деловым человеком, но мало ли что могло произойти в будущем? И на старуху бывает проруха, и самые опытные люди допускают промахи. Словом, я не хотел, чтобы через какое-то время мне позвонили и сказали: "Твой прокололся". Ну, его к свиньям! Нет, нет, я, конечно, не обиделся, и, разумеется, не мстил Н., но выводы свои сделал, когда он стал учить меня "порядочности" и угрожал судом и Интернетом. В отношениях "кредитор - должник" есть, на мой взгляд, грань, которую ни одна из сторон не должна переступать. Где эта грань - ведать не ведаю. Каждый должен видеть ее сам. Н. перешел ее, когда стал костерить меня словами из тюремного жаргона, обнаружив хорошее знание русского нелитературного языка. После этих спичей я лично испытываю одно желание - пойти в туалет и с мылом вымыть лицо и уши. В финансовом мире нет и, вероятно, не может быть морали, но должен быть хотя бы этикет.

В другом случае, который я изложу немного подробнее, было еще круче. Экзальтированный Кредитор поднял такой шум, что его услышали на самой Лубянке. Пришли двое, сунули мне под нос красные книжки - читай и плачь. Приветственный ритуал был выполнен так быстро, что я, как не вытягивал нос, ничего, кроме слова "контрразведка", не успел прочитать. Удивлению моему не было границ. Я, конечно, знал, что сейчас долгами занимаются все - без исключений, которые в данном случае не подтверждают, а утверждают правило. Но ко мне контрразведчики пришли в первый раз. Я хотел промычать что-то вроде "Чем я, собственно...", но, посмотрев на строгие лица гостей, понял, что вопросы здесь будут задавать они. Один из них, уставив на меня водянистые, как у питона, глаза, спросил:

- Ну?

Пока я искал нужные для ответа слова, его напарник прошелся от стены к стене, встряхивая плечами, отчего видно было, как играет под пиджаком мускулатура, а в безукоризненно выглаженных штанах надуваются, как праздничные шары, ягодицы. Затем он сел напротив и исподлобья такими же водянистыми, как у первого, глазами посмотрел на меня. Немая сцена длилась секунду или две. Я чувствовал себя не уютно - лицо покрылось восковой, взывающей к милосердию, бледностью, мелко дрожали пальцы, спина покрылась липким, как у кролика перед неумолимым взглядом питона, жалким потом. Я опустил голову и бескровными от страха губами прошептал:

- Что ну?

- Когда долги отдашь?

- Кому?

- Мармышкину.

В разгоряченной от страха и ужаса голове моей быстро пронеслось: "Мармышкин, Мартышкин, Пустышкин, Кубышкин, Ватрушкин.... Тьфу ты, господи! Хоть убей, не могу вспомнить".

- Простите, не помню, кто это, господа? - понемногу приходя в себя, спросил я. - Как называется его фирма?

- Ха! Они не помнют! - криво усмехнувшись, воскликнул мускулистый

Через минуту выяснилось следующее. Два-три месяца назад я от имени своей фирмы дал гарантию на оплату дизельного топлива, которое поставлял Мармышкин в адрес одной фирмы, где директором был один из моих партнеров. Но случилось непредвиденное. Мой партнер попал в автокатастрофу, поломал два ребра и тазобедренную кость, вследствие чего не отвечал на отчаянные звонки Мармышкина, требовавшего оплату за отгруженную продукцию. За время, пока мой партнер лечил свою тазобедренную кость, Мармышкин выиграл арбитражный суд, обратился в прокуратуру, в Управления внутренних дел всех уровней, в Конституционный суд и в газету "Завтра".

Изложив мне все это, контрразведчики положили на мой стол копию гарантийного письма и, злорадно усмехаясь, спросили:

- Ваше письмо?

Крыть было нечем.

- Да, - ответил я.

Мускулистый хрустнул пальцами, отчего на моем столе подпрыгнула зеленая, как лягушка, настольная лампа, сверху на стол посыпалась какая-то белая труха.

- Как платить будем? - спросил первый.

- Молча, - ответил я, добавив: - Ответьте, пожалуйста, только на один вопрос: почему Мармышкин всюду пишет?

- А пес его знает, - ответил первый контрразведчик.

- Писучий мужик, вот и пишет, - добавил второй.

- Вот что, уважаемый, - сказал первый контрразведчик, положив на мой стол руку, по набитым костяшкам которой можно было легко догадаться, для каких целей она используется, - ты нам зубы не заговаривай. Мы пришли не байки твои слушать. Мы, как видишь, не гнем пальцы, не угрожаем тебе. Правильно?

- Да.

- Мы на тебя не орем, не тычем тебя головой об стол. Так?

- Так.

- Мы знаем, что прямого долга перед Мармышкиным у тебя нет, и поэтому ведем себя корректно. Правильно?

- Да.

В эту минуту мускулистый встал, подошел ко мне и остановился, играя мышцами, справа от меня. Забавный был человечик. По его телу (видно было и сквозь одежду) бегали всякого рода шишки, вздутия и пупырышки, он не просто играл мускулами, а (очень точное слово) "бряцал" ими. Таких сейчас называют "качками". У меня лично эти безоглядно влюбленные в свое тело люди чаще всего вызывают смех. Впрочем, в эту минуту мне было не до смеха. Я по-настоящему струсил.

- Вы бы сели, - просипел я, повернувшись к нему.

Именно просипел, поскольку слова эти, произведенные оконеченевшим от страха горлом и помертвевшим языком, натурально, не могли обрести звучание. Гласные звуки застряли в горле, как бывает, когда съешь полтонны мороженого, а согласные, не получив для звучания достаточной дозы воздуха, сквозили сквозь зубы свистящим, как у змеи, сипом. "Осип осип, Архип охрип", - зачем-то вспомнил я и, глупо улыбнувшись, посмотрел на первого контрразведчика. Тот между тем продолжал:

- Словом, на все про все, господин хороший, даем тебе три дня на расчеты. Посмотри на календарь, сейчас вторник, мы придем к тебе еще раз в конце четверга, и если ты к этому времени не рассчитаешься, молись всем богам. Ясно?

- Исчерпывающе - ответил я, радуясь в душе, что встреча подходит к концу.

Честно говоря, я всегда радуюсь, когда эти ублюдки уходят. Первый контрразведчик ушел крадущейся (печать профессии) походкой, второй - вихляя накаченным, как баскетбольный мяч, женским задом. После них в кабинете остался стойкий запах оружейного масла вперемешку с запахами спортзала и грязных памперсов. Я настежь открыл окно - свежий весенний воздух наполнил кабинет. Я легко задышал. С языка слетали слова, причем одни и те же: "Мармышкин, Мартышкин, Пампушкин, Татушкин, Побирушкин, Кубышкин... Черт! Надо бы ему позвонить".

Полистав записную книжку, я нашел его телефон и покатился со смеху. Мармышкина звали (как бы вы думали?) Брониславом Теодоровичем. Фамилия глупая, зато имя - броня!

Я набрал его номер, представился и спросил, сколько ему задолжал мой приятель.

- Четыреста двадцать три тысячи рублей сорок девять копеек, - отчеканил тот голосом хорошо подготовившего урок школьника.

- Как это вы, - проговорил я, - хорошо все запомнили. До копейки. У вас, Бронислав Теодорович, видно, хорошая память на цифры. Видать, в школе по арифметике была пятерка.

- Круглая, - добавил он.

- Понятно, что не квадратная, - сказал я, притворно вздохнул и спросил: - Как идет бизнес?

- Вашими молитвами.

- Что? Какими еще молитвами?

- Рассчитайтесь со мной, и все будет в порядке, - не слушая меня, продолжал чеканить Мармышкин.

- Но ведь есть и другие способы взаиморасчетов.

- Какие?

- Ну, например, организовать переработку нефти. Вы ведь занимаетесь этим?

- Пробую, но ничего не получается.

- Почему?

- Не пущают.

- А если я сделаю вам протекцию?

- Куда?

- На Лобненский нефтезавод.

- Это к Сашке Блинову, что ли?

- К Сашке, к Сашке, - сказал я, донельзя довольный, что диалог с Мармышкиным пошел в нужном для меня ключе. - Позвоните ему. Скажите, что вы от меня. Ручаюсь, что не откажет.

- А если откажет?

- Не откажет.

- А все-таки?

- Не спрашивайте ничего, Бронислав Теодорович, - перейдя на просительный, мягкий баритон, сказал я. - Позвоните Блинову.

- Хорошо, - согласился он.

Не знаю, что было дальше у Мармышкина с Блиновым. Он мне не перезвонил. Кстати, кредиторы в таких случаях никогда не перезванивают. Они считают, что наши предложения (мы ведь им должны) не заслуживают благодарности, даже если они идут им на пользу. В случае с Мармышкиным я, вероятно, мог считать себя оскорбленным, если бы не относился к нему и подобным ему с изрядной долей цинизма. Впрочем, как бы то ни было, но к концу четверга контрразведчики ко мне не пришли. Путем несложных рассуждений я понял, что дела у Мармышкина в Лобне пошли на лад.

Через месяц, покончив с тазобедренной костью, вышел из больницы мой партнер и провел по своим долгам все расчеты. Вот тебе и Мармышкин! Что же касается контрразведчиков, доложу вам, что при одном воспоминании о них в моем кабинете пахнет спортзалом и вонючими памперсами. Беда. Беда. Не знаю, как от этого избавиться.



Кузнецов уехал вышибать долги у сургутских нефтяников. Самуил молчит. Обиделся, что не воспользовался его связями в самарском деле. Убили банкира Энгельгардта. Как всегда, у подъезда собственного дома пулей в грудь и контрольным выстрелом в голову. В ближнем к банку кругу ходил слух, что он педофил. Я несколько раз встречался с ним - сорокалетний крупный самец, розовые, как у деревенской девушки, щеки, глаза навыкате и толстые красные губы. В пользу увлечения им педофилией приводились следующие аргументы: холост, не имеет любовниц (любовников), под попечительством банка находятся несколько московских школ, где он бывал и трепал подростков за щеки, выкатывая глаза так, что, казалось, они вот-вот выпадут из глазниц. Если то, что о нем говорят, правда, то поделом ему. А если нет, то, конечно, жаль, в конце концов, сезон охоты на банкиров слишком затянулся, превратившись в бесконечную, несезонную забаву. Говорят, что со смертью каждого человека умирает целая эпоха. В данном случае - эпоха Энгельгардта. Педофила? Или больного импотенцией человека, который крал деньги и помогал детям, подобно герою из фильма "Берегись автомобиля!"? Где здесь правда? Надо спросить у генерал-ищейки Кузнецова. Он все знает.



Ночь провел с Татьяной. Утром она вышла из спальни в одной сорочке - голубой, словно вытканной умелым мастером из утреннего неба.

- Ты была сегодня прелестна, - сказал я.

- И ты тоже, - ответила она".



19. 05. 2007. Правило тринадцатое - сколько бы вам не рассказывал о себе Кредитор, старайтесь узнать о нем больше. Попробуйте наладить контакты с его партнерами, в особенности с его должниками, но еще лучше - с его Кредиторами. Деньги, как кровь, пребывают в постоянном движении по формуле "Кредитор - Должник - Кредитор", и так до бесконечности. На Должнике система дает сбой, движение теряет скорость или меняет направление, поскольку обнаруживается нехватка денег, как в кровеносной системе - недостаток крови. Долговые обязательства подобны комкам сворачивающейся крови, закупоривающим вены. Чем это чревато, объяснять не надо. И тогда уже не Кредитор, как физическое лицо, а сама система начинает выдавливать из вас деньги, чтобы восстановить ритм циркуляции крови в организме. Если деньги безвозвратно крадутся, систему начинает лихорадить, она по-настоящему заболевает, и обычными компрессами ей не помочь - требуется хирургическое вмешательство. Но к вам это не относится. Вы не вор. Вы должник. Вы прикладываете усилия возвратить деньги вместе со штрафными процентами за причиненный ущерб и за потерянную прибыль - этого достаточно, чтобы ваши долги числились в графе "активы" как финансовые средства, на какое-то время выпавшие из системы. И поэтому Кредитор говорит: "У меня есть деньги, они у вас". Позитив здесь в том, что "деньги есть", а негатив в том, что "они у вас" и по какому-то недоразумению на время задержались. В свою очередь, вы можете сказать, что у вас тоже есть деньги, но они у Ивана Ивановича. И он их не возвращает, потому что страдает хроническими запоями или больше жизни любит красивых девушек, и тратит на них так много, что слышно, как трещит по швам бюджет Тамбовской области. И если там из-за нехватки денег срывается посевная, то виноваты все: ваш Кредитор, вы, Иван Иванович и тамбовские красавицы, в которых Иван Иванович вкладывает не только душу, но и деньги. Как видите, деньги никуда не исчезают, а переходят из рук в руки, обретая иное качество и место. В случае с Иваном Ивановичем они воплотились в услуги красавиц, которые использовали их на наряды и квартиры, пополнив оборотный капитал тамбовских бутиков и компаний, торгующих жильем. Таким образом, система ничего не потеряла - потеряли вы и ваш Кредитор, поскольку планировали инвестировать деньги не в красавиц, а в деревообрабатывающую промышленность. Увы, бывает и так. Любовь к женщине сильнее любви к деньгам, впрочем, только не в тех случаях, когда любовь к женщине покупается за деньги.

Нет, нет, я не заговариваюсь. В моей довольно долгой и обширной практике были случаи, о которых можно писать целые романы. Один из моих кредиторов до злополучной встречи со мной женился на хозяйке большого цветочного магазина. Знакомые говорили, что он, образно говоря, "упал в шоколад". Магазин приносил сладкой парочке баснословные прибыли. И не удивительно. Согласитесь, что в действительности в наших душах незыблемо, так это любовь к цветам. Отсюда - постоянный на них спрос: относительно ровный в обычные дни и умопомрачительный, ажиотажный - в праздничные. Знакомый мой (назову его Зелотом, в силу неординарности, которую он продемонстрировал, убедившись, что кредитованные в мою фирму деньги не могут быть возвращены в срок) имел длинные, как у Чапаева, усы, желтые от постоянного курения глаза и лысую цвета яичной скорлупы голову. Так вот этот Зелот до знакомства с хозяйкой цветочного магазина занимался свиноводством. У него было хозяйство в две-три сотни голов где-то под Калугой. Прожорливые (по определению) свиньи не давали ему ни минуты покоя. Зелот денно и нощно носился по области в поисках кормов для своих кровопийц. Он сильно похудел и, вероятно, от постоянного общения со свиньями стал мутировать: у него заострились уши, провалился, приобретя округлую форму, нос, чесались пятки и нестерпимо зудел копчик. Кроме того, он стал много есть, причем без всякого разбора все, что подадут. С поставщиками кормов, вследствие дефицита оборотных средств, Зелот стал рассчитываться свиньями. Поголовье свиней стало редеть, а после того как по всему миру был объявлен "свиной" грипп, спрос на свинину резко упал, и хозяйство стало терпеть убытки. Покупать корма стало не на что, свиньи стали стремительно худеть, кабаны воротили пятачки от тощих и потому непривлекательных (в известном смысле) свиноматок. Зелот рассказывал мне, что у него было два любимчика: молодой кабан Гаврюха и свиноматка с библейским именем Юдифь. Он их любил и холил, держал у себя в теплушке и кормил тем, чем питался сам. В лучшие годы, во время опороса, Юдифь метала поросят десятками. Счастливый Зелот давал им библейские клички: Авраам, Яков, Ной, Хаим, Каин, Авель и так далее. Кстати, одного из них, появившегося на свет с черным завитком хвостика, Зелот назвал Каифой, а другого, пышнотелого, розового с властными глазками - Тиберием, третьего за внимательный не по возрасту и умный взгляд он назвал Джорджем Оруэллом - в знак уважения к автору "Скотского хозяйства". Но то было в лучшие годы. Во время "свиного" гриппа все пошло к черту. Зелот тоскливыми глазами смотрел на Гаврюху и Юдифь, обнаруживая, что "сладкая парочка" не желает спариваться. Что делать? Нажраться желудей и утопиться? Можно. Но что скажут люди?

Как всегда, в критические моменты, когда изголодавшее стадо уже готово было съесть само себя, в небе над головой свиновода Зелота загорелась новая звезда. Звезда Зелота была женщиной уже в годах, но все еще обворожительной и красивой. У нее были большие голубые глаза, аспидно-черные, как у библейской Юдифь (не путайте со свиньей) волосы. Маленький рост женщины компенсировался изяществом фигуры, а бриллиантовое колье на стареющей шее вводило в краску даже видавших виды мужчин. Они встретились в одном из баров на Пушкинской площади. Зелот сидел на высоком стуле перед стойкой бара и, опустив голову, пил какой-то противный коктейль. Женщина сидела рядом за меленьким столиком у стены с намалеванной сюрреалистической чепухой. Опытный взгляд Зелота сразу оценил стоимость бриллиантового колье и нескольких золотых колец с драгоценными камнями, призывно сверкнувшими на длинных пальцах женщины. Он подошел к ее столику и спросил:

- Можно мне вас чем-нибудь угостить?

С этого все и началось. Она была на двадцать лет старше Зелота, но еще моложава и весьма сноровиста в искусстве любви. В перерывах между любовными утехами, когда любовники, тяжело дыша, отваливались друг от друга, Зелот узнал, что его новая знакомая весьма состоятельная женщина, что, кроме цветочного магазина, у нее есть маленький банк и несколько магазинов дамского платья. К утру, старательно исполнив все ее женские прихоти, Зелот рискнул рассказать о себе. К вящему удивлению Зелота ("Ангел! Ангел, ниспосланный мне свыше!"), реакция женщины была спокойной:

- Свиноферму продать, - сказала она, - вырученные деньги вложить в цветы.

Через неделю все было сделано. Свиноферму, правда, не продали, а привлекли инвестиционные деньги для развития хозяйства, создали управляющую компанию, которая приняла у бывшего хозяина все дела, и Зелот превратился в московского денди с хорошим паем в общем бизнесе своей подруги. О свиньях он напрочь забыл, и когда сторож свинофермы позвонил ему и гробовым голосом сообщил: "Хозяин, Гаврюха умер", Зелот, протяжно зевнув, спросил:

- А что Юдифь?

- Места себе не находит, - ответил сторож, - все стадо искусала, никого из кабанов близко к себе не подпускает. Так-то, хозяин. Хоть и свинья, а любит прямо как человек. Мы уже боимся, как бы она от тоски не утопилась.

- Не утопится.

- Как знать. Уж больно сильно переживает она за Гаврюху. Глаза красные, словно бес в нее вселился, визжит во все горло и ничего не жрет. Где же это видано, чтобы свинья ничего не жрала!

- Всякое бывает, - ответил Зелот. - А как новые хозяева?

- Ждем. Говорят, на днях должны быть.

Кстати говоря, обо всем этом Зелот рассказал мне во время нашей встречи в том же баре, где он познакомился со своим ангелом-хранителем. Уже в начале разговора я знал, что попроси я сейчас у него взаймы, он даст. В такого рода прогнозах я почти никогда не ошибаюсь. Не знаю, как и когда у меня появилась эта способность, но стоит мне только заговорить с человеком, посмотреть ему в глаза, задать два-три вопроса, - и я уже знаю, дадут мне взаймы или нет. В разговоре с Зелотом я только намекнул на затруднительное финансовое положение, в котором я оказался, как он резко меня перебил:

- Сколько надо? - спросил он.

Я назвал цифру.

- Завтра получишь, - сказал он. - Я только поговорю со своей. Она у меня сейчас финансовый душеприказчик. Только...

- Давай без "только, - теперь уже перебил его я. - Все будет возвращено точно в срок.

То легкомыслие, с которым мы берем взаймы, не задумываясь о последствиях, давно стало притчей во языцех. Получая займы, я, например, даже не задумываюсь всерьез о том, как я буду их возвращать. Имея богатый опыт в бизнесе, я думаю, что это произойдет как-то само собой - губительная самоуверенность! Я понимаю это, но все-таки, если мне дают деньги, я беру, потому что они мне всегда нужны, нужны именно сейчас, а до времени отдачи займа есть дни, недели, месяцы, когда можно о многом подумать всерьез, провести несколько сделок, нарастить денежную массу и без ущерба для бизнеса и репутации погасить долги. Я не принадлежу к людям, которым для того, чтобы принять решение, надо семь раз отмерить и только потом отрезать. Я принимаю решение сразу, а затем терзаю себя ложным чувством стыда, но не потому, что нарушил чьи-то планы, а потому, что мне не удалось сделать то, что я наметил в тот полумиг, когда убедил себя в том, как я буду возвращать долги. Самоуверенность эта сродни глупости. Это раньше называлось "хлестаковщиной", а сейчас - не знаю как. Правда, я не Хлестаков и арбузы из Парижа не выписываю, кроме того, в отличие от своего литературного предка, я рассчитываюсь по долгам, но уши бессмертного героя великого Гоголя из меня все-таки торчат. Впрочем, как и из многих моих коллег из нашего бизнес-сообщества.

Но продолжу свой рассказ. С Зелотом все вышло - лучше некуда. В день окончания срока кредита он позвонил мне и, услышав, что сегодня денег не будет, промычал в трубку:

- Придумай что-нибудь, Ник, иначе жена меня съест.

- Сочувствую, - ответил я. - Но ничего не могу сделать. Нужно еще два-три дня.

- Раньше никак? - продолжал мычать Зелот.

- Никак, - твердо отвечал я.

- Что же мне сказать жене, Ник? Это ведь ее деньги. Она дала их мне под честное мужское слово.

- Не знаю, друг мой. Постарайся как-то уладить с нею отношения. Два-три дня - это не срок.

- Оно-то так, - продолжал нудить Зелот. - Но наступают мартовские праздники, надо рассчитываться с поставщиками, и, если денег не хватит и она пойдет на займы, то мне не сдобровать. Ты это понимаешь?

- Да, - ответил я. - Но уверяю тебя, в два-три дня я рассчитаюсь.

- А если нет?

- Я это исключаю.

- А если все-таки нет?

Вопрос, который всегда меня ставит в тупик.

- Давай проживем эти два-три дня, - сказал я, - тогда все будет ясно.

- Значит, ты не до конца уверен? - продолжал пытать меня Зелот.

- Уверенным можно быть только... - начал было я, но он меня перебил:

- Перестань, Ник, у тебя сотни богатых друзей, попроси у них взаймы. Неужели не дадут?

- Могут и не дать.

- А ты пробовал?

- Еще нет.

- Так попробуй.

- Хорошо.

Зелот удовлетворенно вздохнул, полагая, вероятно, что дал мне дельный совет и добавил:

- Перезвони мне через пару часов.

- Хорошо, - ответил я.

Он еще что-то мычал по поводу сурового нрава жены. Но я устал и уже его не слушал. Больше всего устаешь от нытья. Запало в память только одна фраза: "Она меня скормит свиньям". Вот это по-настоящему забавно: жена, осердясь, скармливает мужа свиньям. Я уже представлял, как любимчики Зелота, Гаврюха (будь он жив, конечно), Юдифь, Авраам, Яков и Хаим, визжа на всю Калугу, пожирают труп своего бывшего хозяина. Слышно, как они аппетитно и зло хрюкают, истекая тягучей, ядовитой слюной в отместку Зелоту за то, что тот слил их бог знает кому.



Через три дня небо для меня в одно мгновение сузилось, превратившись в заношенный, рваный носок - Зелот пришел ко мне с женой. Пока они поднимались ко мне на лифте, у меня окаменело от страха лицо, я уткнулся в какую-то бумагу и сорок раз прочитал одну и ту же строчку: "Условия ипотечного кредитования "Скотиш-банка". Я прочитал эту строку еще сорок раз, теперь уже справа налево, но когда они вошли, я поднял лицо и понял, что нет худа без добра. Жена Зелота была хорошо сложенная, с красивым волевым лицом женщина, возраст которой определить в точности было невозможно: ей можно было дать как тридцать лет, так и все пятьдесят. Безукоризненное в юности, лицо женщины уже претерпело несколько пластических операций, отчего кожа была стянута к вискам и подбородку. Она была одета в легкое голубое с глубоким вырезом платье, под которым чувствовалось еще подвижное, горячее тело. Она села в кресло и, закинув ногу на ногу, спросила:

- Как дела, красавчик?

Лишь мельком поглядев на нее, я понял для себя, что делает женщину привлекательной вне зависимости от возраста - это глаза и ноги. Если с этим все в порядке, то женщина может флиртовать до скончания века. Жена Зелота сразу смекнула, что произвела на меня впечатление, и поэтому, мотнув милой головкой и бросив на меня победный взгляд, с улыбкой сказала:

- Надо же какой нахал! Посмотри на него, Зелот, он строит мне глазки.

Зелот повернул ко мне красное лицо.

- Ммда... - промычал он. - Он такой. Пофигист.

- Да? - взметнулась жена Зелота. - А он знает, что мы с пофигистами делаем?

- Знает, - буркнул Зелот, у него даже усы покрылись подагрической краснотой. - Но, судя по всему, он все ужу прошел: и Рим, и Крым.

- Протестую! - крикнул я, замахав руками. - Все совсем не так! Я только немного смущен тем, что мой офис, наконец, посетила красивая женщина. Это не комплимент, - добавил я, посмотрев на жену Зелота.

- А что? - спросила она.

- Констатация факта, - сказал я.

- А ваш долг, - спросила она, слегка покраснев, - тоже констатация факта? Или недоразумение?

- Разумеется, это констатация факта, - ответил я. - Чем вы сейчас занимаетесь?

- Не переводите разговор на другую тему.

- Хорошо.

Жена Зелота, уже другая - скрещенные на груди руки, строгое лицо и серьезный взгляд, сделавший ее на полвека старше, - подвинулась к краю кресла и спросила:

- Когда же вы вернете долг? Назовите дату.

- До конца месяца, - ответил я. - Так чем вы все-таки сейчас занимаетесь?

- Почему вам об этом надо знать?

- Не знаю. Может, смогу как-то помочь?

- Ну, что ж, извольте, - ответила она. - Готовимся к празднику, испытывая дефицит финансов для закупки цветов, и ищем подрядчика для строительства новой свинофермы.

Есть связи в этой сфере бизнеса?

- Да, - ответил я. - У меня много друзей в строительном бизнесе. Хотите, прямо сейчас позвоню.

Я набрал номер телефона одного строительного магната, переключив мобильник на громкую связь, изложил суть дела и передал трубку жене Зелота. Выяснилось, что они давно друг друга знают. Дружили. Может быть, любили друг друга. Во всяком случае, он называл ее "ласточкой", а она его "кабанчиком". "Кабанчик" пообещал помочь с подрядной организацией, пригласил к себе. Когда? Да хоть сейчас. На вопрос "Что вы делаете у Ника?" жена Зелота ответила: "Долги вышибаем". "Не надо вышибать, - пробасил в ответ "Кабанчик". - Сам отдаст". Отдаст? Да. Только голову немного поморочит, он это любит. Лицо жены Зелота засветилось от удовольствия. Уходя, она еще раз улыбнулась мне какой-то загадочной улыбкой:

- Считай, что сегодня тебе повезло.

- Наоборот, - ответил я. - Мне сегодня очень не повезло.

Она закатила глазки, пытаясь понять, что бы это значило, и так, с закатанными глазками, переступила порог офиса. Зелот, на секунду остановившись у двери, сказал:

- Однако, ты наглец, Ник. Редкий.

Еще бы!



Отнес 100 тыс. Самуилу - помирились. Занимался обналом. Заработал гроши. Целый день звонили кредиторы. Больше всех - Гизо, обещающий в скором времени меня зарезать.

- Ты еще меня узнаешь, - говорил он с характерным грузинским акцентом. - Я вояка. У меня по локоть руки в крови. Ты думаешь, я хочу крови?

- Думаю, что нет, - отвечал я.

- Тогда почему ты меня катаешь?

Ну и далее все в такой же тональности. Положив трубку, я хотел запеть "Расцветай, под солнцем, Грузия моя-а-а!", но, вспомнив про "кровь", расхотел. Цинизм, цинизм! Мой рок, мое проклятье!"



20. 05. 2007. "Правило четырнадцатое. Самое неприятное - постоянные мысли о смерти. Успокаивая себя, вы говорите: "Вряд ли это произойдет, ведь убить меня - значит расстаться с деньгами. Причем навсегда". Я так говорил Н., на что тот отвечал: "Зато получу моральное удовлетворение". Не верьте в эти отштампованные присказки. Убийство - это не половой акт, человек, лишивший жизни себе подобного, не может испытывать удовлетворение, если, разумеется, он не конченый мерзавец. Правда, среди кредиторов есть как раз и конченые мерзавцы, и тогда опасность получить пулю в затылок становится вполне реальной. Но что с того? Людей убивают повсеместно, и не только за невозвращенные долги. Бизнес - это игра в деньги, игра, в которой обман рассматривается как прием, способ, трюк, с помощью которых одерживается победа. Там, где говорят о "честном бизнесе", во всех случаях имеют в виду честность в соблюдении правил воровского кодекса. Я уже говорил, что этот кодекс узаконен государством. Не буду повторяться. Скажу только, что все это не может не сопрягаться с постоянной опасностью быть убитым. Разумеется, государство не узаконило самосуд, но узаконило условия, из которых он следует. Здесь капкан замыкается, и вам, чтобы избавиться от него, надо отгрызть себе ногу, или ждать, когда придет охотник и выстрелит вам в голову. В любом случае, выбор всегда за вами. Бизнес - это кровопролитная война граждан за средства существования для одних и за сверхприбыли - для других. Ничего не попишешь. С кого за это спросить? С того, кто раскупорил бутылку и выпустил из нее джина, который оказался духом алчи и крови. Каждый из нас, положа руку на сердце, может сказать, что, если бы не долговая кабала, мог бы вести относительно честный бизнес и не бояться за завтрашний день. Но ведь сначала обманули нас! Нормальный человек не бросится в пропасть только из-за того, что он задолжал кому-то две-три тысячи долларов. Он бежит к друзьям и знакомым просить взаймы, возвращает долг, и получает новых кредиторов в лице тех же друзей и знакомых. И так до бесконечности. И когда снежный ком долгов переходит рамки ваших возможностей, становится по-настоящему страшно за свою жизнь, за жизнь родных и близких.

Но прежде чем так сильно испугаться, может быть, есть смысл разобраться из-за чего, собственно, пошел этот сыр-бор, и внимательно понаблюдать за теми, кому из особей человеческого рода это все нужно? Полюбуйтесь, как они входят в офис, испуганно глядя по сторонам, как проходят в переговорную, отвязано болтая толстыми, как переваренные сосиски, ногами. Один из них, развалившись на диване и, взглядом гробовщика смерив вас с головы до ног, спрашивает:

- Гога пришел?

- Нет еще, - лепечите вы. - Звонил. Будет с минуты на минуту.

И, вытянувшись, как лакей в столовой дома Ротшильдов, вы спрашиваете:

-Что будете, господа? Кофе? Чай?

Один из "господ" вытянув нос, как лис, почуявший заячий помет, спросил:

- А пиво есть?

- Есть. Баварское.

- Неси, - скомандовал лис.

Ваш секретарь уже хозяйничает на кухне. Закипает чайник. Лязгает посуда. Звенят ложечки. И вот уже с дымящим подносом она идет в переговорную. "Господин" с лисьей мордой спросит: "Как зовут тебя, кроха?". "Лара", - ответит кроха. Лисья морда, исследовав грудь девушки, громко выдохнет:

- Красивое имя.

- Не жалуюсь, - ответит девушка и отправится на кухню, демонстрируя "господам" упругие икры и овальные выпуклости ягодиц под короткой юбкой. В переговорной, чавкая, хрюкая и чмокая, "господа" стали пить чай, хрустеть печеньем и есть шоколадные конфеты. Кто-то что-то сказал, сочно выматерившись, и, как пиротехнический взрыв, раздался хохот. Но вот, слава богу, пришли "ваши" с Гогой. В переговорной наступила тишина. Через минуту-другую зовут вас. Вы становитесь у двери, опустив голову, - как преступник, готовый молча выслушать приговор "господ".

Первым заговорил гробовщик:

- Сколько тебе времени нужно, чтобы закрыть долги?

- Только называй реальные сроки, - добавила Лисья морда. - Слышь, ты, олух?

- Да, слышу, - едва-едва лопочите вы.

От панического ужаса у вас вспотели даже пятки.

Поднялся галдеж:

- Говори громче, ничего не слышно.

- Ты, что, язык от страха проглотил?

- Вот лярва!

- Уу-аа-уй!

- Брать бабло не боялся, сука, а как отдавать, так поджилки трясутся?

Кто-то из "своих" подходит к вам и, тыча вам в подбородок свиным рылом, хрипит:

- Назови срок. Что дрожишь, как испуганная лошадь?

Набрав в легкие воздуха, вы отважно сообщаете:

- Месяц.

- Месяц? - переспросил Гога.

- Да, - уже в голос отвечаете вы. - Раньше никак не получиться. Простите, господа.

А в голове все смешалось: свиное рыло, лисья морда, волчий профиль Гоги, упругие икры Лары, надменный взгляд гробовщика, чайные чашки, похожие на раздувшихся жаб.... И страх, страх, страх! Что там поджилки и вспотевшие пятки! Вы боитесь, вот-вот самопроизвольно развяжется брючный ремень и штаны упадут, и вы предстанете перед ними в одних трусах. Господи, стыд-то какой! И чтобы это не произошло, вы крепко держитесь за бляху ремня и нижайше просите:

- Можно мне пойти к себе, господа. Много работы.

- Иди, - хрюкает Свиное рыло. - Работай.

- Только не обделайся по дороге, - добавляет Лисья морда.

Стыд, стыд!

В приемной сидит Лара, надув губки и опустив голову на руки. Она все слышала. Она не смотрит на вас. Ей стыдно за вас.



21. 05. 2007. Мне не удалось сформулировать правило четырнадцатое моего кодекса. Моих двадцати семи лет, видно, мало, чтобы сформировать отношение к смерти. Но я вернусь к этому вопросу. А сейчас спать, спать!



22. 05. 2007. Как же все-таки относиться к смерти? Бояться, выкатывая в ужасе глаза? Или спокойно, как стоик, ждать, когда она придет? Чему бывать, тому не миновать? Но мы говорим о насильственной смерти - здесь тоже надо быть стоиком? Зелот рассказывал, как какой-то бандос бил в Государственной Думе одного известного депутата. Он сидел в кресле с выложенным на воротник пиджака щекастым лицом и испуганными глазами смотрел на то, как бандос, известный в криминальном мире под кличкой Гришка Кувалда, раз за разом тычет кулаками его по голове.

- Представляешь, он даже не сопротивлялся, - рассказывал Зелот. - Моргает глазками и молящим голоском просит: "Прости меня, Гриша. Сегодня же все сделаю. Прости, милый! Прости, дорогой мой. Все будет сделано, как ты просишь. Прости, прости...".

- Ну и что? Что он должен был, по-твоему, сделать? - спокойно спросил я.

- Как что! Вызвать охрану, закричать о помощи, возмутиться, швырнуть в него пепельницу, - да мало ли что! Ты ведь знаешь этого депутата - здоров, как молодой бык, ноги, как у слона, живот, как у бегемота, жрет, небось, за шестерых, водку пьет ведрами! Даже сидя в кресле, он был выше Кувалды.

- Страх? - спросил я

- Да, - ответил Зелот. - Панический, склизкий, мерзкий.

- Хм. А что ты там делал? - не без ехидства спросил я.

- Сидел у него в приемной.

- И все это видел?

- Да.

- И ничего не предпринял?

- Нет.

- Почему?

Зелот скосил глаза так, что они стали похожи на два сплетенных круга, и сказал:

- Не мое это дело.

- А чье?

- Полиции.

- Фюить... - просвистел я. - Какой же ты наивный, дружок. Если Кувалда так просто разделывается с депутатом Госдумы, то полиция у него давно уже в кармане.

- Может быть, - пробубнил Зелот, опустив голову. - Я понимаю, что, если бы депутат оказал сопротивление, он, может быть, и трех дней не прожил. Но...нельзя же так низко падать.

Я хотел, было, сказать: "А сам-то, а сам-то каков! Смотришь, как бьют человека, бурлишь и пенишься от возмущения, как вулкан, но не встал с мягкого креслица, не вошел в кабинет, не отдернул Кувалду, не встал в полный рост между палачом и его жертвой! А ныне, посмотрите на меня, вот какой я честный! Какой порядочный! Ан не хватило все-таки духа войти и хотя бы сказать: мол, прекратите это безобразие, иначе сей же час вызову охрану? Нет, конечно. Почему? Да потому что сам сидел и дрожал от страха, как мокрая курица. Не так?". Честное слово, меня прямо-таки подмывало выпалить все это ему в лицо. Но я сдержал себя. Я знаю таких людей. Их много. Время, как колосс-имиджмейкер, лепит их сейчас поточным способом. На словах они - безупречные, мужественные граждане, но стоит только делу дойти до необходимости совершить поступок с небольшой долей риска, они опускают голову и бубнят, как Зелот, не мое это дело. Страх физического насилия естественен и, наверное, поэтому неискореним. Я не думаю, что Иосиф Сталин провел бы свой "победный" 1937-й год, если бы не применял насилие к тем, кого тогда называли "врагами народа". Не думаю, что на карте планеты появились Соединенные Штаты, не используй предки нынешних американцев насилие по отношению к миллионам индейцам. Да что об этом говорить! Даже христианская цивилизация начинается с насилия - с распятия Христа. И ведь ни среди иудеев, ни среди римлян и эллинов не нашлось ни одного мужественного человека, который встал бы на пути процессии от дворца Ирода к Лысой горе, по которой шел Спаситель с крестом на спине, и не бросил в лица его палачам: "Нет, братцы! Не быть этому! Я не дам свершиться этому преступлению!". Увы, ни одного не нашлось. И причиной тому - все тот же страх перед насилием, страх перед смертью. Этот страх вынудил апостола Петра трижды отречься от Христа, а всех остальных - бежать, грохоча окаменевшими гениталиями, по закоулкам Иерусалима и прятаться, прятаться, прятаться, чтобы кара насильственной смерти не настигла и их. И козни дьявола здесь совершенно не причем, поскольку такова природа вещей, природа-матушка сама по себе - первый насильник. Она терпит человека втечение отмерянного ему срока, а потом, изуродовав его лицо и тело, закапывает в землю, чтобы не смердел и не морочил нам головы замечаниями о поправках к некоторым статьям Конституции Евросоюза и бесконечными сетованиями на колики в кишечнике. Прав Зелот, нельзя так низко падать".



23. 05. 2007. "Ничего не получается с четырнадцатым правилом Кодекса. Вчера все мысли по этому поводу перепутал Зелот рассказом о Гришке Кувалде. Сегодня от меня ушла Татьяна. Прощаясь, сказала, что нашла другого. На вопрос "Кто он?" (Ну, что за нелепый вопрос! Какая тебе разница, кто он?) она ответила:

- Мужчина. Работает в Коллегии адвокатов.

Черт! Он еще и адвокат!

Спал голодным волком, глядя в окно с желтой луной, на которую хотелось выть.

Кстати, все думают, что волки воют на луну от голода. Но если так, то какого лешего они воют на нее, нажравшись от пуза? Значит, причина в чем-то другом. Мне как-то рассказывали легенду об одинокой белой волчице. Она была красивой, с шерстью цвета лунной позолоты, независимой и гордой, в одиночку охотилась, бегала своими тропами и никого к себе не подпускала. Волчья стая, орудовавшая в том же лесу, хотела привлечь ее к себе - тщетно. Они выводили ее на злачные места охоты, оставляли ей пищу, звали ее в свои теплые, согретые телами самок, норы, играли перед нею с волчатами, - все бесполезно. Появляясь, как призрак, между деревьев, белая волчица холодно оглядывала стаю и незаметно исчезала. Вожак этой стаи однажды выследил ее и сделал попытку подмять гордую самку под собой, но встретил такое сопротивление, что вернулся в стаю едва живой. С тех пор никто из молодых волков даже не пытался приблизиться к белой волчице. Она стала наводить на них священный ужас, и, увидев ее, они останавливались и печальными глазами смотрели в ее сторону. Легенда гласит, что однажды, когда охотники выследили стаю, и начали отстреливать волков, из лесной чащобы, как белый смерч, выскочила белая волчица и бросилась на палящих из двустволок людей. Одним прыжком она свалила одного из них, прокусила руку другому, третий, не успев перезарядить ружье, бросился от нее в сторону лесной чащи. Стая метнулась в свободное от охотников пространство, и скрылась в лесу. В нескольких километрах от места события волки остановились передохнуть, и тогда вожак сказал:

- Спасибо белой волчице. Она спасла нас от гибели.

И тогда всем, наконец, стало ясно, почему белая волчица появлялась недалеко от места пристанища волков: она приглядывала за ними, и, убеждаясь, что стае не грозит опасность, уходила прочь, растворяясь в белом облаке лунного света.

- Белая волчица оберегала нас, - сказал вожак. - Она была нашим ангелом-хранителем.

После этого белую волчицу больше не видели. Но когда над высокими соснами появлялась луна, всем в стае казалось, что это она - их ангел-хранитель. Она превратилась в луну, думали волки, которая светит нам в темные ночи. Волки поднимали вверх головы и протяжно выли в знак благодарности своему ангелу-хранителю за спасение от смерти в ночь, когда их выследили охотники.


. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .


Не люблю адвокатов!



24. 05. 2007. "Целый день звонил Татьяне. Тишина - ни ответа, ни привета. Принципиальное молчание - это для исключительно тупых. Она права. Но я не только тупой, но еще и настойчивый. К вечеру купил роскошный букет цветов и дорогущую (плевать на деньги!) коробку шоколадных конфет. Поймал такси:

- На Спортивную.

- Пятьсот.

- О, кей.

Пока автомобиль проталкивался сквозь пятиэтажную пробку, похожую на большую свалку подержанных машин, думал, о чем буду говорить. Ничего путного в голову не шло. Любовь подобна четырнадцатому правилу моего кодекса - всюду засада. Откуда, например, взялся этот адвокат? Из Коллегии адвокатов. Пусть так. Но что делала там Татьяна? Ей нужен был адвокат? Зачем? Для защиты чести? Она ее потеряла сто лет назад. Достоинства? Что это вообще такое применительно к женщине? На какую часть тела оно надевается? Вчера был я. Я покупал ей цветы и автомобили (ну, не дурак?), подарил ей домашний телецентр (ну, не больной?) за тридцать тысяч долларов, открыл ей банковский счет (помните тамбовского Ивана Ивановича?) на кругленькую сумму, и вот, на тебе, лошак, благодарность - адвокат! Впрочем, дело не в деньгах - меня мучила ревность. Ведь была же, была же любовь, ласки, танцы и поцелуи - по триста тысяч раз за вечер! Какой же русский не любит красивых женщин с голубыми, как роднички, глазами! Но, выходит, любовь жила только в моем сердце, она же (ах, коварная!) только разыгрывала взаимность, искусно, как опытная вымогательница, опустошая мои банковские счета. Теперь меня, как ненужную вещь, выбрасывают в мусорный ящик, аргументируя это появлением некоего адвоката. Кто он, собственно, такой? Из евреев, на деньгах которых помешались современные бабы? Или тевтонский рыцарь с могучими плечами и накаченным торсом, снимающийся в порнофильмах? Или это мышиный жеребчик, "папик", на современном новоязе, старый, скрипучий комод, который бывает у нее в неделю раз и дарит ей кольцо с бриллиантом на неслыханную даже по нынешним меркам сумму? Вот он, гемороидально растопырив кривые, как турецкие сабли, ноги, садится, хихикая, в кресло, и шепелявит: "Приласкай меня, милая". Нет, это уже предел всему!

Но если это так, пылая от гнева, говорил я себе, то какого беса ты едешь к ней? Что ты хочешь узнать? А что если ее новый избранник - простой русский паренек, который любит ее, как небо и землю, любит и хочет взять ее в супруги, завести с нею семью и жить долго и счастливо, удовольствуясь бутербродом на завтрак и рыбной котлетой на ужин? Что если ей просто надоела твоя шальная жизнь с бесконечными тяжбами с кредиторами, с затяжными переговорами с попрошайками, с постоянной опасностью оказаться за решеткой или в любой час быть убитым наемным киллером? Эти мысли немного притушили гнев. Ревность, свернувшись в клубок, спряталась где-то в поджелудочной железе. Мне стало ее как-то неосознанно жаль, и я поднимался на ее этаж уже с другим чувством: "Ну что ж, ну что ж, умру себе бродягой". Так, кажется, у Есенина?

Татьяна встретила меня как своего. Видно, еще не отвыкла от меня или еще не привыкла к другому. При виде цветов по ее лицу пробежала легкая улыбка.

- Ты все такой же мот? - спросила она.

- Да. И это безнадежно, - ответил я.

- Как работа?

- Все так же.

- Ни минуты покоя?

- Ни секунды.

- Кредиторы?

- Они. И число им легион.

Татьяна внимательно смотрела на меня - все та же и уже не та. Все тот же обнаженный, красиво очерченный дужками бровей голубой взгляд, но с какой-то искринкой отчуждения, таящейся в глубине зрачка.

- Тебе нравится твой новый друг? - спросил я.

- Да, - ответила она, виновата опустив голову. - Не сердись на меня.

- Сколько ему лет?

- Двадцать четыре.

- Русский.

- Да. Почему ты так подробно расспрашиваешь о нем? Хочешь, я познакомлю тебя с ним? Он славный.

- Нет, - ответил я. - Не хочу.

- Ревнуешь? - спросила она.

- Немножко.

- Никогда бы не подумала, - с улыбкой сказала она. - Мне всегда казалось, что тебе это чувство не свойственно.

- Почему?

- Потому что у тебя на уме одно: деньги и еще раз деньги. Причем, деньги заемные. Разве так можно, Ник, все время жить взаймы?

Я встал и молча прошел в прихожую.

- Ты уходишь? - с ноткой беспокойства в голосе спросила она. - Я тебя обидела? Поверь, я не хотела.

Я вышел, не прощаясь, опустошенный, как футбольный мяч, из которого выпустили воздух.

За торцом Татьяниного дома, у входа в грязное кафе, какие-то неряшливо одетые парни затевали ссору. Один из них с огромным, как у Фрунзика Мкртчяна, носом тыкал другого пальцем в грудь и говорил:

- Передай своему другу, что я психую! П-си-ху-ю! Понятно. Передай ему, что Гога ("Опять Гога! Тьфу ты, господи, сколько же их! - подумал я"), слушай сюда, что Гога на него сильно психует. Понятно? Пси-ху-ет!

К полуночи позвонил Зелот:

- Супруга приглашает тебя завтра на ужин. Будем есть Авраама.

- Кого???

- Поросенка. Забыл, что я их всех называю библейскими именами?

- Ах, да!

- И добавила, чтобы ты, красавчик, принес завтра хоть часть долга. Ясно?

- П-и-с-ихует? - спросил я, подражая парню с носом, как у Фрунзика Мкртчяна.

- Угу.



Весь день мерзкий, как грязь на Фортунатовской.



5.

25. 05.2007. Правило пятнадцатое - врите как можно больше, но не завирайтесь. Для вас это - ни то ни се, а для Кредитора - волшебное снадобье. Он проглотит любое дерьмо - лишь бы пахло деньгами. Еще раз говорю: врите, но не завирайтесь. В особенности, если на встречу с Кредитором приглашается кто-то третий. Вот пример. На ужине у Зелотов присутствовал старик, божий одуванчик - седая, под зека, стрижка, старомодный сюртук, манишка, галстук-бабочка с золотой булавкой и узкие, как у стиляг шестидесятых годов прошлого века, брюки, плавно перетекающие в остроносые, как стрелы Робин Гуда, туфли-лодочки. Старика почему-то звали Дема, жена Зелота обращалась к нему на ты, он был здесь своим парнем, и это ему нравилось. Меня прямо-таки шокировала его речь. "У них была проблема с деньгами, - говорил он, обращаясь ко мне и подмигивая при этом оловянным глазком жене Зелота. - То есть с деньгами для новой свинофермы. Спрашивают: "Поможешь, Дема? Всего-то три лимона зелени надо" А Дема им в ответ: "Что ж не помочь? Дема помнит дружбу и ради дружбы любые деньги найдет. Дема такой".

- Почему вы так часто повторяете свое имя? - спросил я, внимательно вглядываясь в его оловянные глаза.

- А чтоб не забыть, - под общий хохот сострил Зелот. - Знаешь, сколько ему лет, Ник? Девяносто! А выглядит мальчиком, глянь, какой красавец! Дай я тебя поцелую, Дема.

Зелот полез к старику целоваться, тот остановил его и, погрозив указательным пальцем, поправил:

- Девяносто один. Дема знает, сколько ему в точности лет. Все путают, а Дема точно знает.

После этого он притянул к себе Зелота и сочно поцеловал его в губы.

В центре стола (гвоздь программы!) лежал хорошо прожаренный Авраам, обложенный овощами, зеленью и фруктами. Из пасти поросенка торчало печеное яблоко. Он смотрел стеклянными зелеными злобными глазами поверх голов сотрапезников, словно хотел сказать: "Ненавижу! Ненавижу всех!"

- Бедный Авраамчик! - притворно вздохнув, сказал Зелот, и поцеловал поросенка в пятачок. - Но не грусти, милый, дойдет очередь и до братиков твоих - всех съедим. Правда, Дема?

- Правда, - ответил Дема.

- А вы любите свинину, Ник? - спросила у меня жена Зелота.

- Обожаю, - ответил я.

Во время трапезы, когда уже изрядно выпили, жена Зелота спросила о долгах. Я сказал (соврал, конечно), что провел несколько финансовых операций с хорошей прибылью, что денег скоро будет много, что я намерен не только рассчитаться с ними, но и предложить им деньги для развития их "свиного дела". Жена Зелота выслушала мою тираду с недоверчивой улыбкой, а затем, обратившись к мужу, спросила:

- Ему можно верить?

- Можно, - ответил Зелот. - Он хоть и враль известный, но деньги у него водятся. И вообще, если он захочет, денег у него будет больше, чем у Демы.

- Заткнись! - перебила Зелота жена. - Дема копил их сто лет, а этот. . .

- Не сто, а девяносто один, - вставил Дема, прожевывая кусок мяса, вырезанный из голени Авраама. - Не прибавляйте, милая, Деме и без того много лет.

- Пусть девяносто один. А этому сколько?

- Этому? - переспросил я, указывая на себя поросячьей ножкой. - Этому двадцать семь. А вам сколько?

- Надо же, уже лыка не вяжет. А ты ему веришь, Дема? - спросила жена Зелота.

- Я? Нет. Брешет, как собака. Дема таких не любит.

Не помню, сколько я к тому времени выпил, но голова гудела, как рельса во время утреннего подъема в лагере, к горлу подкатывала тошнота, хотелось вырвать, но для этого надо было встать, пойти в туалет и, встав на колени перед беде и унитазом, как перед святыми образами, прочесть "Отче наш", и освободить душу. Не тут-то было. Ноги меня не слушали. Я выпил еще какого-то противного ликера, и перед глазами все поплыло. Жена Зелота, растрескавшись на мелкие части, свалилась в кучу под торшером. Нос Зелота, отделившись от лица, вынюхивал что-то в грязной салатнице. Божий одуванчик, Дема, лишившись половины лица, хитро мигал одним глазом, из бритой щеки старика сквозь крошечную дырку текла кровь, застывая, как сбитень, на белой скатерти. "Я с ума схожу! - с ужасом подумал я. - Бежать, бежать, бежать отсюда! Впрочем, куда бежать? Может, я уже умер?".

- Не умрешь, пока долги не отдашь, - голосом жены Зелота проговорила куча под торшером.

Нос Зелота, обнюхав все блюда, ткнулся мне в жилетку и захныкал:

- Ник, милый, погаси долги. Умоляю! Она ж меня свиньям скормит.

- Не скормит, - отважно отвечал я. - Не посмеет.

- Скормит! - уже не хныкал, а захлебываясь, рыдал Зелот. - И на следующий ужин вы будете есть ни Якова, а меня

Я гладил его по голове, пробовал успокоить:

- Перестань, друг мой, она ж все-таки жена тебе - не зверюга какая. Не плачь, пожалуйста, все образуется.

- Ой, Ник, как ты ошибаешься! - волком завыл Зелот. - Зверюга она! Самая что ни на есть настоящая - о когтях и о клыках. Я ее муж. Я ее знаю. Всю. Понятно?

В это время справа от меня появилась жена Зелота и больно укусила меня за мочку уха.

- Что ты делаешь, женщина! - крикнул я. - Опомнись!

- Это за то, чтобы не врал, - ответила она.

Недоеденные останки Авраама заиграли стеклянными глазками, поднатужились и выплюнули в вазу с цветами печеное яблоко.

- Ха! Хрр. . . теперича и я что-нибудь скажу, - заговорил пятачок. - Ник, отдай долги. Хуже будет.

Я уже умолял всех богов покончить с этим кошмаром, пытался вспомнить хоть какую-нибудь молитву - увы, тщетно, ровным счетом ничего не шло в голову. Но, слава богу, всему приходит конец. И когда, до предела ослабев, я готов был упасть на пол, Дема, божий одуванчик, встал во весь рост и, гордо неся на прямых, как у покойника, плечах половину головы, подошел ко мне и, дохнув мне в лицо водочным перегаром, проговорил:

- Дема не любит, когда ему или его друзьям не возвращают долги. Дема наказывает должников.

- Как? - глупо спросил я.

- А вот так! - сказал он и, схватив за заднюю (еще не съеденную) ножку Авраама, с силой опустил полутушу поросенка на мою голову.

У меня потемнело в глазах.

"Матерь Пресвятая Богородица!", - прошептал я, теряя сознание.

Очнулся глубокой ночью. В окно светила тихая луна. На тахте, где я обычно читал или что-то записывал, спал Зелот.

- Зелот, - позвал я.

- Да, - ответил он, просыпаясь.

- Ты меня привез домой?

- Да. Тяжелый ты, Ник. Едва дотащил до лифта.

- Так сильно опьянел?

- Вдребезги.

- Спасибо.

- За что?

- За то, что привез.

- Пожалуйста, - сказал Зелот, и, поворачиваясь на другой бок, добавил: - Ник, давай поспим, через пару часов будет светать. У меня завтра куча дел.

Я коснулся головы, и едва не вскрикнул от боли - чуть выше виска рука нащупала мягкую, размером в небольшую сливу, шишку.

- Что это у меня на голове, Зелот? - спросил я. - Меня кто-то ударил?

- Нет. Это я тебя уронил, когда укладывал в кровать, - ответил Зелот. - Ты ударился об спинку кровати.

- Да?

- Да. Прости, Ник. Тяжелый ты.

- Странно, - после небольшой паузы сказал я. - А мне почему-то кажется, что меня кто-то ударил.

- Это с перепоя, - громко зевнув, ответил Зелот. - Мне тоже, когда напьюсь, такое иногда привидится, что хоть в психушку ложись.

- Бесовщина?

- Вроде того. Правда, точнее, не бесовщина, а сальвадорщина.

- Что?

- Я сказал: сальвадорщина. От имени художника Сальвадора Дали. Этой болезнью сейчас многие страдают: художники, писатели, режиссеры, а с ними и все те, кто потребляет плоды их трудов.

- Ты перегибаешь, Зелот, - слабо пытаясь возразить ему, сказал я. - Это же только искусство, поиск новых форм, стиля, цвета и прочее.

- Да какое же это искусство, Ник? Посмотришь какой-нибудь современный фильм на ночь - обязательно какая-нибудь дьявольщина приснится. Нет, это не искусство, братец. Это, скорее, антиискусство, если сводит с ума и всякая нечисть всюду мерещится. Согласен, Ник?

- Пожалуй, - ответил я, еще раз потрогав зудящую от боли шишку на голове, которая только подтвердила правоту Зелота.

Больше ни капли в рот не возьму.

К черту все!



26.05. 2007. Без правил. Кредиторский день. Звонили Гизо, Самуил, Кузнецов. Я не отвечал. Из принципа. Какого? Да никакого. Не отвечал и все. По телевизору что-то о бюджете говорил президент. У него неординарное лицо - все выдает. Достаточно одного взгляда на бегающие глаза, чтобы понять, что он врет. В России два бюджета - белый и серый. О каком из них вы говорите? Обналом, то есть переводом денег из безналичных в наличные занимаются все. Поголовно. Без всяких исключений. Мне известны фирмы, которые ежедневно обналичивают по сто миллионов рублей. "Распилкой" бюджета занимаются не только крупные и средние компании - бюджет "пилят" в детсадах и школах для глухонемых. Воруют даже в балетных школах. Недавно на взятках поймали нескольких "оборотней в пагонах" в Фонде борьбы с коррупцией. Следствие показало, что поймали мелкую рыбешку, большая рыба благополучно отплыли в спокойную гавань. Это уже не серый бюджет, а черный.

К полудню я ответил на звонок Кузнецова. Он сообщил мне, что сургутских нефтяников ободрали как липку - крепко, используя все ресурсы, поднажали на руководство, и те вернули все, до копейки. Сила солому ломит. Я спросил об убийстве Энгельгардта. За что убили? Правда ли, что был педофилом? Оказывается, нет. Замечен был в темных сделках с недвижимостью, где повел себя не очень честно с подельниками. Что он делал в московских школах? Ваньку валял? Меценатствовал? Нет. Использовал их в виде прикрытия для каких-то, тоже весьма неблаговидных дел. Деньги там ходили ни ахти какие - гроши медные. За это не убивают. А вот в сделках с недвижимостью - настоящие финансовые потоки, там крысятничество не прощают. Найдут ли убийц? Сомневаюсь. Дело это формально будет вестись еще долгие годы, а на самом деле оно уже закрыто: нет человека - нет проблем. Вам не кажется, что мы сползаем в какую-то кровавую яму? Что? Сползаем? Мы уже давно на ее дне. Адью.

Тоска, тоска. . . Ближе к вечеру ответил на звонок Гизо. Он сказал, что хочет вытянуть меня на встречу с измайловскими ворами. Я ответил: не сегодня. А когда? На неделе.

Возвратился домой рано. Лег на тахту. Думал о Татьяне. Несколько встреч мы провели в гостинице "Москва". Однажды оказались в огромном номере-люкс, где, по слухам, гулял сам Лаврентий Берия. Четыре большие комнаты, две спальни, большая зала со сценой, где стоял белый рояль. Яркий свет от больших люстр. Представил себе следующее: Берия сидит на диване перед низким столиком с выпивкой и закуской. Справа и слева - молоденькие актриссочки из Малого театра. Они, уже пьяненькие, смелые, разбитные, берут его под пухлые локти, чмокают в щеку. Усики на лице наркома сжимаются в черную точку - он широко улыбается и, повернувшись к одной из них, говорит:

- Я тэбя обожжаю.

- А меня? А меня? - дергает его за локоть другая, капризно надув губки.

- А тэбя лублю.

Общий смех.

- Какой же ты милый, Лаврентий! - говорит одна, расстегивая ему пуговицы на гимнастерке.

- И скользкий, - говорит другая, положив на плечо всемогущего наркома головку, - из любого положения выкрутится.

- Большевистская школа, - улыбается Берия, разливая в бокалы красное вино.

А на сцене за роялью - сам Дмитрий Шостакович. Ловкие пальцы композитора бегают по клавиатуре, звучит что-то веселое, бодрое, стремительное, как горный ручей, несущий со скалистых круч в низину живую, отливающую серебром, холодную воду.

- Что вам сыграть, красавицы мои? - спрашивает Шостакович. - Что-нибудь из Моцарта? Из Глинки? Шуберта?

- Сыграйте "Лунную" Бетховена, - вскрикнула одна из актриссочек.

- О, нэт, милая, - возражает нарком. - Слишком уныло.

- Бетховен был мрачным падагриком, - говорит, улыбаясь, Шостакович, - потому и писал столь мрачные вещи. Эту сонату надо было назвать ни "Лунной", а "Падагрической".

Дружный смех. Аплодисмент. Шостакович встает и картинно кланяется.

- Сыграйте что-нибудь из Моцарта.

- Что именно?

- Двадцатый концерт для фортепьяно с оркестром.

- Не могу, милая.

- Почему?

- Оркестра нет.

Очередной взрыв смеха.

- А ты большой остряк, Дыма, - говорит сквозь смех Берия. - А я все думал, за что тэбя так лубит Сталин? Тэпер знаю.

Со сценки полилась фортепьянная партия из двадцатого концерта - красивая, нежная, ненавязчивая, простоя и в то же время прекрасная, как жизнь, музыка. Но наркому она не понравилась:

- Э-э, опять унылая, Дыма, - сказал он. - Неужели в твоем рэпэртуаре нет ничего веселого?

- Слушаюсь, товарищ нарком! - отрапортовал Шостакович и заиграл вариации на темы русских народных песен, напевая:


"Я на камушке сижу.
Я топор в руках держу.
Ой, лю, ой, лю-лю,
Я топор в руках держу.

Я топор в руках держу
И капустку тешу.
Ой-лю, ой, лю-лю,
Я капустку тешу.

Я капустку тешу
Да качанистую.
Ой, лю, ой, лю-лю,
Да качанистую".

- А вот это мнэ нравиться, Дыма, - говорит нарком, хлопая в пухлые ладони. - Очень нравиться. А вам, красавицы мои?

Свет в номере медленно гаснет. Шостакович уезжает. Всемогущий Берия засыпает в объятьях двух молоденьких женщин. На Спасской Башне пробили часы. Который сейчас час? Не важно. Какой год? Не имеет значения. Что стало потом с этими женщинами? Их сослали в лагеря? Вряд ли. Скорее, стали известными, любимыми народом, получили звание лауреатов различных государственных премий. Не исключено, что кто-то из женщин, побывавших когда-то в этом номере-люкс, известны и сейчас, и их игрой, их великими талантами восхищаются сегодняшние зрители.

В мое время рояль был безнадежно расстроен. Даже в советское время из-за дороговизны редкие гости снимали этот номер. Вероятно, поэтому по всем комнатам здесь гулял некий мистический дух пустоты, как в доме, который навсегда покинули люди. Во время наших свиданий с Татьяной этот дух пустоты отравлял наши души. Было грустно оттого, что так много было пространства и так мало обычной, житейской, человеческой теплоты. Мы встречались здесь, чтобы убить время, а на самом деле время убивало нас. Но я тогда не думал, что каждая наша встреча - не важно, сколько их было! - это очередной шаг к разлуке, причем не на время, а навсегда. Всемогущий нарком приглашал сюда женщин плотской утехи ради - на одну ночь, он не мог их по-настоящему любить, поскольку на другую ночь приходили другие женщины, а место за роялью занимал другой, возможно, тоже известный композитор. Другого времени или, точнее, больше времени для этих женщин у него не было. Но и для этих женщин, в свою очередь, Лаврентий Берия был никем. Он проводил с ними ночи, дарил им звания, премии, квартиры, дачи, возможно, ссужал их деньгами, а затем исчезал из их жизни навсегда, как вещество, распадающееся на молекулы. Словом, они были квиты. В их отношениях никто не был жертвой, здесь не было победителей и проигравших, потому что не было любви - самого главного, что объединяет мужчину и женщину, и если уж волей судьбы разъединяет, то они расстаются с глубокой болезненной тоской, поселяющейся в глубине сердца.

Я знаю, что оттолкнуло от меня Татьяну. Богатство и роскошь. Они, как антиподы любви, нужны не душе, а телу. Я покупал ее время, наполняя наши отношения деньгами, полагая, что так будет лучше. На самом же деле, деньги выводили плоть на первое место, а душа, задыхаясь от отсутствия подпитки, медленно умирала. Я знаю, что она меня любила, но в глубине души считал, что счастью обладать ею я обязан своему туго набитому деньгами бумажнику. Это и было ошибкой. Любовь - это великая тайна, и деньги не открывают ее, а, наоборот, закрывают. Деньги - это не верно подобранный ключ к двери, за которой спрятана колдовская тайна любви. Женщины понимают это лучше нас, и поэтому, когда они от нас уходят, мы мечемся, мучаемся в поисках ответа на вопрос: "Почему?". А ответ лежит на поверхности".



6.

Дочитав до этого места, я отложил в сторону рукопись и задумался. Честно говоря, я и мысли не допускал, что Ник может быть таким сентиментальным. Взглянув на часы, было около часа ночи, я вышел на балкон, открыл окно и закурил. Шел мелкий дождь, сверкая в полусвете крошечными блестками. Тишина. Ни звука вокруг - только легкий шорох капелек дождя, которые падают вниз, цепляясь за кончики листьев и бельевые веревки. Протяни руку, и эти капельки начнут щекотать кожу, инкрустировать маленькими изумрудинками причудливый рисунок морщин, скрывающих, говорят, какую-то тайну, если можешь читать по ладони. Я не могу. Между тем дождь усиливался, ветер, раскачавший ветки ближней ко мне рябины, бросил в открытое окно целую охапку дождинок. Я вытер лицо и ладони носовым платком, закрыл окно и, едва переступив порог в комнату, услышал, как в дверь несколько раз позвонили. Я открыл дверь - передо мной стоял Ник. У него было бледное лицо, лихорадочно блестели глаза.

- Промок до костей, - сказал он, входя в комнату. - У тебя никого?

- Никого. Проходи. Я напою тебя чаем.

- Не надо. Я на минутку, - сказал он, стараясь не глядеть мне в лицо. - Мне нужна твоя помощь.

- Хорошо, - сказал я. - Я тебя слушаю.

- Надо срочно повидаться с Татьяной, - быстро проговорил он. - Надо поехать на Спортивную. Ты поднимешься наверх и попросишь, чтобы она на минуту вышла. Я буду ждать во дворе.

- Зачем тебе это, Ник? - спросил я, бросив взгляд на трясущиеся руки приятеля. - Что это тебе даст? К тому же, подумай, час поздний, в такое время незнакомцам двери не открывают.

- Не отказывай мне, друг мой, - сказал он, - скажешь, что от меня, она поймет, она выйдет, она обязательно выйдет. Я знаю, она любит меня и ждет, понимаешь, ждет, когда я приду, паду перед нею на колени, попрошу прощенья, покаюсь во всем. Она хорошая, милая, умная, все сразу поймет и простит меня.

- А если у нее сейчас. . . этот. . . ее новый друг? - спросил я.

- Адвакатишко? - с брезгливой гримасой на лице спросил Ник. - Плевать! Она его не любит. Она не может его любить, потому что любит меня. Я знаю, что говорю, друг мой. Ты помнишь то место из моего дневника, где речь идет о Белой Волчице?

- Да.

- Так вот она моя Белая Волчица, она не может бросить меня на произвол судьбы, на отстрел охотникам, егерям и прочему отребью - ведь я еще живой, живой, понимаешь, живой! Быть со мной и оберегать меня - ее святая обязанность. Тем более, когда мне грозит опасность. Какая? Не важно. Я уже давно живу под снайперским прицелом. Помнишь четырнадцатое правило из моего Кодекса? Я застрял в нем, как в вязкой, болотной жиже, потому что любовь и смерть намертво связаны в один узел. Каждый день, выходя из дома, я не знаю, вернусь ли я назад, проживу ли еще день. Когда она была рядом, и в образе Белой Волчицы приглядывала за мной, я не испытывал страха, я знал, что вернусь, потому что она - мой ангел, мое оправдание перед богом, и пока она рядом, со мной ничего не произойдет. Так начертано на скрижалях моей судьбы. Бред? Пусть бред. Но пусть она сама, сама мне это скажет, и тогда пусть происходит все что угодно.

- А если она все-таки не выйдет, Ник? - тихо спросил я. - Что тогда?

- Этого не может быть. . . . Нет. . . Ты не понимаешь. Этого не может быть.

- Почему?

- Потому что не может быть! - не сказал, а почти крикнул он. - Не издевайся надо мной. Пожалуйста! Поедем. Я и так почти каждую ночь езжу туда и стою под ее окнами, как бродячая собака. Скоро завою по-волчьи. Меня тоска ест поедом. Я так больше не могу. Надоело! Надо с этим кончать. Теперь понимаешь?

- Да. Но почему ты сам не поднимешься к ней? Зачем это должен сделать я?

- Я уже пробовал, - ответил Ник. - Она мне не отпирает.

- А мне отопрет?

- Да.

- Почему?

- Потому что ты другой. Ты умеешь говорить. Она послушается тебя. Она, я уверен, выйдет. Хотя бы для того, чтобы положить всему этому конец. Но мне именно это и надо, надо, чтобы она сказала все это мне в лицо. Еще один раз - и все. Поедем, друг мой

- Ладно, - сказал я, потянувшись за курткой. - Поедем. Только пообещай мне одно.

Ник спокойно посмотрел на меня.

- Слушаю тебя.

- Пообещай, что ничего плохого с этой девушкой не произойдет, что ты не закатишь ей истерику, не полезешь в драку с ее новым другом.

Ник внимательно посмотрел на меня и ответил:

- Я еще не совсем свихнулся.

Через несколько минут мы были уже в пути. Ночная Москва, сомкнув в объятья автомобиль Ника, понесла нас сквозь дождь по тяжелой от влаги трассе. Не знаю, о чем тогда думал Ник, но я чувствовал себя прескверно. Разумеется, я искренне хотел помочь ему, но знал, что делаю сейчас глупость. Более того, я был уверен, что мне тоже не откроют дверь - был уже второй час после полуночи. Но случилось обратное. Я поднялся на последний этаж, быстро нашел нужную мне дверь и нажал на кнопку. На женский голос за дверью я сказал, кто я и от кого, и дверь открылась. Передо мной в розовом бархатном, ванном халате стояла высокая красивая блондинка. Она взглянула на меня сонными, по-волчьи, зелеными узкими глазами. Я быстро проговорил, зачем пришел. Она сморщилась, отчего лицо ее стало некрасивым, губы вытянулись в брезгливую гримаску.

- О, господи, что ему еще надо? - сказала она. - Ведь я ему все уже сказала.

В эту минуту дверь из комнаты в прихожую открылась. Вышел мужчина в белой, нароспуск, рубашке, с белым, подвижным лицом. Что удивило - он был необыкновенно чист, словно его только что вымыли и выкрасили свежей, ослепительно белой краской.

- Кто пришел, Тата? - спросил он, вытягивая в мою сторону большой нос, словно пытаясь на запах определить, кто я и зачем явился в столь поздний час.

- Ник с ума сходит, - не глядя на него, сказала девушка. - Вот прислал дружка. Просит, чтобы я вышла к нему.

- Зачем? - спросил мужчина.

Он подошел ко мне и сверху вниз посмотрел на меня. У него было довольно некрасивое лицо - вытянутая вперед челюсть, почти сливающаяся с большим носом, за которым чернели маленькие, немигающие, похожие на волчьи ягоды глаза.

- Тата, позволь мне выйти и поговорить с ними? - спросил он.

- Не надо, - отрезала девушка, и, повернувшись ко мне, добавила: - Вот что, дружок. Передай Нику, что между нами все кончено. Пусть прекратит звонить, писать, торчать у моего подъезда, слать по ночам людей. В ином случае, я буду вынуждена обратиться в милицию.

- Ну, что ты, Таточка? - пробасил мужчина. - Зачем же сразу в милицию? Можно разобраться и по-свойски, по-мужски. Правильно, дружок?

Последняя фраза относилась ко мне.

Он сделал шаг ко мне. Девушка удержала его, схватив маленькими ручками за плечи и ворот рубашки.

- Не стоит, милый, - сказала она.

- Стоит, Тата. Они так и будут ходить, пока им по голове не настучишь. Отойди в сторону! Прошу!

Мужчина еще раз дернулся, халат с плеча девушки сполз к локтю, обнажив грудь с большим, расплывшимся, как родинка, соском.

- Прикройся, глупая, - сказал он. - И пусти меня.

- Нет! Я умоляю тебя, не надо!

- Надо.

- А я говорю, не надо! - громко крикнула девушка. - Пойми, Ник просто дурачок, понимаешь, дурачок! Юродивый, придурок, блаженный! Таких бить - себе дороже. Он в долгах как в шелках. Наворовал кучу денег, и теперь бегает от всех. Но добегается. Я точно знаю, добегается. Его все равно кто-нибудь скоро пристрелит. Ему жить осталось от силы пару месяцев.

Пока она, часто дыша ему в подбородок, все это говорила, мужчина, немного успокоившись, смотрел на меня поверх ее растрепанной головы. Большой нос с набухшими крыльями ноздрей стал еще больше, так что уже не видно было глаз. Он широко открыл рот, показав мне начищенные до блеска, белые, заостренные сверху зубы. Он был похож на молодого самца, который, на запах определив во мне более слабую особь, рвался в бой, чтобы продемонстрировать перед красивой самкой недюжинную силу и храбрость.

- Успокойся, милая, - обратился он к хныкающей растрепанной головке. - Но я был бы премногим обязан тебе, если б ты разрешила мне этому муравью (жест в мою сторону) откусить голову.

- То есть? - глупо промямлил я. - Как это - откусить?

- Молча, - сказал он, клацнув костяшками зубов. - Откушу и выплюну за порог. Затем возьму тебя за холку и спущу по лестнице. Да еще горшок тебе дам, не урони его, когда будешь лететь вниз.

- Горшок? - переспросил я. - Какой горшок?

- Ночной, куда детки ходят по нужде. Понятно?

- Не совсем.

- Какой же ты непонятливый, мужик! Голову сунешь в горшок, чтобы не пачкаться, и пойдешь. Только держи сосуд на вытянутых руках, чтоб не заляпать кровью штаны. Теперь понятно?

Девушка, утопившая лицо в его широкой груди, повернула ко мне заплаканное, уродливое лицо и с какой-то загадочной улыбкой (впрочем, возможно, это мне только показалось) сказала:

- Уходите.

Вероятно, я выглядел довольно глупо - грязные джинсы, мокрые кроссовки с плохо завязанными шнурками, двусмысленная лужа подо мной от натекшей с кроссовок воды, и этот нелепый, но феноменальный в своей наивности вопрос "Как это - откусить?". Даже после того как меня попросили уйти, я почему-то продолжал стоять, отчего белый мужчина, громко захохотав, сказал:

- Тат, а ведь этот, дружок-то, видно, тоже с придурью? Погляди.

Она посмотрела на мои растрепанные волосы и на натекшую лужу подо мной и тоже засмеялась.

- Что вы стоите, чудак? - сквозь смех проговорила она. - Вам, что, еще не все сказали?

- Я сейчас, сейчас. . . . Простите меня, - говорил я, окончательно теряя голову. - Вот только шнурки. . . Шнурки только. . . Можно?

Громкий хохот прозвучал в ответ. Девушка, беззвучно растягивая рот, давилась от смеха, белый мужчина, задрав к потолку огромный нос, гоготал, как стая разгневанных гусаков.

- Что можно, чудик? - спросила девушка. - Какие шнурки?

- Можно я их зашнурую?

- Что?

- Я сказал, что мне шнурок надо завязать?

- Ну и завязывайте. Кто вам мешает? Или вам помочь?

- Нет. Я сам.

Мужчина, приткнувшись к стенке, уже не смеялся, а издавал какие-то нечленораздельные звуки:

- И-а-и-и! Нет, я не могу! Я щас умру от смеха.

Я быстро (мне было не до смеха) зашнуровал кроссовку и сказал:

- Ну, все. Теперь пойду.

- Постойте, - вскрикнула девушка. - А второй?

- Что второй?

- Да второй шнурок. Вы его не завязали.

- Ах, да! Забыл.

Стая гусаков и девушка уже смотрели на меня, как на комика, полными от слез глазами:

- Какой забавный!

- Гусь лапчатый.

"Сам такой", - подумал я, зашнуровывая вторую кроссовку.

- Вы, случайно, не из Театра комедии? - спросила девушка.

- Случайно нет, - ответил я и под очередной взрыв громкого хохота выскочил за дверь.

Я вышел из парадной с пылающим от пережитого стыда лицом и в совершенном неведении: "Что говорить Нику?". Дождь лил как очумелый, расшатывая кроны молодых кленов. Сверкали молнии, освещая прогнившие водостоки, откуда хлестали бурлящие струи грязной воды. Машина Ника, припаркованная у последнего подъезда, стояла с погашенными подфарниками - одиноко и тихо, словно в ее салоне никого не было. Дождь забросал ее желтыми листьями, мокрой щепой и прочим сором. Я открыл дверцу автомобиля и, сев на сидение, сказал:

- Поехали.

Ник сидел, бросив руки на руль, и потухшими глазами смотрел перед собой.

- Она не придет? - спросил он.

- Нет

- Еще что-нибудь?

- Да, - сказал я. - Пригрозила, что если явимся еще, вызовет милицию.

- Даже так? - спросил он.

- Даже так, - ответил я.

Он завел машину, опустил вниз ручник, на лобовом стекле быстро забегали щетки, смывая воду и сор. Несколько минут ехали молча - говорить было не о чем. На повороте с Вернадского на Ленинский он спросил:

- Ты видел его?

- Да.

- Какой он?

- Сытый, чистый, ухоженный, белый. С волчьей мордой.

- Значит, волчица нашла себе пару?

- Да, - ответил я. - Но не надолго.

- Почему?

- Потому что она не волчица.

- А кто?

- Сучка - сказал я, добавив: - И, кстати, про таких легенды не пишут.

- Да? А что про таких пишут?

- Желтую прозу.



7.

"27. 05. 2007. "Приходил Зелот. Выдал ему 20 тыс. в счет долга. Он счастлив. Сказал, что жена с Демой и еще с каким-то евреем собираются продать цветочные магазины. На вырученные от продажи цветочного бизнеса деньги плюс еще какие-то бабки из воровского общака планируют расширить свинокомплекс. Говорит, что спрос на свинину идет врост. И еще новость. Юдифь напрочь забыла своего Гаврюху, и нынче спаривается со всеми подряд. Ждут скорого приплода. Сказал как рублем одарил, что одного из поросят назовет моим именем. Я не против, но есть себя не приду. Убили банкира Дорохова, хозяина "Плэй-банка". На языке завистников, "Плюй-банка". Так точнее. Звонил генералу-ищейке Кузнецову:

- За что?

- Красть надо меньше, - ответил он.

- Но ведь крадут все, - сказал я.

- Крадут, да в меру.

Сказал ему, между прочим, что меня душит долговая удавка. Нужен кредит. Сколько? Я назвал цифру. Он сказал, что не потянет. Да и опасно - допустишь просрочку, долги спишут на каких-нибудь олухов, а нас пристрелят. Что делать? Бороться и искать.

Ездил в Думу к Н. Почти во всех кабинетах заняты торговлей. Н. рассказал случай с подложными документами. По ним было отгружено несколько десятков тысяч тонн мазута. Заказчик вовремя провел оплату, после чего вагоны с документами и мошенниками растворились в воздухе. Возбуждено уголовное дело из серии нераскрываемых. В Думе об этом рассказывают и смеются. Одно из окон кабинета Н. выходит на гостиницу "Москва". Вспомнил Татьяну. Болезненный укол в сердце и тоска, тоска!. . В. посоветовал сменить ее на кого-нибудь. Попробовал - стало еще хуже. На одной тусовке зацепил одну певичку и привез ее к себе. Всю ночь облизывала меня, а к утру стала просить купить ей квартиру на Тверской. Рассказывала о любовных шашнях в верхах. Все знает. Выслушав несколько скабрезных рассказиков, я сказал:

- Содом и Гоморра.

- Что это? - спросила она.

Не гетера - те хоть что-то читали.

В. не прав. Татьяна целовала меня в глаза. Как мать.

Отнес Самуилу 100 тыс. Нервничает. Говорит, что банк торопит провести расчеты до конца мая. Как? Это твои проблемы, Ник. Любишь кататься - люби и саночки возить. Я сказал, что в последнее время только тем и занимаюсь, что вожу саночки. На грош покатался, а вожу на миллион. Гнусный бизнес.

В любом деле есть запевалы. Кстати, Самуил из тех, кто начал отстрел должников. Он это делал еще на ранней стадии реформ, когда такого рода убийства в обществе рассматривались как кощунство. Сейчас на это смотрят сквозь пальцы, потому что общество стало другим. Более того. В некоторых кругах убийство (в тех случаях, когда должников много и каждый из них несет свой груз солидарной ответственности) рассматривают как наиболее эффективное средство воздействия. В конце нашего диалога он меня ошпарил кипятком:

- Имей в виду, Ник, ты попал в эту категорию должников, так что будь умнее, осторожнее и, главное, не расслабляйся. Если в этих кругах примут решение о ликвидации, не поможет и бог.

Вернулся домой с тяжелым сердцем. Снова стал пить.



28. 05. 2007. Правило шестнадцатое - ищите возможности передачи прав требования долгов на тех, кто должен вам. Если ваш должник ведет реальный бизнес, это может сработать в вашу пользу. Если нет, то Кредиторы через некоторое время вернуться к вам, и будут прессинговать уже с удвоенной силой. Взвесьте все. Переговорите со своим должником. Понятно, что он будет против. В качестве Кредитора он хочет видеть вас, поскольку вы с ним ни судитесь, ни шлете к нему известного рода гонцов, ни орете в телефон благим матом, - словом, смиренно сложив на коленках ручки, ждете, когда он проявит добрую волю и рассчитается с вами.

Проходят дни, недели, месяцы, годы, а воз и ныне. . . . Тьфу! Опять заговорил штампами. Но мысль ясна - переуступить долги, преодолев сопротивление должника, для чего надо проявить максимум упрямой дипломатии. Пусть он поймет, что вам стоит оставаться человеком при том грузе долгов, который, как набитый камнями мешок, вы несете. Если в нем еще осталась хоть крупица человечности, он вас поймет и, возможно, возьмет на свои плечи хотя бы часть ваших проблем. В моей практике такие случаи были, но довольно редко. Чаще всего мне отказывали, ссылаясь на трудности, малопродуктивный бизнес, кризис, мошенничество и прочую хрень. Я, конечно, настаивал, грозил арбитражным судом, взывал к той самой человечности - никакого эффекта. В ответ, раздувая щеки и покрываясь красными пятнами ("Вы себе не представляете, как мы вас понимаем!"), бархатным голоском говорили, что искренне сочувствуют, но, увы, ничем сейчас помочь не могут. Едва услышав слово "сочувствуем", я вставал и, не прощаясь, уходил. Для себя я уже давно понял, что сочувствие - это то либеральное дрянцо, которым прикрывают равнодушие или, в лучшем случае, деловую импотенцию. Когда требуется немедленное действие, нужна срочная помощь, слова (не только о сочувствии, а вообще любые слова) звучат как кощунство.

Правило семнадцатое - не делайте новых долгов, пока не погасили старые. Если нельзя иначе, если возникает необходимость брать новые займы, старайтесь делать так, чтобы общее количество кредитов шло на уменьшение. Не важно, что общая сумма долгов при этом может увеличиваться - важно, чтобы шло на убыль количество кредитов. Так выигрывается время, которое вы будете просить ни у десяти кредиторов, а, к примеру, у восьми. Плюс здесь в том, что вы обретаете время, которое тратили на двух оставивших вас в покое кредиторов, поскольку время - ваш главный союзник и лучший партнер".



8.

Жизнь в редакции с деньгами "Московского капитала" приобрела второе дыхание. Активнее стали действовать рекламные агенты, приносившие в редакцию груду рекламных материалов. Журнал стал на несколько страниц толще. Время от времени к нам приходили важные господа, надушенные, в атласных костюмах с цветными галстуками, с золотыми запонками на рукавах белых сорочек и толстыми кольцами на пухлых, как раскормленные, могильные черви, пальцах. Этих людей сейчас можно встретить всюду, и по вальяжной походке и высокомерным лицам узнать, кто они. У меня лично они вызывают странное чувство. Мне иногда кажется, что тело и конечности, помещенные в одежду этих людей, состоят не из твердого материала, а из воздуха - так легко они двигаются, какой-то прыгающей, как девочки, играющие в классики, походкой поднимаются по лестнице, пригнувшись, как ящеры, ныряют в черные щели автомобилей. На их лицах я всегда читаю одно: "Нам хорошо. Мы при деле. При деньгах. Мы не пришли к вам, а снизошли до вас". Они любят, когда им говорят: "Спасибо, что вы есть". В таких случаях их костюмы раздуваются, словно где-то в брюках включается незримый насос, прокачивающий в них струю воздуха, наполняющего блаженством первородства и избранности тело, шею, щеки, глазные яблоки, и они широко, в пол-лица, улыбаются, выпуская из бычьих ноздрей некое отвратное, газообразное вещество.

Директриса и Мисс Рисунок, как правило, встречали их у порога и провожали в большую переговорную. Мисс Рисунок после этого заходила ко мне и на мой вопрос "Кто это?" шепотом отвечала: "Рекламодатели. Ваш знакомый просто волшебник". "Вы думаете, они от него?". "А откуда еще? Разумеется, от него! Очень мы кому нужны!" - отвечала она. По какому-то негласному сговору, я был принят в группу приближенных к руководству редакции, и поэтому со мной можно было теперь говорить обо всем. Например, посплетничать об учредителях, о зюзинских, которые, как звери, почуявшие запах денег, достали нашу Лену до печенок. В конце каждой недели она теперь ходит к ним с отчетами.

- Вы представляете, с отчетами! - возмущалась Натали. - До последнего времени они только и делали, что ругали ее, что журнал плохой, что приносит одни убытки. А сейчас она - пай-девочка, приносящая им денюшку. Но ведь ни один из них палец о палец не ударил, чтобы хоть чем-то помочь!

- Как же, Натали? - слабо возражал я. - Они вкладывают в журнал деньги. Разве этого мало?

- И это все?

- Что же еще они должны делать? Они арендовали нам помещение, купили технику, внесли деньги на выпуск первых номеров. Все остальное мы должны делать сами. Правда, требовать, чтобы журнал с первых номеров стал рентабельным и приносил дивиденды - глупо. Так не бывает.

- Вот именно, - согласилась со мной Натали. - Но попробуйте им это объяснить. Я им все то, что вы мне сказали, вот прямо-таки вашими словами, говорила тысячу раз. Сначала соглашались. Но как только вышел первый номер, посчитали убытки и заныли: мол, что это за журнал! Кому он нужен? Где реклама? Короче, Леночка, ты ввела нас в очередной блуд. И так изо дня в день. Сама все слышала и думала, не примите, конечно, на свой счет, какие мужчины тупые.

Слушая ее, я заметил, как она, прямо на глазах, эволюционирует из "Мисс Рисунок" в женщину - молодую, сильную, злую. Фиолетовые мазки обрели форму живых глаз, три небрежных штриха в середине лица стали маленьким изящным носиком, под которым вместо красной точки обнаружился алый, как пион, маленький ротик. "Вот тебе и сальвадорщина! - подумал я. - Нет, лучше реализм". У нее были мягкие плечи, локотки, полные дразнящим молоком, и большая, вздернутая, как жерло орудия, грудь, данная ей не столько соблазнять, сколько защищаться от "тупых мужчин".

- Лена слабая женщина, - продолжала она. - Вы ее не знаете. Она уступчивая, добрая, всегда готова помочь в трудную минуту. Я знаю это по себе. Вы не представляете, сколько раз она меня выручала, когда мне было трудно. Вы, наверное, знаете уже, что я дважды была замужем?

- Нет. Откуда мне это знать?

- Хм. . . Странно, - сказала она, потупив глазки. - Значит, еще не донесли.

- Наверное.

- Ну, ничего, успеют донести, да еще добавят с три короба. Плевать.

Она посмотрела в сторону, думая о чем-то своем. Я понял, что ее увело немного в сторону, как это часто бывает с экзальтированными женщинами, и напомнил ей, что она хотела что-то еще сказать об учредителях журнала.

- Да, хотела, - сказала она, морща лоб в поисках нужных слов. - Кроме того, хотела попросить вас, чтобы вы нам кое в чем помогли.

- С удовольствием, - ответил я. - В чем?

- Дело в том, что нам надо купить новые компьютеры, старые дрянь, дизайнеры говорят, что на них не добиться нужной цветовой гаммы. Лена уже просила учредителей, чтобы согласились использовать часть прибыли для покупки новых.

- А они?

- А они ей отказали.

- Почему?

- Потому что они жадные мужланы! Вот почему! - крикнула Натали.

Пионовый ротик при этом выбросил к подбородку лепесток нижней губы, голубые глаза вновь приобрели мертвенно-фиолетовый блеск. Она тяжело вздохнула и добавила:

- Знаете, что они ей говорят? Ты, красавица, сначала верни то, что мы в тебя вложили, погаси долги, а потом поговорим о новых компьютерах. То есть она им еще должна! Вы себе это представляете? Представляете этот цинизм, эту тупость?!

Она заплакала, прикладывая к ресницам маленький носовой платок с детским, в виде игрушечного медвежонка, рисунком.

- Все представляю, Натали, - спокойно сказал я. - Но чем же я могу вам помочь?

- Поговорите с ними, - всхлипнув, сказала она.

- То есть?

- Поговорите как мужчина, как редактор, скажите, наконец, что редакции необходимо развиваться, а для этого нужна новая техника.

- Вы думаете, подействует?

- Думаю, да. Уверена, что да. Они знают, что это вашими усилиями дело здесь сдвинулось с мертвой точки. Они вас уважают. Кстати, чтобы не забыть. Лена просила вам передать, что они хотят с вами встретиться. Во время встречи все и скажите. Вы ведь согласитесь с ними встретиться? Да?

- Да, - твердо ответил я, чтобы успокоить ее.

- Хорошо, - сказала она и, вероятно, от перенесенного истерического приступа перешла на скороговорку. - Я была уверена, что вы согласитесь. Битый час вчера уламывала Лену, что надо к вам обратиться. В конце концов, вы не чужой, вы редактор. Она в ответ: мол, он нелюдим и бирюк, и вообще с какой стати он должен вмешиваться в наши отношения. Понимаете, отношения? Смешно. Но, пожалуйста, не обижайтесь на "бирюка", она не со зла, она славная и добрая. Я сказала, что знаю мужчин лучше, дважды замужем была, ну и любовники у меня были. Разных калибров. Словом, "школу жен", ну и любовниц, конечно, я прошла от и до. Я знаю мужчин. Знаю, какие они тупые и подлые. Но наш редактор не такой.

- А какой? - перебил ее я.

- На вас можно положиться, - улыбнулась в ответ она. - В вас есть, как бы это сказать, элемент совести - то, чего нет у массы двуногих мужланов. Даже у самого нормального из них, самого воспитанного - грязная, как половая тряпка, подлая и низкая душонка. У женщины, по ослиной логике мужчин, должны быть тугая попка, упругая грудь и смазливая мордашка. Нет этого всего - пошла вон! Я даже песню одну слышала на эту тему. Хорошая песня. Аранжировка и прочее. А припев такой: если у тебя не смазливая мордашка, иди дальше. Вы понимаете, куда? Ну, разве это не свинство? А ведь песня была хитом сезона!

Быстро все это проговорив, она остановилась и виновато посмотрела на меня:

- Ой, как я разболталась! А вы слушаете.

- Что же мне надо было делать? - спросил я, любуясь ее похорошевшим лицом.

Она положила мне на руку теплую ладонь и, улыбнувшись, сказала:

- Надо было меня остановить.

- Зачем?

- Чтоб не морочила вам голову.

- А вы мне морочили голову? - спросил я.

- Не знаю. Может быть. Но в любом случае, извините меня.

- За что?

Она пожала мне руку и сказала:

- Не важно, за что. Извините, и все. Я сейчас к Лене, пусть звонит этим кровопийцам по поводу вашей встречи.

Вечером этого дня я сообщил Нику о намерении зюзинских встретиться со мной и о назревающем в редакции конфликте между генеральным директором и соучредителями.

- Не придавай этому значения, - сказал Ник. - Зюзинские, конечно, известные жмоты, но и Ленка еще та стерва. Будь осторожнее, дружище. Ты имеешь дело с классическим треугольником: два лапотника и Ленка-Лобок. Она поочередно бывает то с одним, то с другим. Они давно уже грызутся из-за этой сучки.

- Все-то ты, братец, знаешь, - едко сказал я. - Откуда?

- Служба, - ответил он.



9.

"29. 05. 2007. Без правил. 20 тыс. Самуилу. 10 тыс. Гизо. Закрыл задолженность Зелоту. Авгиевы конюшни долгов. Нет сладу. Жизнь - как натянутая струна. Боюсь, вот-вот оборвется. Я сердцем слышу, как она звенит. Тоненько. Только мне слышно. Снова думал о Татьяне. Она знала себе цену, и цена эта была выше той, которую она давала мне. Из этого следует, что любви, в классическом понимании этого слова, не было. Моя самооценка тоже была на порядок выше, то есть мы любили себя больше, чем друг друга. Никто из нас не хотел быть жертвой. Каждый из нас хотел любить, оставаясь при этом собой. Я не пускал ее в свою жизнь, она меня - в свою. Но если я делал это, чтобы уберечь ее от проблем, которые меня мучают, от опасности, грозящей мне почти каждый день, чтобы тень от вороненого крыла угрозы невзначай не коснулась ее, то она - из любви к комфорту. Все у нее значительно проще. Ей было двадцать четыре года. У нее были квартира, машина и высокооплачиваемая работа. Она думала о замужестве, и тогда перед нею выстраивался целый ряд претендентов на вакантное место супруга. Возможно, в общем ряду был и я - высокий, нескладный, недурной собой и добрый, но - слабохарактерный и, главное, ненадежный. Такое качество, как умение делать деньги, она отводит в сторону - в общем ряду претендентов есть парни покруче. Попросту говоря, она выбирала богатого и надежного. Увы, второе качество мне не привили. Я вижу себя в строю с опущенной головой, она, как старшина во время вечерней поверки, проходит мимо, остановив на мне внимательный, слегка удивленный взгляд, и проходит дальше. Я запоминаю этот взгляд. Так на меня почти каждый день смотрит со стены Дама в шляпе со страусовыми перьями. И меня всегда мучает вопрос: кто она? Молодая, блоковская незнакомка? Или дочь разоренного графа, удачно выскочившая замуж за престарелого, знатного и богатого статского советника? Он без ума от юной красавицы, возвратившей ему молодость. Она строга и сдержана. Супруги спят в разных комнатах. Несколько раз старик подходит к ее спальне. Она не отворяет двери, ссылаясь на головную боль. Однажды, став перед нею на колени, он спрашивает, каким он должен быть, чтобы, наконец, понравиться ей, стать для нее настоящим супругом? "Стань таким, каким я хочу тебя видеть" - говорит она.

- Каким? - с спрашивает он, целуя ей руки.

- Милым, домашним, уютным. Будь всегда дома, как верная собачка, и не грусти, когда я буду надолго уходить в ночной Петербург. Жди меня. Сегодня я буду на балу у графа Милорадовича. Я назначила там свидание сразу трем своим обожателям. Вот записка от одного из них: "Не придете - застрелюсь. Поручик Черняховский". А вот записка от самого графа: "Молю бога, придите. Вы - мой ангел. Целую прелестные пальчики. Граф Милорадович". Поручик у меня для баловства, он еще совсем мальчишка, и будет счастлив, если я пройду с ним хотя бы один тур вальса. Но граф? Помилуй, я не могу ему отказать, к вечеру он пришлет за мной экипаж с тройкой лучших лошадей из царской конюшни.

- Хорошо, красавица моя, - говорит он, - ступай, а я займусь счетами.

- Милый! Милый! - восклицает Дама в шляпе со страусовыми перьями. - Как я тебя обожаю!

Она целует его и выбегает к парадной, где ее уже ждет экипаж, присланный графом Милорадовичем. Старый муж ходит по кабинету, представляя себе молодого розовощекого поручика Черняховского. Вот он, пройдя с его женой тур вальса, звякнув шпорой, становится на одно колено, вот ведет ее к некой мадам Оффенбах, старой сводне, познакомившей ее с графом. Расшаркиваясь и низко кланяясь, поручик уходит. Он направляется к группе молодых офицеров и, приблизившись, говорит: "Ох, и хорошенькая, братцы, эта статская советница! Держу пари, через неделю она будет моей". Через неделю поручик Черняховский будет лежать в солдатских окопах с осколочной раной в животе, и стонать от адской боли: "Боже, помогите! Хоть кто-нибудь! Умоляю!". Он оглядывается по сторонам - вокруг только трупы с синими после кровавого боя лицами. А наверху - черное, немилосердное крымское небо, насквозь прошитое горячими молниями. Мимо быстро прошла санитарная бригада, скрывшись от артобстрела под бревенчатым настилом штаба. Это последнее, что перед смертью увидит молодой розовощекий, "совсем мальчишка", поручик Черняховский, и, высвободившись от смертного ужаса, прошепчет напоследок всего несколько слов: "Боже, как же я вас любил!". Через несколько лет Дама в шляпе со страусовыми перьями узнает, что он погиб и что получил за храбрость Георгиевский крест. В какой-нибудь церкви она поставит ему свечу заупокой души, перекрестится на икону с божьим ликом и навсегда забудет о нем. Зато всегда будет помнить графа Милорадовича, который в тот вечер, приняв ее за светскую потаскуху, самым унизительным способом возьмет ее силой. Растрепанная и плачущая от гнева и стыда, глубокой ночью она вернется домой, запрется в своей комнате и проплачет до утра. Старик поднимется на ее этаж, подойдет к ее комнате и постучит в дверь:

- Милая, это я. Что случилось? Почему ты плачешь? Открой мне.

Она не откроет. Некоторое время он еще постоит у двери своей молодой жены, сгорбленный, в унизительной позе обманутого, рогатого мужа, с болью в душе сознавая, что в ее жизни его нет, что он для нее значит не больше, чем столовое серебро. На следующий день, пропустив завтрак, она спуститься к дневному чаю - бледная, некрасивая, стыдливо отводящая в сторону глаза.

- Как прошла ночь? - спросит он. - Ты выглядишь нездоровой. Что-нибудь случилось?

- Ничего, милый, - ответит она, пряча от него глаза и продолжая упорно думать о событиях прошлой ночи. - Все хорошо.

- Все хорошо?

- Да, милый.

- Что ж, дорогая, - скажет он, - ежели все хорошо, то считаю обязательным для себя доложить тебе о том, что я сегодня уезжаю в Москву на полгода. За это время ты должна определиться, остаешься ли ты со мной в законном браке или нет? Захочешь развода, препятствий чинить не буду. Приезжать ко мне не следует. Этот дом я оставляю за тобой, кроме того, я отпишу тебе кредит для безбедной жизни. Ничего с собой не возьму, кроме бумаг и этого портрета.

- Какого портрета? - спросит она.

- Твоего, дорогая.

- Ах, да! "Дама в шляпе со страусовыми перьями"?

- Именно. Сожалею, что не знаю фамилии художника. Талантлив был, шельма.

- Чем же? Мне не нравится этот портрет, я на нем совсем не похожа на себя.

- Может быть. Но ведь не только в этом обнаруживает себя талант настоящего художника. Скопировать смазливое лицо, пожалуй, всякий сможет, а вот открыть душу - это дано далеко не каждому. В особенности, если у женщины с красивым лицом - холодная, черствая, бесчувственная душа.

- Это комплимент? - спросит она.

- Считай, что комплимент.

Старый супруг в этот вечер уедет в Москву. Она останется, довольствуясь общением с экономкой, которая вела дела по большому дому, и перебрасываясь словами с предупредительными лакеями. Злые языки в свете заговорили о позорном инциденте, случившемся с нею в доме Милорадовича. Тем не менее молодую графиню и статскую советницу время от времени, по-прежнему, приглашают на званые обеды, ужины и балы. Читая записки, она рвет их на кусочки и бросает на пол. Она ждет другую записку - от графа Милорадовича. Она считает, что он должен извиниться перед нею, пригласить ее к себе, и, чтобы восстановить ее репутацию в свете, вместе с нею выйти к гостям. Увы, от князя не было ни весточки.

В строгом отшельничестве, безвыездно, терзаясь от ревности и нестерпимых мук любовной лихорадки, она провела месяц. Наконец, не выдержав, она написала ему сама, высказав в длинном письме все, что пережила за время разлуки с ним. Она написала ему, что давно его любит, что простила ему все, что жизнь без него потеряла для нее всякий смысл, что муки, которые она переживает, невыносимы, что она готова сейчас на все - быть его рабыней, прислугой, любовницей, только бы видеть его, слышать его, быть с ним, пусть изредка, но все-таки быть с ним! Посыльный, ранним утром отправленный с письмом к графу, вернулся только поздним вечером. Она распечатала его. Это было ее письмо, где внизу рукою графа Милорадовича было написано всего два слова: "Не будьте дурой". Вот тебе и граф!



30. 05. 2007. Возвращаюсь к четырнадцатому правилу.

Вычитал из В.: "Одно из самых распространенных заблуждений то, что страх перед смертью больше, чем страх перед злом. На самом деле, страх перед злом намного страшнее, поскольку его надо пережить, осмыслить, одолеть, - словом, выстрадать, чтобы жить дальше, держа зло на дистанции, как взбесившегося пса. Спаситель боялся не смерти на кресте (он знал, что через три дня воскреснет), а страданий ("Отче мой, чашу эту мимо пронеси. . ."). Если смерть, согласно Шопенгауэру, можно рассматривать как благо, то зла во благо не бывает, пока его не переживешь".

И еще цитата: "Шопенгауэр нашел бога в воле к жизни. Она - все. Как бог. В этом смысле жизнь человека также ничтожна, как жизнь слепой гусеницы, и также велика, как природа, создавшая человека и природу все тою же волей к жизни. Словом, жизнь - это дар, явившийся результатом величайшего напряжения воли, и если эта воля к жизни была и есть всегда, то смерти нет и не должно быть вообще - ей не может быть места там, где нет ничего, кроме воли к жизни".

Ничего толком не понял, но стало немного легче.

До этого звонил Самуил. Трубка сотрясалась от рыданий:

- Ник, умоляю, на колени перед тобой становлюсь, сделай что-нибудь! У меня дом, жена, четверо детей. Нам не простят наших долгов. После меня они придут за тобой. Мы - не жильцы на этом свете.

- Да, что же они, не люди, что ли? - спросил я.

- Конечно, нет.

- А кто? Кто они, Самуил?

- Свиньи, - ответил он и отключил телефон".


. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .


Записи на этом обрываются. Ник был убит через месяц после нашей поездки к Татьяне на Спортивную. Это произошло средь бела дня на выходе из подъезда офисного здания на Щербаковке. Человек в камуфляжной маске подошел к нему сзади и, не целясь, выстрелил ему в затылок. За телом покойного приехали родные из Самары. Они отвезли его на родину и там похоронили. Ни о какой встрече с соучредителями журнала, о которой мы говорили с Натали, после смерти Ника уже не могло быть и речи. Зюзинские отказались давать деньги на последующие выпуски нашего журнала, банки перестали давать деньги на рекламу, и журнал закрылся. Еще через месяц после этих событий мне позвонила Натали ("Мисс Рисунок") и сказала, что она поругалась с Леной, что больше не дружит с нею и хочет зарегистрировать свое издательство.



Сентябрь - ноябрь 2011г.




© Вадим Андреев, 2011-2024.
© Сетевая Словесность, публикация, 2013-2024.





Словесность