Словесность

[ Оглавление ]








КНИГИ В ИНТЕРНЕТЕ


     
П
О
И
С
К

Словесность


Опята
Книга вторая



Глава седьмая
ВАЛЕНКИ  ДЛЯ  ДЖИХАДА


20. Скованные одной цепью


В яме было темно, и единственным, что хоть немного утешило Кастрыча, был приятный его естеству запах.

Пролетев несколько метров, Кастрыч гулко ударился о дно.

"Одно остается - ждать, - подумал живец. - О, дно!.. оно остается..."

Он попытался включить кошачье зрение, не раз помогавшее ему в лесополосе, но различил лишь подрагивающий куль, с которым Кастрыч был соединен длинной цепью.

Боевики, тащившие Кастрыча к яме, цокали и щелкали языками. Бросив его возле отверстия, они отомкнули цепь, одним концом присобаченную к наружной скобе, а другим уходившую в темноту.

Старый, преступного вида китаец остановил остальных и начал тыкать в цепь крючковатым пальцем. Кастрыч понял, что наемник обеспокоен невозможностью вытянуть из ямы того или тех, кто в ней уже томился.

Мулло-Насрулло, которого Кастрыч сразу узнал и мысленно отметил для расправы, захохотал и показал Очкой-Мартыну багор. Он имел в виду, что цепь можно будет зацепить этим багром и вытащить сразу двоих. Очкой-Мартын погладил бороду и благожелательно кивнул. Кастрыча, катавшегося по сырой земле, остановили каблуком. Двое верзил заковали его в кандалы и подтолкнули к вонючему отверстию. Кастрыч скосил глаза и притих.

- Будэш гаварит? - Каллапсу Гвоздоеву самому надоело задавать этот вопрос. Он чувствовал, что спрашивать так неприлично для партизана.

Кроме того, национальная гордость заставляла его коверкать русский язык, отлично ему известный, и полевой командир устал.

- Единица - вздор, - прошамкал Кастрыч разбитым ртом. - Единица - ноль...

- Шайтан! - вскричал террорист и столкнул героя в яму. - Троица вспомнил! Нэт бога, кроме Аллаха! И Магомет - пророк Его!

- Мы дадим им бежать, - сказал он своим сообщникам вполголоса, на родном языке. - И отправимся следом...

Он пошарил за пазухой, вытащил секретную книжку, отобранную сразу же после знакомства с одурманенным Кастрычем. Полистав и ничего не поняв, укоризненно покачал головой и назвал написанное "обычным кощунством неверных".

Книжка полетела следом за Кастрычем.

- Чытай свой сказка! - крикнул Гвоздоев, привычно присаживаясь на уголовные корточки. - Другу сваэму новому пачытай! Если он тэбя свой жэна нэ сдэлает!

Кастрыч грозно заворчал со дна ямы. Гвоздоев расхохотался, потянул носом, уловил близкий шашлык и стал удаляться. Пленник лег на спину, заложил руки за голову, вперился печеночными зрачками в недосягаемое вольное отверстие. Боевики не были лишены милосердия и не прикрыли яму.

Трясущийся куль забормотал, Кастрыч прислушался.

- О, мой верный Илджин, - лопотал сокамерник. - О, где ты. О, Гаийя, Чуку-чуку, Нгарлан, Йалма, Лардима. Мне плохо, мне тоскливо без вас, Гура, Бинба, Лилга, Тирина и Кан-Мэн-Гур.

Билланжи, изнемогавший в голодном полубреду, перечислял покинутых маорийских соплеменников.

- Придите ко мне, Канбул и Нинжи; вернись ко мне, Нгал-ин-Гара.

- Хорош причитать, - буркнул Кастрыч.

Сосед не послушался.

- Мои преданные Верр и Янгул, помяните меня в похоронных обрядах. Пирру, Канмурин, Юрайнжа, простите мне мое вероломство. Зову вас, о Варлет, Ньюл-Ньюл, Гурадай...

Последнее имя насторожило Кастрыча. Он встал на четвереньки, принюхался, сморщился от запаха падали.

- Ты кто? - спросил он, не веря догадке.

Бормотание продолжалось.

Кастрыч подполз поближе, дернул за липкие лохмотья.

Стенающее и плачущее существо вздрогнуло и вдруг проворно вжалось в стену. На Кастрыча уставились дикие, нехорошо горящие глаза.

- Ты??!!.. - воскликнули оба и тем исчерпали потенциал соприкосновения.

Замершие друг против друга, готовые к прыжку, они молчали; Билланжи слабо царапал землю по бокам от себя, Кастрыч мелко двигал нижней челюстью.

Подземный старожил не выдержал первым. Последняя спесь слетела с Билланжи давно, вместе с последней кожурой. Восстановление подвижности не принесло ему радости, ибо он не мог ею воспользоваться. Идол, низверженный в человеческое существование, выглядел плачевно. Билланжи ужасно исхудал и покрылся лишаями; мышцы сделались дряблыми, ногти превратились в гниющие крючья. Великолепные некогда зубы крошились и таяли во рту, как состарившееся шоколадное драже. Кастрыч, хотя и тоже терпел лишения, весьма выигрывал на его фоне. Удивляясь качеству возрождения, он с тревогой подумал о коллекции, медленно оживавшей в покинутом грибном Эрмитаже. Видя, что враг пятится и готов сдаться без боя, Кастрыч захотел отработать на нем процедуру возмездия.

- Брат! Что ты, куда ты... - залепетал Билланжи, закрываясь рукой от надвигавшегося Кастрыча.

Тот испустил плотоядное рычание. Неизвестно, чем кончилось бы дело, не ударь Кастрыча обеденное ведро. Тюремщик, спустивший похлебку на веревке, радостно захохотал. Кастрыч обхватил голову, присел и осторожно поднял глаза, стараясь запомнить черты мучителя. Зато к Билланжи неожиданно вернулись силы. При виде ведра он вскочил, оттолкнул Кастрыча, подтянул ведро поближе и присосался. Кастрыч принюхался:

- Что это за дерьмо?

- Там совсем немного дерьма, - охотно и неразборчиво, между хлюпами, объяснил Билланжи. - Они выплескивают, но не моют...

Кастрыч молча смотрел, как тот, одной рукой прижимая ведро к запавшей груди, другой ковыряет узел, отвязывая веревку.

Страшная и сладкая догадка мелькнула в голове Кастрыча.

- Они нам что - в парашу наливают?

Билланжи утвердительно замычал, справился с узлом и дернул повисший конец веревки. Та, развязанная, развязно поползла вверх.

Любой терпимости положен предел. Не вполне чуждый ксенофобии, Кастрыч придержал себя за горло и отодвинулся. Билланжи вдумчиво чавкал. Кормовые помои текли по его груди; опустошив ведро наполовину, маориец с сожалением отставил его, стянул лохмотья и стал отжимать их прямо в рот. Питание пленного постепенно портилось. Каллапс Гвоздоев, допытавшийся об иностранных корнях Билланжи, вел изнурительные переговоры с Новой Зеландией, требуя миллионного выкупа. Шокированное государство твердило, что знать не знает никакого Билланжи, но гуманизма ради подумает и сообщит о решении. Время шло, Каллапс мрачнел и день ото дня урезывал неверному инородцу жидкий паек, а сухой вообще перестал выдавать

- Пусть бегут оба, - постановил он на секретном совещании старейшин. - Все равно они наши. Больше пользы будет. Подержим еще для правдоподобия - и отпустим.

Очкой-Мартын беспокойно зашевелился.

- Ты плохо придумал. С чего ты решил, что они побегут к леденцам? Они побегут в милицию, и ты опозоришь свой тейп. Тебя проклянут аксакалы, покинут женщины, мужчины тоже покинут, облают собаки и обесславят акыны.

Гвоздоев насмешливо слушал стариковские бредни. Он вынул кинжал и небрежным махом рассек надвое сахарный арбуз. Короткий хруст послужил предостережением, и недовольный китаец умолк.

- Какая милиция после нашей ямы? - высокомерно осведомился полевой командир. - Мы сделаем так, что они забудут про всякую милицию и будут думать только о спасении своей грязной шкуры. Вот увидишь - они поползут к леденцам долголетия, и больше никуда. Иначе сдохнут, как шелудивые псы.




21. Ямские сказы


...На десятый день заточения Кастрыч хватился зазоровых денег. Ощупав карманы, понял, что боевики их украли. Такое беззастенчивое расхищение средств, выделенных далеко не самым богатым ведомством, голодавшим вместе с народом, породило в нем волну возмущения.

- Хорошо, книжку не взяли, - пробурчал он, почесывая изнемогающий от голода живот.

Кастрыч не рассчитывал, что ему придется воспользоваться книжкой по прямому назначению - во всяком случае, по назначению, которое втолковывал ему Зазор. Мысленно он уже зашифровал сотни донесений, но не видел оказии их переслать. Не рисовались и гигиенические цели. Универсальное ведро, одно на двоих, очень быстро содрало с Кастрыча цивилизованную шелуху, отслаивавшуюся намного легче, чем грибная.

- Что за книжка? - безучастно поинтересовался Билланжи.

На второй день они с Кастрычем ощутили, что делить им нечего. На третий почувствовали себя молочными братьями, если только можно было приравнять их рацион к молоку. На четвертый, что часто бывает меж братьями, отчаянно поругались, а на пятый помирились.

- Сказки, - небрежно ответил Кастрыч. - С этническим колоритом.

По привычке он попробовал последнее слово на вкус. Оно потянуло за собой цепь странных ассоциаций, пропитанных тоской по родным краям. "Неужели, - не верил Кастрыч, - где-то там, за горами, и даже за лесополосой, звенит чемпион, насилуя каломотив?"

- Почитай, да? - Билланжи, как с ним бывало, сбился на восточные интонации.

- Темно, - вздохнул Кастрыч.

- Жаль, - Билланжи застонал и вытянулся, звякнув кандалами.

Кастрыч растроганно и сочувственно ощупал его взглядом. Ему захотелось доставить товарищу удовольствие.

- Это не беда, - заявил он жизнерадостно. - Я уже многое выучил наизусть.

Билланжи оживился, приподнялся на локте.

- Сейчас, - нахмурился Кастрыч, соображая. Наконец он собрался с мыслями. - Вот эту расскажу, - заявил он довольно. - Она называется "На волосок от беды".



НА ВОЛОСОК ОТ БЕДЫ


"- Волька! - кричал Хоттабыч в сотовое устройство. Ответы же он выслушивал, чуть сдвинув чалму. - Волька! Мне очень не нравится капитализм. Мне нравилась страна Советов. Ты не тот Волька... Зря он обменял меня на марки...

- Хоттабыч, миленький! - кричал Волька. - Убери своих ифритов с Кавказа! Страны Советов больше нет.

- А хочешь, будет? - ответил Хоттабыч.

Волька хребтом ощутил натяжение волоска, готового оборваться.

- Я подумаю, Хоттабыч, - сказал он быстро. - Я хорошенько подумаю. Но только убери ифритов...

- Хорошо, ифритов не будет, - волосок, выдернутый из белой бороды, тоненько зазвенел. - Но и ты, Волька...

- Конечно, конечно. Я отведу авиацию. Но знаешь, Хоттабыч, этот саммит... он очень важный, не трогай его.

- Нет! - вскипел старик. - Они противны Аллаху!

- Хоттабыч, я ведь тоже там буду, - умоляюще выпрашивал Волька.- Ты же хочешь снова страну Советов? Так вот: я ее постепенно, постепенно...

- А я могу сразу! - крикнул Хоттабыч. И Волька понял, что дед снова вцепился в бороду.

- Не надо! - завопил он, вспоминая, как сразу образовалась страна Советов.

- Ну, как хочешь, - обиделся старик. - Я думал, как лучше. Хорошо, я не трону саммит, если ты туда поедешь. Но этих империалистов...

- Черт с ними, с империалистами, - разрешил Волька. - Круши, но только не заражай соседей.

- Твое слово для меня закон, - Хоттабыч отключился.

"Оно для всех закон", - подумал Президент, укладывая кремлевскую трубку.

Бен Ладен огладил бороду и вычеркнул саммит из перечня намеченных целей. Затем взял очередной конверт, накрошил туда белой пудры из бороды, нацарапал: "США, Техас, ранчо..."



- Потише рассказывай, - забеспокоился Билланжи. - Они нас на кол посадят.

Кастрыч прислушался:

- Им не слышно. Чуешь, музыкой потянуло? Бубном каким-то.

- Это они танцевать будут, - Билланжи успел набраться кое-какого культурного опыта. - Топочут, как кони. Жаль, ничего не видно.

Кастрыч напрягся, пробуждая былые способности к стихосложению, чтобы подобающе сформулировать свое отношение к песне и пляске.

- А habit - лишь привычка дурная. Вах! да еще и рискованная какая!..




22. Зикр


Музыкальный слух не подвел Билланжи. Отряд Гвоздоева расположился танцевать священный танец зикр.

Это всегда случалось до и после важного дела. "После" - понятие всегда гипотетическое, вероломное, а в тот день оно как никогда прежде отодвинулось за умозрительный горизонт. Перед пляской состоялось ожесточенное совещание. Не сойдясь во мнениях, преступная верхушка растроилась без всяких грибов.

Каллапс настаивал на бегстве пленников, слежке и подкупе блокпостов, где окопались многочисленные трёхины. Он полагал, что это поможет им беспрепятственно добраться до теоретиков размножения и, если повезет, бессмертия. Худо-бедно разбираясь в медицине, Гвоздоев знал, что в мире физиологии возможно все.

Очкой-Мартын был сторонником выжидания и медленных пыток. Он ставил в пример неверных философов-земляков, заложивших фундамент мудрой тысячелетней политики.

Мулло-Насрулло горел желанием всех убить. Неодобрительно каркая, он призывал на головы нечестивцев газават и шариат, на случай которых у него всегда имелись подручные, Гасан и Абдурахман, готовые к любому членовредительству.

Каллапс энергично возражал обоим.

- Генерал не выходит на связь, - говоря это, он скрежетал волчьими зубами. - Аллах свидетель - генерал нас предал. Мы не можем ждать. Мы не можем бездумно убивать. Мы должны сами забрать все, по праву принадлежащее нам, нашим предкам и нашим потомкам. Мы должны действовать быстро. А для этого есть только один выход.

В дом вошел иностранный наемник Батоно Насос.

- Солнце садится, - сказал он коротко.

- Иди, - повелительно махнул ему Каллапс.

- Сиди! - тявкнул китаец.

- Не ходи! - зарычал Мулло-Насрулло.

Батоно Насос беспомощно замер, не зная, кого слушать.

- Ты забыл, кому служишь, собака? - проскрежетал Каллапс и потянул из-под стола пулеметную ленту.

Батоно поклонился и попятился. Каллапс сверкал глазами, подавляя оппонентов силовым энергетическим приемом. Это было испытанное средство, неизменно улаживавшее любые споры. Ворчание китайца слабело, а Мулло-Насрулло, до которого дошел масштаб угрозы, всплеснул руками.

- Делай, как велено, - полевой командир перевел дыхание.

Батоно восхищенно залопотал внутренним бульканьем, не до конца развившимся в язык будущей суверенной конфедерации. Он покинул шатер, как уважительно именовал разбойничье логово, и уединился, чтобы отрепетировать задуманную инсценировку.

Что до недавних противников, то они решили плясать, надеясь, что примиряющее озарение снизойдет на них во время стадных телодвижений и перебежек.

Бойцы Гвоздоева, уже гнали по венам последние кубы очищенного и прокипяченного декохта. Этот путь поступления отвара был им культурно ближе и понятнее.

Потом они выстроились в круг, вобравший стар и млад из числа местных жителей. Построились в затылок друг другу и поначалу долго топтались на месте, а затем затрусили, и вот уже перешли на галоп. Грибы подействовали еще на стадии трусцы, а подскоки уже потребовали увеличить диаметр окружности, потому что близнецы путались под ногами, не сразу улавливая суть происходящего.

Высокогорная, не до конца изученная физиология сообщала декохту особую действенность, и дело не ограничивалось тройнями.

Это была безудержная пляска, в которой сепаратизм принимал уже крайние формы учетверения и пущего умножения не только цельных людей, но и отдельных фрагментов тела, танцеующих и ликующих вместе с основным коллективом, угрожая в своей самостоятельной лихости и правым, и виноватым. Отдельные бородатые рты лягушками прыгали к нефтяным трубам, чтобы насосаться из врезанных кранов; нефть, воспламененная, извергалась, как из вулканического сратера-клоаки, на бесплодную каменистую почву.

Чалмы распускались, на федорино горе завязывались в чуковские узлы и плясали самозабвенно, в обнимку, навевая смрадную прохладу.

Папахи надевались друг на дружку и похаживали башнями.

Ничто не пропадало втуне, всему находилось национально-освободительное применение. После каждого зикра в отряды всемирно известных полевых командиров вливались, называясь неуловимыми мстителями, их новые ноги, руки и протезы. На перевалах орудовали отдельно ползающие батальоны бород Хаттаба; лютовали несметные альвалидовы, чуть инвалидовы, чресла.

Нынешний зикр был особенный, ибо предварял самоубийственный бросок на запад. По его гипнотическим воздействием Очкой-Мартын и Мулло-Насрулло позабыли о распрях и душевно объединились с командиром, правильно уловившим небесную генеральную линию. Каллапс Гвоздоев, множась органами и цельными джигитами, торжествовал. Он гордо поглядывал на уже приготовленный облупленный и обтерханный экскурсионный автобус, набитый взрывчаткой. Потом обводил соколиным взором однополчан, заблаговременно подпоясанных взрывоопасными и легковоспламеняющимися поясами.

-...Что-то они разошлись нынче, - призадумался Билланжи. От нечего делать он ковырял ногтем цепной замок.

Кастрыч поскреб щетину, близкую к превращению в грязную бороду. Он встал с земли и несколько раз подпрыгнул - довольно высоко, но до забавного низко как по манере исполнения, так и по результату: отверстие оставалось недосягаемым.

Тут к его ногам шлепнулся подарок: отслоившаяся, самостийная нижняя часть лица, направлявшаяся на промысел. Суверенное образование увлеклось, зазевалось и угодило в яму. Кастрыч и Билланжи долго насиловали хрипящую гостью, а после упоенно топтали и пинали до трупного разложения.

Оба дошли до крайнего изнеможения и одичания. Существуй в природе пресловутые леденцы, Гвоздоев оказался бы совершенно правым в предположении о маршруте будущих беглецов. Их силы остро нуждались в пополнении и восстановлении.

Что касалось Билланжи, то даже приятное развлечение плоти едва не лишило его остатков жизни.

- Расскажи еще что-нибудь, - попросил маориец, когда выдохся.

Разгоряченный Кастрыч наморщил лоб, выбирая историю позабористее.

- Вот, вспомнил, - сказал он обрадованно.




23. Ямские сказы (продолжение)


ВАЛЕНКИ ДЛЯ ДЖИХАДА


"Как-то вышло однажды боком, что один высокогорный человек, чабан в душе, но джигит - в наружной экспрессии, прибыл в нашу среднюю полосу и начал, на дальней станции сойдя, прохаживаться по деревенской улочке.

Языком он владел плохо - своим, а другим и вовсе никак, и в разговоры не вступал, хотя подыскивал себе по привычке невесту. И сразу же приглядел: коза!

Имея богатый опыт выгона, выпаса и прочих вещей, случающихся с козами и начинающихся с "вы", джигит пристроился так, чтобы осуществить давно задуманное намерение. Однако приезжий не учел мелкой, но решающей детали: там, на пастбищах, в его обыкновении было носить широкие валенки. Туда он совал свои ноги, и козьи тоже совал: укрощал строптивую проще, чем неверный Челентано, по западной глупости рубивший дрова и играв в баскетбол.

Так наши более близкие к Востоку трактористы, согласно легенде, укрощают трактора, возлагая на газ кирпич и предаваясь бесконечному сну, покуда трактор ползет, ограниченный колеей в своем машинном метании.

Перед отправкой в чужие края джигит заказал себе узкие сапоги в обтяжку, с высокими голенищами. А валенки оставил старейшинам для медитации.

Козьи ноги, конечно, при известном усилии влезли, но вот извлечь их обратно уже не удавалось. Тем временем чабан, взявши верх над джигитом, решил пренебречь какой-то презренной обувью и довершить мужское дело. Коза побежала; джигит с непривычки упал и стал ругаться. На шум собралась толпа; к счастью, поблизости располагалась лечебница, ветеринарная по совместительству - короче, для всех.

Молодой, неопытный доктор сразу подумал об остром приступе вагинизма, который случается, например, у всяких собак, так что этих животных не расцепить. И, надеясь расслабить половую мускулатуру восточного гостя, вкатил ему четыре куба реланиума. Но это только затянуло совокупление, поскольку дело было все-таки в сапогах, а не в шляпке.

Старенький, уже на пенсии, доктор айболитовских лет, явился с ножницами и ловко разрезал приезжему голенища. Кавказский пленник возмутился и показал знаками, что сапоги были шиты на заказ и обошлись ему очень дорого. Козу он придерживал за усталые рожки, словно улитку. Тогда сам главный врач предложил джигиту просторные, личные бахилы показательно-голубого цвета; коза и джигит обулись заново, и дело было доведено до успешного конца.

При калитке в это время плакала и убивалась старушка, ибо то был ее серенький козлик, а не коза, тогда как насильник служил знамени с изображением волка и прибыл с диверсией.

Гордый кавказец заплатил за пятирублевые бахилы сотню фальшивых долларов, и это стало знаком временного примирения народов и животного мира".



- Звери, - прерывисто вздохнул Билланжи. - Какие страшные у тебя сказки, брат.

Кастрыч хотел его успокоить тем, что это всего лишь сказка, так не бывает, и даже думал добавить, что мама рядом, но не успел. Что-то зашуршало, стукнуло; оба отпрянули, не сразу сообразив, что в яму спустилась веревочная лестница. Дикий хор гремел где-то далеко, поглощенный собой. В отверстии, на фоне звездного неба, темнела голова специально наученного Батоно Насоса.

- Поднимайся, шурави, - зашипел Насос.

- Нас двое, - строго ответил Кастрыч, берясь, впрочем, за лестницу.

- Поднимайся двое, - разрешил благодетель.



Продолжение: Глава 8. ПЕРЕКРЕСТОК СОБЫТИЙ

Оглавление




© Алексей Смирнов, 2005-2024.
© Сетевая Словесность, 2005-2024.





Словесность