Сегодня исполняется 5 лет "Сетевой словесности". Срок не малый, учитывая, что Интернету, как мы его знаем, лет не многим больше. Много возникло за это время сайтов и много сгинуло без следа. "Словесность" же выжила, не растворилась в пустоте Сети - не имея при этом ни финансовой базы, ни корпоративной крыши. На чем же держится этот проект, что дает ему жизнь, что привлекает к нему все новых и новых людей? Ответ кажется очевидным. Дело даже не столько в (постулируемом) литературоцентризме русского Интернета, сколько, как кажется, в удачно найденной оптике, позволяющей свести разрозненные лучи личной силы в фокус общего дела.
Фактология
За 5 лет в "Сетевой словесности" опубликовано около тысячи произведений более трехсот авторов. Количество публикаций растет из года в год. Так, в 2000 году было опубликовано 250 произведений 126 авторов, в 2001 - 301 произведение 140 авторов. Следует учитывать, что под произведением понимается единичная публикация, которая может представлять собою роман, состоящий из многих глав, сборник рассказов или книгу стихов.
Наконец, мы поддерживаем несколько специальных проектов, среди которых - такие уже ставшие классикой сетературы проекты, как "Сад расходящихся хокку" и "Чужие слова".
Многие наши авторы стали лауреатами различных литературных конкурсов. Для значительного количества авторов "Словесность" явилась трамплином к выходу в "большую литературу"; за онлайновыми публикациями последовали печатные - как в России, так и за рубежом.
Посещаемость сервера составляет в среднем 600 хостов день.
Начало
"Словесность" (именно таково было первоначальное название, "сетевая" добавилась позже) была открыта 3 марта 1997 года как литературный раздел Zhurnal.ru. Мне уже приходилось говорить, что произошло это спонтанно, когда накопилось критическое количество художественных текстов, с которыми было непонятно, что делать, поскольку такой формат в ZR изначально не был предусмотрен. ZR тогда бурно развивался вглубь и вширь; и было интересно пробовать делать все, поскольку в русской Сети того времени вообще мало чего еще было, и что бы ты ни начинал делать, ты почти наверняка делал впервые. Появление "Словесности", таким образом, было, во-первых, не реализацией заранее придуманного плана, а скорее следованием естественному ходу вещей. С другой стороны, это был эксперимент в ряду многих других и, как, показало время, эксперимент удачный (в отличие от многих других).
Среди первых публикаций в "Словесности" назовем "Занавешенные картинки" Олега Постнова (на самом деле, они были опубликованы еще в декабре 1996 года в составе третьего (новогоднего) выпуска ZR и были перенесены в литературный раздел постфактум); "Дурацкие стишки" и "Не новый завет от САМ" Александра Малюкова (3 марта 1997); "Дюжина осколков" Алексея (Лехи) Андреева (24 марта), стихотворения Александра Левина (30 сентября), Шермана (31 октября) и Сап-са-де (история не сохранила точную дату); эссе И. Лапшина о романе С. Лукьяненко "Лабиринт отражений" (19 сентября) и психоделическое произведение смешанного жанра "Дедушка Мухомор и мальчик Бананан" Александра Верникова с предисловием Вячеслава Курицына (13 ноября); а в преддверии нового, 1998 года - избранные главы из "Созвездия Пи" Хуана Мануель де Прады в переводе Анны Школьник.
3 августа 1997 было опубликовано первое произведение, посвященное феномену сетературы - Cetera Алексея Андреева, анонсированное как "Попытка анализа состояния русской сетевой литературы и путей ее дальнейшего развития". За первой ласточкой последовали другие. 29 ноября 1997 года открылась Дискуссия о сетературе, которая длилась около года и в ходе которой было сказано практически все, что только можно сказать о сетевой литературе.
Исходно никакой внутренней рубрикации в "Словесности" не было, тексты просто ставились один за другим. В какой-то момент (в какой именно - уже не вспомнить) было введено распределение по жанрам. Развитие в целом носило органический характер: новые опции добавлялись по ходу дела, когда в них возникала нужда.
Идеология
Концепция "Словесности" долгое время оставалась имплицитной, не выраженной в строгих формулировках и нумерованных параграфах. Текст "О проекте" был написан мной лишь в начале 1999 году, когда "Словесность" переезжала на новый сервер и вообще по всякому реформировалась. В целом эта концепция наследовала общему духу Журнала.ру, который в ходе одного из симпозиумов на Калашном емко выразил Дима Ицкович: "Всюду жизнь". Другими словами, в центр ставилась спонтанная креативность, свободная взаимодействие индивидов, следующих внутренним творческим импульсам, и в процессе обмена творческими энергиями порождающих нечто, что не могло быть порождено никем по отдельности.
Очевидно, что свободное самовыражение, понятое как цель и средство, совершенно не совмещается с социальным или идеологическим заказом (манипуляция), коммерческим расчетом (бизнес), борьбой за власть и место в иерархии (статус). В этом смысле "Словесность", как и другие сходные по духу проекты, есть игнорирование принципов, доминирующих в современном обществе, росток новой цивилизации и нового сознания.
Это проявляется в отрицании товарно-денежных отношений (публикация для авторов бесплатна, доступ свободен для всех); отрицании копирайта как средства закабаления авторов издателем ("Словесность" получает право только на электронную публикацию, все прочие права остаются за автором, в частности, право издавать свой текст где угодно и как угодно); отрицания иерархий (мы не рассаживаем авторов по чинам; публикуем молодых и зрелых, маститых и начинающих, на равных основаниях).
Редакция
Роль редакции при таких раскладах состоит не в том, чтобы "руководить", "задавать линию" и "направлять процесс", а в том, чтобы, во-первых, не мешать, а во-вторых, по мере сил, создавать благоприятные условия для жизни творческой среды и адекватно реагировать на ход ее естественного развития.
То есть, принцип редакторской работы, как я его понимаю в данном случае - laisser fair, laisser aller. Или, иначе: "Пусть все идет, как идет".
"Словесность" и меня лично часто критиковали за "невыдержанность линии", за эстетическую и идеологическую эклектику. Меня упрекали в том, что я публикую "слабые" или "непонятные" тексты и советовали проводить отбор более жестко. На это я отвечал и могу ответить сейчас: я не считаю себя пупом земли, не считаю, что мир вертится вокруг меня и должен соответствовать моим представлениям о нем. Напротив, я убежден, что опыты, идеи и вкусы, отличающиеся от моих собственных, имеют полное право на существование. Более того, именно они мне более всего интересны.
Другой аргумент состоит в том, что имея дело с текучей реальностью, с тем, что происходит здесь и сейчас, мы не имеем необходимого зазора, который позволил бы нам адекватно оценить вещи нам предстоящие. Всякое суждение выносится на основе прошлого опыта, но настоящее, даже если оно исходит из прошлого, всегда устремлено в будущее. Ergo, у нас нет мерки, которая будет соразмерна измеряемому. Применительно к литературному процессу это означает, что оценивание должно производиться не до, а после. Соответственно, отсеву должны подвергаться произведения явно слабые и вторичные, или омерзительные с эстетической (а значит, и этической) точки зрения. Все прочие заслуживают того, чтобы дать им шанс.
Это отнюдь не означает торжества демократии. Отбор текстов производится редакцией на субъективных основаниях и отчитываться в своем выборе она ни перед кем не обязана.
Благодарности
- Дмитрию Ицковичу, без которого не было бы ни Журнала.ру, ни, соответственно, Сетевой словесности
- Роме Воронежскому, который сделал первоначальный логотип и дизайн "Словесности" и Максу Егорову, который сделал дизайн, который имеется сейчас
- Глебу Олеговичу Павловскому, за финансовую поддержку проекта в течение последних лет
- Русскому журналу, за предоставление хостинга
- членам редколлегии, которые работают с авторами и текстами
- Георгию Жердеву, который держит на своих плечах всю эту махину
- нашим авторам и читателям, без которых тоже ничего не было бы
"Бог умер", - сказал Ницше. Словесно похоронив Бога, Ницше не убил высший разум - он умертвил сакральное содержание слова, того самого Слова с большой буквы, заложенного в начало всего.
Ницше, выдающийся филолог своего времени, уподобился человеку, в руки которого попало бесценное жемчужное ожерелье, и этот человек, признавая, что жемчужины безупречно соединены в единую нить, все же недоволен тем, что он может лишь перебирать в руках перлы наподобие четок, но не может расставить их сообразно своей воле. Выход только один - разорвать нить, и вот уже нить порвана, человек в аффекте смешивает перлы руками, выстраивает из них диковинные узоры и захватывающие дух конструкции, посыпает ими голову и купается в них. Но в тот самый момент, когда человека охватывает эйфория от осознания своего фантастического богатства и невероятного превосходства, он вдруг замечает, что перед ним уже не бисер, а некие подозрительные зерна, годные в худшем случае на корм свиньям, а в лучшем - на то, чтобы посеять цветы зла. Человек в ужасе пытается соединить эти зерна в одну нить в надежде на то, что они опять превратятся в перлы, но - увы! Процесс превращения необратим, и отчаяние, постигшее человека при мысли об этом, доводит его до безумия. Кто может превзойти в горьком безумии профессора филологии, убившего Слово?
Со смертью первородного Слова и все остальные слова лишились своего высшего смысла, своей магической силы: заклинания превратились в набор бессмысленных фраз, клятвы - в пустопорожние обещания, молитвы - в нескромные требования, мудрые афоризмы - в плоские шутки. Конец Слова стал концом философии и литературы. Последний гениальный роман, "Братья Карамазовы", был написан незадолго до крушения Словесности (1880 год), последний гениальный поэт, Рембо, закончил свое творчество в конце 1870-х годов. Сам профессор филологии, положивший Слово на алтарь своей славы, стал последним гениальным философом. Все, что было создано выдающегося в литературе и философии после Ницше - либо бессмысленные эскапады, либо "нуар" (чернуха), либо нижепоясные страдания. Не случайно самым великим произведением XX века по общему признанию оказался "Улисс", красивая, но мертвенно-холодная мозаика, сложенная из осколков разбитого олимпийского пантеона. Подобно этому, наиболее удачная философская сентенция XX века - Хайдеггеровское "ничто". Слова, за которыми ничто больше не стоит, лучше всего подходят для создания образа пустоты.
Спасти Слово было одновременно и до смешного легко, и неимоверно трудно. Легко - теоретически: достаточно сказать одну фразу, опровергающую заявление о смерти бога. Тяжело - практически: очень страшно оказаться всеобщим посмешищем в стиле благородного до безумства идальго. На такой отчаянный поступок был бы способен только человек, не уступающий по своей безоглядной дерзости самому Пророку Сверхчеловека, без ложной скромности заявлявшему, что был и Буддой, и Дионисом, и Александром, и Цезарем, и Бэконом-Шекспиром, и Вольтером, и Наполеоном. Писатели и философы XX века пошли другим путем - они попытались вернуть Слову его изначальную силу через его материализацию в миллионных тиражах. Произнести или написать слово стало уже недостаточно, для его потенциализации оно должно быть опубликовано и растиражировано, произнесено с высокой трибуны и высечено в граните. Вместо магии заклинаний - эффект печатного слова, возвышающий ложь до пропаганды, навязчивые уговоры - до рекламного слогана, добровольную сдачу в рабство - до торжественного обязательства. Слово стало ни много ни мало всеобщим эквивалентом богатства: что есть деньги, как ни казенные слова, растиражированные на шуршащих цветных бумажках? С виду слово стало всесильным, но по сути оно превратилось в ничто без своего собственного отражения. Слово, сказанное в пустоту, ничего из пустоты не рождает, и каждый, кто хочет сохранить произносенное Слово, вынужден тот час же воплотить его в материальный суррогат: превратить в чернильные линии, оттиски печатных матриц или электронные импульсы. Неоформленное слово стало потерянным словом.
Сегодня, 4 февраля 2002 года в 12 часов 52 минуты, я, Алексрома, который был Буддой и Соломоном, Спинозой и Вольтером, Кантом и Гегелем, Ницше и Вагнером, Лениным и Гитлером, матерью Терезой и принцессой Дианой, возрождая магию слова, объявляю: БОГ ЖИВ.
Перечитывая свои сетературные манифесты пятилетней давности,
я конечно признаю, что был романтиком. Хотя уже тогда - и вот
уникальная особенность сетевой литературы! - было ясно, что меня
никто не сможет обвинить в излишнем оптимизме по очень простой
причине: я всегда писал о том, что делаю сам или что видел
сам, и везде ставил ссылки на конкретные примеры.
Другое дело, что многие из этих единичных экспериментов так и не
стали популярными жанрами. Но и это тоже предсказывалось в
тех манифестах: требуется достаточно тонкий ум, чтобы гармонично
сочетать древние эстетики с современными технологиями, и достаточно
тонкий вкус, чтобы ценить такие игры.
А мы за последние годы имели скорее обратный процесс: наиболее
продвинутые люди пришли в Рунет в середине девяностых,
и с тех пор их число не особенно увеличилось - зато навалилось
множество чайников со своим мусором. Чайники и окучивающие их
коммерсанты в конце концов и определили массовые жанры сетевой
литературы. Гипертексты свелись к веб-обзорам, да и те как-то вымерли,
сменившись банальными дневниками "Живого Журнала" в стиле
"Как я провел это". Эпистолярный жанр нашел развитие только в спаме
и пресс-релизах, однако совсем не то развитие, которое можно было
бы всерьез назвать "литературой". Людей, которые вышли бы из сетевой
литературы в бумажную, очень немного. Зато бумажные литераторы
массово приперлись в Интернет и принесли сюда - нет, не литературу,
им жалко отдавать ее в Сеть! - они принесли сюда лишь свои
кухонные разборки.
Все это довольно грустно, хотя и общеизвестно - процент творческих
людей в культуре всегда невелик. Всплески креатива, связанные с
появлением новых технологий, быстро возвращаются "в норму" - до
следующей революции. В Рунете такой период грядет, но нескоро:
молодое поколение слишком "запарено" коммерческими технологиями,
оно просто не успевает разобраться в уже построенных коридорах,
по которым его упорно толкают к еще более тупым потребительским
моделям, всяким там "телефонам с Интернетом". Ну какая может быть
литература в телефоне? Разве что подростковые записочки.
Я надеюсь, новый интерес к сетературе проснется где-то в 2005-м,
когда появится "электронная бумага" - то есть легкие и гибкие
дисплеи, по качеству изображения не уступающие полиграфии.
Вот тогда опять пойдет мода на литературный контент, и может
даже случится крах нынешней книгоиздательской системы. Но,
опять же, до России эта революция дойдет с большим трудом
и в очень извращенном виде. Стоит напомнить хотя бы, что все
проекты Print-On-Demand-издательств в Рунете вымерли, потому
что все равно у нас нету гибкой системы интернет-платежей,
да и число пользователей Интернета в России - всего три
процента, как в какой-нибудь Бразилии.
С другой стороны, меня вот недавно в очередной раз издали за
рубежом именно по системе Print-On-Demand, на этот раз в Японии
(haiku.ru/frog/engl.htm). И когда я доделаю гипертекстовый
календарь "Русские хайку" (haiku.ru/calendar), то наверняка
найдутся желающие издать его. А киберпанковские романы Мэри Шелли,
даже не будучи изданы на бумаге, получили множество отличных
рецензий в самых разных журналах, от пожилого "Нового мира" до
тинейджерского "Хакера" (www.fuga.ru/shelley/pautina/pautina.htm).
Не говоря уже о том, что сам я уже который год кормлюсь именно
электронными публикациями.
То есть, если говорить о моем персональном восприятии перспектив
сетевой литературы - у меня с этим все в порядке и даже лучше, чем раньше.
Поэтому весь вышеизложенный пессимизм по поводу "общего состояния"
вовсе не значит, что сетературой заниматься невозможно или не
нужно. В конце концов, компьютеры в нашей стране тоже не делают -
но наши программисты все равно среди лучших. А значит - и можно,
и нужно. Просто не нужно ждать, что это станет популярным
жанром национальной литературы. И кстати, возможно, это даже хорошо.
Иначе у нас просто появилась бы "новая макулатура" - только
цифровая. И искусством в ней не пахло бы вовсе, как не пахнет
в Марининой.
Основной причиной, по которой я попал (летом 1999 года) в редакторы отдела
переводов "Словесности" оказалось, как это ни странно, возмущение. Я наткнулся
в "Словесности" на чрезвычайно слабый перевод (как водится, из Шекспира) и
пожаловался на это Евгению Горному. Заодно я ему предложил, что, коли так,
давай я сам буду отсматривать присылаемые переводы. На что Горный сразу
согласился.
Должен признать, что неожиданным ни мое предложение, ни его согласие не было: я
только что окончил семинар художественного перевода Литературного института,
причем моим мастером был (и остается по сю пору) один из лучших русских
поэтических переводчиков - Евгений Солонович.
В качестве редактора я сразу взял два простых правила. Первое - поэтические
переводы публиковать только с параллельным текстом на языке оригинала, о каком
бы языке ни шла речь. Не так давно мы вывесили стихи Горация и Сапфо - тоже с
оригиналами. Это не оригинальничанье, а насущная необходимость: ведь у нас не
просто библиотека, а лаборатория и дискуссионная среда.
Второе - готовя публикации, я прошу гг. переводчиков, помимо сведений о себе
самом, объяснить - почему они взялись именно за этого автора, а не за другого?
Чем он им и всем нам сейчас близок или хотя бы любопытен? Кроме того, в ходе
ознакомления с присылаемыми работами, у меня, как правило, возникают
собственные соображения на этот счет, которыми, в нарочито заостренно форме,
предваряю публикации.
Львиная доля публикаций оказывается поэтическими, что и понятно: переводы прозы
- творческая, кайфовая, но прежде всего работа. Браться за нее "для себя" можно
только при очень особых обстоятельствах.
Именно так произошло со мной в сентябре 1999 года, когда я взялся за чудовищный
по содержанию рассказ итальянского "молодого каннибала" Альдо Нове "Любовная
жизнь". Лишь полтора года спустя, когда перевод занял первое место в "Тенетах"
и вышел на бумаге в составленной Максом Фраем антологии "Книга
непристойностей" (бок о бок с Кундерой, Достоевским, Гашеком, а также -
Цунским, Львовским, Постновым), я понял чтo мною двигало: это была реакция на
начло работы в Ленте.Ру, когда на меня густо посыпались все тогдашние мерзости
- взрывы домов в Москве, Дагестан, плавно переходящий в Чечню, Лужков-Луйков и
прочий черный пиар.
К пятилетнему юбилею "Словесности" мне оказался припасен прекрасный подарок:
роман итальянца Джузеппе Куликкья "Все равно тебе водить", вывешенный на сайте
в конце 1998 года, вышел на бумаге, а сам его автор приехал в Москву.
Когда я дорвался до интернета в конце 97-го, это было очень веселое место: в самопальном рулинете самопальные литературоведы обсуждали самопальных литераторов и слово "профессионализм" было самым страшным ругательством. Нельзя сказать, что все это окончательно переломилось, но, конечно, со временем интернет все более становится частью официальной (чуть не написал - советской) культуры, заселяется дипломированными лит-чиновниками и разбивается на регламентированные клеточки литературных отраслей и ведомств. Пора веселой вкусовщины сменяется скучной цеховщиной, - и мне сегодня приятно ощущать себя участником реликтовой "Словесности", - журнала, который пять лет движется неизвестно куда, без руля и ветрил, минуя русла модных литературных течений и сторонясь марширующих колонн литературных тусовщиков, - направляемый единственно вкусами, непостоянными и разнородными, кучки беспечных редакторов. Судя по популярности журнала, этот путь - еще не уперся в тупик. Идем дальше.
Редко какой проект получается таким, как задуман. "Сетевая словесность" в
этом отношении - одно из счастливых исключений. Сережа Кузнецов где-то писал,
что средний срок жизни сетевого проекта - 9-18 месяцев. "Словесность" и в этом
отношении - счастливое исключение.
Меня со "Словесностью" связывают, прежде всего, Дискуссия о сетературе и Сад
расходящихся хокку - два раздела, находящиеся в недвусмысленной связи друг с
другом и с целым. Возможно, "Сад" и есть самый кристально чистый (а то и
лабораторно чистый) сетературный проект. Я вижу его трояко. Во-первых, Сад -
это миниатюрная модель всей Сети, наполняемой всеми нами кто во что горазд.
Во-вторых, Сад - это мозаичное зеркало нашего коллективного сознания, где есть
все, что нас волнует. И в-третьих, это автоматический генератор осмысленных
текстов - цепочек. Цепочки, построенные из однородных по форме и зацепленных
строчками трехстиший, приобретают художественное содержание, прямо не вытекающее
из самих хокку и часто не предусмотренное авторами, а рождающеесяя из их
столкновения и невольного диалога.
Приятно и, наверное, символично, что "Сад" прижился не где-нибудь, а именно в
"Сетевой Словесности". С юбилеем!